Пинк Джин-тоник

Перерезанная в клочья фраза покоится на его запястьях — единственная вещь, что доказывает, будто он всё ещё человек — спрятанная за множеством бинтов. Фраза, что до одури глупа и наивна для такого, как он. Фраза его родственной души.

«И в каждом отражении тысячи людей я буду искать ту единственную, что никогда не была похожа на них, потому что всегда являлась одной из множества, но уникальной для меня»

Идеально ровный почерк с наклоном в право, прописными английскими буквами и витиеватой подписью под «т». От чего-то Дазай только нервно усмехается, не испытывая и капли эмоций к этому человеку, но вынужденно читает учебники по иностранному языку. Свет софитов слепит глаза в одном из самых элитных клубов Йокогамы, что принадлежал Портовой мафии, заставляя только прикрыть веки и выпить ещё одну стопку виски. Музыка громко бьёт по ушам, дезориентируя, и парень чувствует себя в стельку пьяным. Впрочем, алкоголь на самом деле давно перестал действовать на него так, как положено, разве что, немного расслабляя и снимая напряжение в мышцах. Облокачиваясь на прозрачную стойку, карие глаза медленно бегают от человека к человеку, стараясь выцепить очередную жертву на этот вечер. Однако все они казались скучными, приевшимися до тошноты. В особенности та часть, что была готова запрыгнуть к нему в постель, зная только статус. Нет, он не брезговал подобной привилегией, но сегодня настроение не подходящее. Осаму понятия не имел, почему вдруг босс отправил его следить за клубом, вместо действительно полезной работы на организацию, однако не жаловался на представленную возможность отдохнуть и повалять дурака лишний раз. Тем более в компании красивых девушек, алкоголя и ауры иллюзорного веселья. Кофейная радужка скользит по внезапно появившимся из толпы подругам, что весело обсуждают что-то на английском, изредка переходя на какой-то иной язык, который он и в помине не слышал, привлекая к себе внимание. Одна из них высокая длинноногая брюнетка с волосами полными завитков эмоций и смущенным взглядом зеленых глаз, что выжидающе смотрят на свою спутницу, предчувствуя очередное веселье и неловко поправляя короткое платье оттенка изумрудов в пайетках. Девушка казалась яркой, но скучной в своей неуверенности и зажатости. Однако, как известно в тихом омуте… Хотелось вывести на множество эмоций. Дазай облизывает губы, выбрав себе очередную жертву, прекрасно зная, что эту ночь он проведет в компании жгучей брюнетки, раскрепощая её до неистовства, и лениво переводит взгляд на прямые лучи светлых волос другой девушки в чьих голубых глазах он видел одно — жизнь. Она не отличалась ничем от множества, легко позволяя забыть своё лицо в череде множества подобных, но от чего-то в его голове ярко запомнились её губы идеально-правильной формы и родинка под левым глазом. В Японии часто говорят, что люди, рожденные с подобным отличием, обречены на страдания во всей жизни, однако глядя на светловолосую девушку с сочной фигурой, он не мог поверить этому глупому изречению. Она была яркой, мутящей глаза своими быстрыми действиями и громким голосом, что мог завладеть всем помещением и без музыки, держала подругу за руку, упрашивая о чем-то и, получив согласие, девушка отправляется прямиком к свободному месту рядом с ним, делая заказ: — Пинк Джин-тоник и Куба-Либре, пожалуйста, — полный эмоций голос произносит на чистом японском, резко контрастируя с европейской внешностью. Он невольно давится виски, явно не ожидая такого поворота, скашивая свой взгляд на непримечательное лицо. — Арис, — неожиданно нависает другая рядом с ней, прерывая созерцание, — а ты можешь прочесть то, что находится на запястье у парня рядом с тобой? — Может хватит уже? Я же не ясновидящая, — недовольно цыкая, устало интересуется Арис, натыкаясь на упрашивающий взгляд зеленых глаз подруги, — Эви, серьёзно. — Последний, обещаю, a veš? — с пьяной улыбкой произносит брюнетка, целуя её в щеку, получив слабое подобие согласия. Мафиози усмешки сдержать не может, уже без стеснения глядя на эту странную парочку, прекрасно зная, что подобное ни у кого не может получиться. Фразы родственных душ скрыты от чужих глаз, и видеть их могут только пары-носители, а значит — она не более, чем мошенница. Но стоит только их взглядам пересечься, внутри что-то замирает, а мир вокруг перестает затихает, сужаясь только до этих омутов со слабыми искрами серебра внутри. На идеальных губах играет кокетливая улыбка, и девушка без зазрения совести смотрит открыто, совершенно не боясь, словно вызов бросает, пытаясь считать душу. Осаму не помнит сколько