«Мой молодой афганец»

                   Глубокий вечер пятницы. По темной улице, по краям которой расположились кабаки и ночные клубы, а рядом стояли проститутки, одетые не по погоде, покачиваясь, шёл невысокий брюнет. Совсем молодой парень-афганец, недавно пришедший со страшной войны, снова испытывал ноющую физическую боль: лицо было в ссадинах, искривляя смазливые черты лица, мышцы ныли от недавнего непривычного напряжения тела. Он шёл домой. Хотя место, куда он шел, не каждый бы назвал своим домом — место, куда ты можешь прийти в самый трудный момент своей жизни к любимым людям, и они тебе обязательно помогут в какой бы ты жопе на данный момент не был. У него был такой человек, целых два — мама и лучший друг с войны по имени Алик. Именно ко второму «члену семьи» он и направлялся. Их место — их дом — сложно было бы назвать «типичным»: бетонные стены, треугольная крыша и деревянные ставни в проёмах окон — совершенно не то. Их дом выглядел как какой-то старый, заброшенный завод. К маме бы он не пошёл по двум причинам: первая — маму расстраивать нельзя, каким бы ты не был дебилом или лохом, а вторая — её пока нет дома. Сзади, в след, ему выкрикивают что-то ранее упомянутые девушки, но времени у него на это просто нет. Он хочет домой. Несмотря на свою любовь к ним, в данный момент он хотел оказаться дома со своим товарищем. Пара десятков минут — и афганец подходит к железным воротам знакомого здания. Тяжело выдыхая, он понимает, что сейчас, если его заметят, будут выпытывать произошедшее. И ладно бы, если Эльза или кто-то другой из ребят, которых он бы послал далеко, однако, если на пути будет Алик…                     — Вить, — обдало будто ледяной водой со спины, — чего так поздно? Ещё и не заходишь. — афганец, стоящий сзади, достал из пачки сигарету и поджёг её спичками.              — Да я. Это. — брюнет пытается придумать что-нибудь, соврать прямо Алику, который, как овчарка, почует обман сразу, — решил пройтись, проветриться.               Тот же в свою очередь недоверчиво покосился на товарища и пощурился:       — Ну понятно, — он затянулся сигаретой, — Че замер-то? Повернись хотя бы.                     — Да нет, Алик. Я, пожалуй…                     — Повернись я, блять, сказал.               Сопротивляться своей «судьбе» было бессмысленно. Мысленно зарывая себя глубоко, куда-нибудь в недра земной коры. Витя осторожно повернулся корпусом к другу, к которому так спешил еще пару мгновений назад; но в моменте понимал, что надо бежать подальше. Фонарь осветил лицо молодого афганца, показав ссадины и порезы, кровь, которая немного уже свернулась. Виноватый взгляд замер на противоположных глазах мужчины:       — Прости, командир. — голубые глаза снова ушли в пол.               Сигарета Волкова падает на землю — губы невольно приоткрылись. Злой командир тащит своего товарища куда-то дальше, не в здание. Притаясь в каком-то амбарчике-сарайчике, он швыряет Витю в глубь деревянной постройки, матюкаясь:       — Ты чё, сука, уже натворил?! — сильные руки сомкнулись на воротнике олимпийки «ADDIDAS» и плотно прижали грудь к груди так, что каждый мог почувствовать удары сердца другого.                     — Алик!.. Алик! — сначала скулил, но потом уже грубо кричал. Не менее сильные руки всячески попытались рискнуть сбросить с себя чужие, но при попытке те надавливали лишь сильнее. Не выдержав, брюнета откидывают на пол, к углу комнаты деревянного домика; голова болезненно ударяется об стену, — Сука! — ругается Витя, потирает затылок и смотрит на своего садиста.               