Mein kleiner Vogel

      Свет чересчур яркий, сжигает веки даже через штору, а на глаза давят свинцовые лучи. Эшли так больно, что даже морщиться сил нет.       В горле пересохло, губы потрескались. Голова расходится по швам от резких спазмов, и, кажется, болят даже волосы. Эшли пробует пошевелить пальцем, и это движение тут же отдается сотнями иголок прямо в мозг.       В палате пахнет лекарствами и хлоркой. Тонкая трубка капельницы тянется от пальца куда-то в сторону. Эшли лежит, не в силах пошевелиться и открыть глаза. Тело — одна большая гематома. Болит не только снаружи, но и изнутри, отрывая миллиметр за миллиметром.       Она пробует сглотнуть и разлепить сросшиеся губы:       — Воды, — съедая согласные звуки. От этого напряжения волны в мозг накатывают так яростно, что Эшли уже жалеет, что вообще очнулась.       Слышит глухой звук скрипучего стула и чувствует тут же как кто-то вставляет ей маленькую трубочку в рот, чуть нажимает. Прохладная жидкость попадает в глотку. Так необходимо. Эшли жадно глотает, не обращая внимания на резкие толчки в висках. Живительная влага на вкус словно мёд.       Почти захлебывается, но трубку уже убирают, и Эшли облизывает губы, часто дыша.       — Лежи. Тебе нельзя много двигаться.       Ей хочется улыбнуться от этого мягкого баритона. Мужская холодная ладонь касается волос, ведет вдоль по щеке так ласково, почти невесомо, боясь потревожить. Эшли остается только наслаждаться робкими прикосновениями, позабыв на мгновение о непрекращающейся боли.       Хочется открыть глаза и взглянуть на него, но веки неподъемными мехами лежат на глазах. Эшли хмурится, с усилием сгибает пальцы, пытаясь поймать его руку. И чувствует как шершавые ладони бережно обнимают её.       — Чт…что произошло? — шепчет неразборчиво, ощущая как Леон большим пальцем гладит тыльную сторону ладони.       Он молчит секунду, и она слышит недовольное сопение, словно Кеннеди не желает разговаривать. Ёрзает на стуле, и Эшли может представить как недовольно сжимаются его губы в тонкую линию.       — Влияние этого… — делает паузу, не находя подходящего слова. Его голос тихий, Эшли приходится прислушиваться. Она все еще борется с собственными глазами, желая увидеть Леона, хотя бы на секунду запечатлеть в уставшем мозгу.       Наверняка он винит себя во всем произошедшем. Не предусмотрел, не был рядом. Снова подверг её опасности, оставил одну.       В очередной раз спас.       — Черт, за его спиной стояли влиятельные люди. Неудачный был план. Прости, — шумно выдыхает и сильнее сжимает ее ладонь, извиняясь.       А Эшли вдруг понимает, что извинятся ему не за что. У нее даже мысли не было винить его. В произошедшем была виновата только она одна. От начала и до конца. С того самого момента как дала Нейту несколько лет назад надежду и до того, как вышла за дверь.       Получила, что заслужила.       — Нет, — она говорит с трудом, надеясь, что Леон слышит ее. Потому что мысли были громче звука сирены при пожаре. — Это я…винов…ата.       Он усмехается, снова гладит ее по голове. Это настолько успокаивает, и действует лучше обезболивающего, что Эшли решается снова приоткрыть глаза.       Сквозь дрожащие ресницы ничего не видно, картинка настолько размытая, что режет по глазам. Больно до одури. И Грэм сдается. Оставляет всякие попытки увидеть Леона хоть на секунду, сосредотачивает все чувства в ладони, находящейся в его.       — Разве только в том, что не послушалась меня? Хотя это действительно было глупо. С моей стороны, — добавляет грустно, и Эшли остается только лежать и слушать его рваную исповедь. — Я добрался до тебя так быстро, как только смог. Работал по запасному плану.       Ей хочется узнать, что за запасной план и почему у нее голова раскалывается от малейшего движения, но сил говорить и думать больше не осталось. Хочется снова провалиться в темноту, чтобы не чувствовать тела и боли, пронзающего его насквозь.       Словно предугадывая ее мысли, Леон продолжает.       — Ты упала виском на камень. Врачи сказали — небольшое сотрясение и сильного нервное перенапряжение, поэтому ты здесь. Постельный режим две недели.       Без эмоций, сухие факты. Словно зачитывает доклад. И Эшли знает, что в душе у него так гадко, вина заполняет настолько, что вот-вот из ушей пойдет.       Становится настолько все равно, что даже немного страшно. Главное — они здесь и они живы. Дежурное приключение, как в кино, закончилось хэппи-эндом.       Эшли хочется сказать Леону столько всего и одновременно ничего. В голове печатью выжжена единственная фраза. Которую она боялась произнести и думать о ней не хотелось.       Потому что если признаешься — пропадёшь.       — Спас…ибо, — последнее, на что она способна.       Темнота накрывает безудержно.       То, что сидело под коркой высвобождается, остается на губах несказанным, настоящим.       Сознание проваливается в бездну, Эшли улыбается.       Я тебя люблю. *** Два месяца спустя.       Белый песок обжигает ступни, рубашка липнет к влажному от пота телу.       Эшли идёт к кромке воды, чувствуя как полуденное солнце распаляет лицо, льнёт неровным загаром к коже.       Думает, что все-таки любовь — это прекрасно. Любовь — это не всегда ожидание, сомнения и страхи. Иногда любовь — это наслаждение, доверие, и упоение.       И может быть, любовь действительно стоит того, что пройти через все круги ада, чтобы познать её?       Эшли заходит в воду, держа в руке ладонь Леона. Наслаждается солёными ласками воды. Короткие шорты и майка намокают, когда она заходит глубже.       Оборачивается, смотрит, как он морщится от яркого солнца, дежурно улыбается - явно не любит воду. Но держит ее руку настолько уверенно, будто не отпустит больше никогда. Мягко улыбается тому, как Эшли радуется, словно ребенок, получивший на Рождество то, о чем так сильно мечтал.       Леон подходит ближе, обнимает ее за талию. Целует, когда их по пояс накрывает волна. И Эшли кажется, в этом — весь её мир.       Океан, солнце, он.       Светлые волосы развеваются от ветра, прибрежных воздух заполняет ноздри. Пахнет водорослями и солью.       И ещё больше — счастьем.