времени прошло, но слышит только предательские слова с безупречным произношением, что отзываются внутри слабым неестественным теплом, заставляя почувствовать себя подобием человека. — И в каждом отражении тысячи людей я буду искать ту единственную, что никогда не была похожа на них, потому что всегда являлась одной из множества, но уникальной для меня, — с мягкой улыбкой произносит она, обрывая затуманенное мгновение и оборачиваясь к Эви, — его соулмейт должно быть романтик. Я давно не видела таких красивых фраз. — Должно быть — писатель, где-то на выставке искусств могут встретиться, — слегка разочарованно поддерживает темноволосая, оплачивая счёт, — а я думала… — Жаль, что у меня ничем подобным и не пахнет, — последнее, что он успевает услышать прежде, чем позволить им ускользнуть из поля зрения. Дазай делает знак рукой, привлекая к себе охранников. Отдает приказ незаметно следить за этой парочкой и докладывать о каждом их действие ему, оставаясь наедине с собственными мыслями, что душили хуже ошейника. Мерзость. Его родственная душа — мерзость, которая плещет жизнью и любовью к вечеринкам, отплясывая нескромные «па» в центре зала и заставляя других заражаться подобной энергетикой. Она отвратительно проста и наивна, будучи обыкновенной пустышкой, каких миллиарды. Рушит его планы, единожды появившись, как и всю жизнь деля её на «до» и «после». Шатен не знает, кто она, но уже ненавидит, желая избавиться от столь ненужного мусора, вроде тошнотворного соулмейта. Он даст ей одну попытку убраться восвояси, а позже превратит жизнь в ад, если она не послушается. Потому что у таких, как он, нет слабостей, и не должно появиться. *** Арис понятия не имеет почему её приставили к столь молчаливому человеку в бинтах, что даже одним воздухом рядом с ней старается не дышать. Конечно, дядюшка любезно объясняет, что он один из лучших, и если она хочет закончить свою ссылку побыстрее, то самым разумным будет не спорить. Впрочем, находится в постоянной тишине не так уж и плохо — можно побыть в своих мыслях. Только вот проблема была в том, что Дазай должен был обучать её по приказу двоюродного брата отца, а не просто кидать в бойню, пока сам сваливает куда подальше, раздраженно закатывая единственно открытый глаз с изломанной ухмылкой. Благо, навыки Сато не были так плохи, чтобы не справиться с одной крошечной бандой, выходя с гордо поднятой головой из полуразрушенного здания. Украшенная чужой кровью и парой ноющих ссадин, она кидает полный презрения взгляд на своего наставника, что беззаботно сидит на одном из обломков груды камней, куря сигарету и надменно поглядывая. Изящные пальцы сжимаются в кулаки, и рука находит своё место прямиком на чистых бинтах, что покоились на чужом лице, выбивая табачную скрутку изо рта. Она не жалеет сил, вкладывая как можно больше ярости и накипевшего негодования в удар, чтобы бордовые следы украсили бесцветные губы. — Курить вредно для здоровья, — насмешливо произносит светловолосая, тут же хватая его за подбородок, и, оценивающе глядя на свою работу, улыбки сдержать не может. Осаму разбирает ещё пару слов, легкое касание к собственным волосам, которые нежно убирают назад, и взаимную ненависть в голубых глаза, прежде чем подставить дуло к острому подбородку с ядовитой ухмылкой. Тепло чужих рук заставляет табун мурашек появиться на коже, и шатен ощущает, как кровь начинает быстрее бежать по венам из-за ускоренного сердцебиения. Ещё ни один человек не вызывал в нем столько противоречий, как глупая Арис. Сладкий запах приторных духов, смешанный с кровью и порохом, бьёт в ноздри, и наставник ловит себя на мысли, что дышит слишком часто, чувствуя на языке привкус цитрусов. Он хочет задохнуться, уткнуться носом в соблазнительно-открытую шею и не пропустить ни одной ноты, зубами пробуя на вкус. В изуродованном сознании рождаются собственнические пугающие своего носителя мысли. Аромат принадлежит ей, девушка — ему. Никто другой больше не должен слышать, видеть, ощущать подобное, находясь рядом с Сато. Быть сдержанным он больше не собирался, давая и так слишком много попыток уйти. Стерпеть подобное оскорбление парень не мог, вопреки разливающемуся удовлетворению внутри от касаний и властной жесткости. В слепой ярости она была занимательна, доставляя своим гневом какое-то мазохистское наслаждение и рождая грязное желание быть задушенным этими слабыми на вид руками, что не дрожат ни на миг, когда оружие прижимается к коже. В штанах становится чертовски тесно только от одной этой фантазии, которую он даже скрывать не намерен от похолодевшего взгляда отвращения