То ли от обидных слов в свой адрес, то ли от эйфории Алику срывает крышу: старший замахивается рукой и ударяет точно в цель — щека парня. На миг Волков слегка дернулся от своего же действия. Распускать руки до лица — было крайностью даже для него…                     — Извини, командир, — неожиданно и тихо прохрипел Витя, — Я сволочь и дебил. — обидчивый взгляд прожигал мужчину, выронив пару солёных слезинок на пол, разбиваясь. Несмотря на эту воду, которая вызывала жалость, красные глаза не вызывали подобного чувства. Они лишь давили на сердце лишний раз и смешиваясь с дополнительным дерьмом на душе. Алик хотел было что то сказать, быть может преподнести что-то на подобии извинений, но все мысли отлетели из головы разом, когда недавно заживших костяшек коснулись влажноватые губы юного афганца в знак своего окончательного извинения. И ещё раз. Конечно, за это можно было почти и убить, но не Витю, и не Алик бы его убил. Холодные ладони снова коснулись щеки младшего, но на этот раз не для удара. Брюнет, будто испуганный щенок, вжался в старые, прогнившие доски сильнее. Они издали небольшой шум в виде томного скрипа. Щека продолжала гореть от болезненного удара всё сильнее, а смущение придавало лишь большего эффекта. Командир был частенько не в настроении и мог натворить много различных глупостей с кем-либо или над кем-либо, поэтому оставалось только ждать очередной его выходки и надеяться, что все будут не то, что здоровы, а живы. Серые глаза были напуганы явно не меньше, чем голубые. Алик держал свои вспотевшие горячие ладони на лице друга, не зная, что сказать или сделать. Лишь в этот момент он понял, что Витя в его руках настолько беззащитен и слаб, что было как-то. Странно. Он никогда не думал об этом. Никогда не видел этого.                     — Дыру во мне сделаешь, командир, — подал тот голос. — Узоров на мне нет и не было никогда.               Взгляд был серьёзный и по прежнему обиженный, пока командире растянулся в улыбке, даже в насмешке.                     — Ну почему же никогда? — большой палец осторожно блуждал на ямочках щеки, — А тот случай, когда мы тебе перманентным маркером нарисовали…                     — Помню, — перебивает младший. — Можно и не вспоминать было.                     — Так зачем врешь? Врёшь мне, — толи он говорил про этот случай на службе, то ли обращался к товарищу в общем, — Ну я же всё вижу и понимаю. Особенно тебя, Вить. Я же знаю тебя, как облупленного! Еще с того самого момента, когда ты к нам пришёл, — улыбка стала теплее, — Худой такой, ничего не понимающий, совсем молодой и весёлый… Ты изменился.               Молодой афганец приподнял голову вверх:       — Стал хуже?               По началу, Волков молчал. Затем сказал:       — Одно осталось, даже стало лучше, — Витя удивленно вскинул бровями. Алик нервно облизнул свои губы, которые то ли от влаги, то ли от стресса стали сухими, — это твоя сучья, мать её, красота.               Сердце неприятно сжалось внутри, остановившись буквально на пару секунд; затем кровь снова напором ударила в орган. Почему-то стало жарко и тесно находиться вдвоём, а расстояние в несколько сантиметров заставляло смущаться и краснеть, особенно младшего солдата. Руки старшего плавно перешли на запястья Вити, сомкнулись на них. Тот же дёрнулся, по телу прошёлся табун мурашек. Испуг брюнета можно было увидеть и почувствовать, хоть и пытался скрыть это.                     — А… Алик… — жалобный шёпот обдал губы напротив, — Это по-пидорски, это неправильно!               Его рот прикрыли ладонью, пропитанную дорогим табаком. Затуманенный взгляд Волкова «говорил» протиположную вещь.                     — Мне от тебя нужно совсем немного… — он поддался вперёд и нежно коснулся губами чужих губ товарища, совсем неспешно и осторожно. Отстранился. — Понравилось? Витька же и не знал, что ему ответить. Вот вроде и хотелось сказать «Да», так как он смог ощутить много приятного, особенно того, что ему не хватало столько лет, — чувство защищённости и любви. Ведь только со старшим афганцем он мог быть словно за каменной стеной. А может стоило соврать? Если это всё… не в серьёз? Зачем — не понятно. Но от него можно было ожидать многое: по-дурацки смешное и до ужаса страшное. Хотелось не видеть ничего из двух. Но Алик лишь улыбается на его ступор, словно издевается:       — Ладно, потом ответишь, — подмигивает он и, встав с земли, поворачивается корпусом к выходу, — Не задерживайся. — и с довольной улыбкой и лёгким румянцем выходит из постройки.       

***