Бакудо №100

Солнце отчаянно сверкнуло на лезвии клинка, ослепив Изуру и бросив золотой блик на его волосы и без того теплого желтовато-соломенного оттенка. Кира опустил меч. Хватит, довольно на сегодня. Впрочем, и на завтра тоже довольно. Его противник, такой же златоволосый, деланно взмахнул рукой, словно продирижировал заключительную часть битвы, чтобы придать ей законченность. - Неплохо, Изуру. - Кира. Пожалуйста, не называйте меня по имени…. – сколько же еще раз придется напомнить. Помедлив, он все же добавил: - тайчо. В Оторибаши раздражало все: от имени – какой идиот захочет называть себя «Роуз» - до занпакто, немыслимой, надо сказать, степени нелепости. Новый капитан казался Кире замшелым аристократом, пару сотен лет пролежавшем в погребе, полном любовных романов, и перенявшим от них бестолковость и манерность. Хуже всего было то, что Оторибаши, судя по всему, было не наплевать на отношения со своим лейтенантом, при каждой возможности он старался их наладить. Изуру чувствовал себя изнеможденным, неблагодарным и обязанным. Делу это, конечно, не помогало. Кира со всей ответственностью продолжал выполнять лейтенантские обязанности, работал он всегда на совесть, и упрекнуть его было, в общем-то, не в чем. Но любая беседа и любая внеплановая тренировка оборачивались для него сущей мукой. Разве не этого, не капитанского внимания он всегда хотел? Выходит, что нет. Получается, что должность Гина Ичимару не играла решающей роли, как Изуру хотелось бы думать. В день, когда Кира не смог его удержать, все стало ясным. На самом деле, наоборот, мир Изуру поблек и помутнел в тот самый день, ясным стало только осознание собственной ненужности. Некстати припомнились все фразы, брошенные капитаном вскользь: «Ты как кандалы на ногах, Изуру, что же мне с тобой делать?», «Помолчи, Изуру, и не смотри так, у меня даже занпакто падает от твоих взглядов», «Какой же ты старательный мальчик, И-зу-ру, скука смертная». Капитан Ичимару, словно игла, прошил серебристой нитью всего Изуру, собрав воедино лоскутки его сущности, подогнав под свой вкус и размер, а затем махнул хвостом и был таков. И никаких надежд, никаких утешений. Он смел раствориться в небытие, обратиться в бесформенную массу духовных частиц, осевших на каждом камне, в тени любого дерева, в Кирином футоне, – хотя тот сменил его дважды – в самом Изуру, где-то между сердцем и… - Эй, закатом, что ли, любуешься? - Хисаги-сан, - Кира дернулся от неожиданности. Вежливость всегда проявляла себя в неловкие моменты, служила щитом. А сейчас Изуру отчего-то было очень неловко, будто Шухей случайно застал его за непотребным занятием. - Ну-ну, ясно, - под критическим взглядом Хисаги Кира ссутулил плечи. – Пойдем, полечу тебя, - Шухей заговорщически прищурился и погладил себя по груди – под косодэ четко выступили очертания бутылки. - Я… прости. Я не могу. У меня еще… - Изуру быстро пошел прочь, так и не придумав, что же у него там еще. С некоторых пор он избегал общества Хисаги, да и вообще сторонился любого общества. Как можно, он же должен быть рад за друга, наконец обретшего возможность набраться опыта у самого авторитетного и значимого для него командира, но Изуру просто не находил в себе сил для радости. И считал себя порядочной сволочью, малодушной и унылой, обходя Шухея по дуге. И с чего Хисаги вообще взял, что его надо лечить? - Ах, вот ты где. Ты так быстро сбежал после тренировки, что я не успел с тобой поговорить. Оторибаши возник прямо перед Изуру так быстро и сразу в такой непринужденной позе, что тот опешил – так изящно и легко использовать шунпо под силу далеко не каждому. Лишь медленно осевшее на фигуре хаори и мягко колыхнувшиеся волны золотых волос были свидетельством того, что он не стоял здесь вот уже полчаса, ожидая появления лейтенанта, а только что совершил искусный мерцающий шаг. - Прошу прощения, - Изуру опустил глаза. - Не стоит. Пройдемся? Коротко кивнув, Изуру пошел рядом с Оторибаши, – даже в мыслях он избегал называть его капитаном – полуосознанно стараясь держать дистанцию, чтобы полы хаори не коснулись его одежды. - Я вижу, что дела у нас не ладятся. - Почему вы так решили… тайчо? - Хм. Дай подумать. Может, я не слепой? Скажи мне, Кира, ты был очень близок с капитаном Ичимару? - Я… - Изуру остановился, - не хочу об этом