и поджатого в брезгливости рта. Чёрт, как же сильно он хочет опустить палец на курок и прижаться к чужим губам. Осаму не привык отказываться от своих желаний, безразлично касаясь спускового механизма черного глока и с будоражащим душу возбуждением наблюдая за расширенными в опасении зрачками. Всего одни миг, которого хватает, чтобы притянуть девушку к себе в грубой хватке за шею и впиться в эти идеальные губу, что преследуют наяву и во снах. Секунда, чтобы увидеть неприкрытое удивление водных омутов, что никогда не были бесстрастны, и признать своего соулмейта. Впервые за множество лет он просчитался, недооценил, пропуская удар прямиком в челюсть. Пожалуй, подобной выходки можно было ожидать от Накахары, но никак от девушки, от которой за километр несет добротой. Это казалось интересным. То, как глаза темнеют от удивления, зубы впиваются в губу, наполняя поцелуй солоновато-металлическим привкусом, а тонкая рука выбивает оружие из чужих, чем шатен сразу же пользуется, переплетая пальцы в замок с токсичной нежностью. Наполненный кровью, не щадящий и бесчувственный поцелуй рождает нужду повторять снова и снова. Это не просто касание губ. Намного больше, словно бы вместе с ней пробуешь саму жизнь. Арис мычит что-то, пытаясь вырваться, больно тянет короткие пряди его волос, надеясь, что это подействует, но вместо привычно раздражения у него только азарт играет, не позволяя отстраниться и углубляя поцелуй. Чёрт, Дазай хочет её, как безумный, до дрожи в руках и спазма в животе. Хочет нагнуть, вырвать вместо хрипов стоны наслаждения и украсить светлую кожу яркими красными пятнами. Его глупая несдержанная родственная душа. Хочет сдавить горло, лишая доступа к кислороду, и чтобы последнее, что видели голубые глаза — его лицо в сладком, пьянящем экстазе от власти. Хочет исследовать её вдоль и поперёк, проникая под кожу, как зараза, отравляющая навсегда. Осаму не верит, но хочет «на всю жизнь». Арис не понимает, но хочет послать его нахер, больно ударяя носком лаковых каблуков под колено мужчину. Она думает, что он псих с явной нехваткой нормального женского внимания или больной ублюдок — что более вероятно, учитывая род деятельности парня — разжимая свои руки и отшатываясь от него, как от огня. — О, вашу ж мать, — пораженно срывается с губ, стоит только голубым глазам наткнуться на покрасневшие от возбуждения щеки и ненормальную улыбку на красивом лице, — ты конченный, Дазай. Он вновь молчит, пропуская слова, и показательно стирает кровь с подбородка, пробуя её на вкус. Холодные пустые безэмоциональные глаза мертвеца, наполненные сумасшедшими отблесками — пугают. Тело против воли начинает трястись. *** Сато старается стереть это воспоминание из головы, как ночной кошмар. Забыть, что существует подобный больной человек, как шатен, искренне желая ему походить к охуеть-какому-хорошему психологу и на все четыре стороны, лишь бы он только отвязался со своим постоянным надзором, который она спиной каждый раз ощущает, и «подарками» — отвратительными записками с мерзкими комментариями, которые делились на «умри», «исчезни» и «дура». Она понятия не имела, чем так насолила самому юному боссу в истории Портовой мафии и почему жизнь продолжала их сталкивать, как магнит, но прекрасно осознавала, что если так и продолжится, то следующая остановка, действительно, будет могилой, а не милым домом, стараясь проводить как можно больше времени вдали от наставника. Девушка ещё никогда не была так благодарна судьбе, как в тот день, когда они сдружились вместе с Чуей, исключительно перебрав с алкоголем и хорошенько повеселившись. Оказалось, что во много они были похожи. Как минимум в своей неприязни к протухшей скумбрии, что объединяла сильнее всего. В общем-то, жизнь была. Однако далеко не сносной, и если ей когда-то пригодиться этот опыт — иначе Арис проклянёт всё на свете — то, время потрачено не зря. В конце концов, подобное испытание определенно не может даваться просто так — упрямо твердит интуиция. И не ошибается. Светловолосая упрямо уверенна, лучшее дни, что она проводит в организации — в дали от больного ублюдка в бинтах, который уезжает на несколько месяцев. Даже находясь в западне, в богом забытом месте. Там, где кажется выхода нет. Нечто философски подсказывает, что вряд ли она умрет здесь, имея несколько весомых причин, главная из которых заключалась в политической важности между налаженным сотрудничеством Портовой мафии и её семьи. Враги в лице токийского дома Сато Мори были не нужны, собственно, как и плохие отношения с братом, а значит оставалось одно — продержаться или выбраться