говорить. Простите. - Так не пойдет, нам придется с этим разобраться, - Оторибаши слегка нахмурил брови и посмотрел на лейтенанта пронизывающе. - Простите, - повторил Кира и, поражаясь собственной дерзости и не прощаясь, исчез в шунпо. - Вот оно что, - меланхолично произнес Роуз себе под нос и задумчиво вздохнул. Ночь навалилась резко и как-то сразу вся, целиком, словно Изуру накрыли коробкой. Вот только что было светло и вдруг – без перехода – темнота. Куда делся вечер, Изуру было неведомо. Такое ощущение, что порой из его жизни ускользали какие-то моменты. Сегодня – заход солнца, вчера – доверие, а раньше, невообразимо раньше – чья-то вечная улыбка. Кира сидел на крыльце, глядя в пустое небо. Сколько ночей он провел так, ожидая появление гарганты. И как гарганта может быть добрым знаком? Оказывается, вполне себе может. Луна серебрила шелестящую траву и самого Изуру, подтверждая его принадлежность тому, кто давно сгинул под чужими облаками, и отправляя мысли Изуру по привычному кругу. - Мечтаешь, Изуру? Кира снова почти слышал этот насмешливый голос около уха. Тогда была такая же ночь, и Кире никак не спалось, он ждал возвращения капитана, не отдавая себе в этом отчета. Тот мог не вернуться вовсе, и у Киры не возникало мыслей пойти поискать его в ночном Сейрейтее. Ни в пятый отряд, ни в десятый. И он не стал бы прощупывать рейацу, вдруг мелькнет знакомая, угловатая и юркая. Конечно, нет, разве пристало таким заниматься, у капитана может быть своя жизнь, он не обязан отчитываться о ней никому, включая лейтенанта. - Мечтаешь, Изуру? – прямо рядом с ухом, обжигающим полушепотом. – Надеюсь, обо мне? - Нет! То есть… - Кира заливается краской, тут же соображает, что некрасиво вот так говорить капитану, что он, мол, не годится для мечтаний, да и врать тоже очень некрасиво, - … к-капитан… - М-м? Как интересно, - Гин вздергивает бровь и отстраняется. - Мечтать по ночам о своем капитане – никуда не годится, мне икалось весь вечер, - смотрит на Изуру сквозь прищуренные глаза, улыбается, долго улыбается. – Не красней так, Изуру, я просто шучу, – молчит, выдерживает паузу, добавляет: - Можешь мечтать обо мне, сколько хочешь. - Я… - Ай-ай-ай, Изуру, на твоем лице все написано, - продолжает Ичимару. – Расслабься, я не стану допытываться, кто занимает твои мысли. Но дам совет: действуй. Девушкам нужно внимание, Изуру. А то так и останешься сидеть здесь, повесив голову, как твой Вабиске. Гин бесшумной поступью идет прочь и исчезает, тает в ночном воздухе, как мираж, как рэйко, махнув призрачным хвостом. Тонконогий паук с продолговатым бесцветным тельцем выполз прямо на освещенные луной деревянные перила. Кира проследил за ним взглядом. В ночном сумраке все кажется иным, и тень от восьми длинных лапок разрослась на стене так, что больше походила на клинки, пригвоздившие к земле тело. - Шаккахо! Воистину, страстно увлеченный видит объект страсти повсюду. Разве это дело – швыряться в пауков хадо лишь потому, что мысли твои в беспорядке. А если в порядке – разве дело? Кира оценил масштаб поражения – дыра с неровными краями там, где только что были перила. Знатное завершение дня, так держать, Изуру. Сколько еще должно быть жертв, чтобы эта улыбка выветрилась из памяти? Где-то на задворках сознания Кира прекрасно понимал, что он никогда и ничего не забудет. Все, что связано с Гином Ичимару, серебрящим его мысли каждую лунную ночь, не вытравить никакими ядами. Да что там яды, даже счастьем не вымыть из него ни одной, даже самой маленькой детали, если она касается Ичимару-тайчо, потому что все это – часть Изуру, это и есть Изуру. Запутавшийся и не находящий себе места лейтенант, который так глупо спрашивает по ночам у стен своей комнаты: почему, ну почему же он не взял его с собой. Какая верная формула: пронзи насмерть, Шинсо! Наверное, однажды капитан оставил в нем, в Изуру, частичку своего занпакто, чтобы убить когда-нибудь потом, а затем забыл или пожалел, а может наоборот, хотел помучить подольше, но она все еще там, разъедает изнутри, стремится к своему хозяину. Это был меткий удар, Ичимару-тайчо, очень меткий удар. Кире нечем и некому ответить, в этом и есть его наказание за то, что ничего не смог сделать, и за то, что усомнился, не поверил, не пришел на помощь, – опускать меч каждый раз, когда стоит его поднять.