самой. Дурой Арис не была, но упрямой до безумства — определенно, ставя на зеро. *** Дазай знает, когда это началось, но упрямо отвергает сей факт, убежденный в том, что слабостей у него нет и появиться не должно, вопреки колющей боли внутри, стоит только коньячным глазам заметить новую ссадину или шрам на теле своего соулмейта. Отвергает ярость, что заполняет разум, разжигая самые темные стороны его личности, и заставляет лично убивать каждого, кто хотя бы пальцем посмел тронуть девушку с намёком на какое-то неудобство. Просто, единственный, кто может причинять ей хоть что-то — он сам, а не мусор, что возомнил позволить себе лишнего. Он чёртов энергетический вампир, что может питаться одним — эмоциями родственной души, которых в естественном проявлении по отношению к нему не хватает до ломки, заставляя придумывать всё больше способов обратить на себя внимания. Осаму настолько сильно ненавидит её, что хочет навсегда ввергнуть в пучину отчаяния и наблюдать за нескончаемой чередой боли, потому что смотреть она может только на него. Говорить и дышать только с его позволения, а не продолжать вести жизнерадостные беседы с раздражающей вешалкой для шляп. Это не ревность, ему абсолютно плевать с кем она и чем занимается, но всё равно приставляет слежку, чтобы было спокойнее, даже камеры пичкает по чужой квартире, находя которые девушка не на шутку пугается и покупает детекторы, ломая всю комедию. Только ему совсем не до смеха становится, когда связь начинает укрепляться. Его до красных пятен в глазах бесит всё, что связано с ней, потому что шатен до сих пор и слова в адрес эспера не произнёс, чтобы эта насмешка судьбы начала работать, выливаясь в побег от своих же проблем. Однако небесная канцелярия глубоко чхала на его желания и сопротивление, продолжая разрастаться узорами лилий по испорченному шрамами телу, к которым пальцы против воли прикасаются нежно, почти любовно гладя, и позволяя почувствовать эмоции своей родственной души на другом конце страны. И это до одури приятно-необходимо. Дазай сходит с ума от нехватки, словно наркоман, подсевший на экстази. Хочется больше, хочется рядом и никогда не отпускать. Хочет трогать, чувствовать, обнимать, и он действительно думает над тем, чтобы ноги ей переломать и посадить на цепь в собственном доме, но знает, что если поступит так, то лишится чего-то большего. Чего именно — понятия не имеет, предпочитая сдерживаться. Впрочем, выходит плохо, в особенности, когда связь становится натянутая и слабая, как нить, что вот-вот порвется, заставляя медленно встать из-за стола, пока идет совещание, и бежать без остановки к Мори, чтобы узнать какого черта произошло на задании. Ему не плохо, нет. Просто сердце слишком бешено бьётся от скорости и на языке тошнотворный привкус горечи от бега, а не потому, что переживает. После смерти Одасаку в памяти не осталось ничего, что могло бы хоть немного походить на забытое чувство, просто физика. Открывая дверь, карие глаза видят взбешенного и едва находящего себе место Накахару, которого пристрелить не жаль после того, как всё становится ясно. Эта дура решила остаться там, чтобы другие смогли спастись. Осаму едва самообладания хватает, чтобы не воплотить свой приговор в жизнь и сохранить бесстрастие, что красноречивее любых слов. Во всяком случае для босса мафии, что просто кивает, позволяя двойному черному вступить в игру, находя забавным то, что его любимая племяшка обзавелась сильнейшим дуэтом телохранителей. *** Душераздирающие крики, бесконечный град пуль и множество тел, что падают замертво: всё сливается в одну симфонию, которую уши отказываются слышать, погружая в тишину и закрывая музыкальным бурлением крови. Страх и отчаянное желание жить заменяют воздух, пока собственная способность старается побороть усталость, продолжая лишать противников разума и медленно сводя с ума. Она забывает, как дышать, изредка сплевывая кровь и рвя одежду, чтобы перевязать раны от неудачно зацепившего оружия. Отец всегда говорил, что если у тебя не остается ничего, то только две вещи помогают выжить: гордость и упорство. Арис искренне верила этим словам, прижимаясь к какой-то непримечательной стене в тени катакомб-переплетов, переводя дыхание. Она будущая глава токийской якудза, так что позволить себе умереть в таких глупых обстоятельствах не могла, а сделать имя — ещё как. Прижимая к груди украденное у кого-то оружие и проверяя полупустой магазин боезапаса, внутри становится слишком тяжело. Голова заполняется туманной болью и всё плывет перед глазами, но лучше продолжить свою глупость, чем сдаться. Хотя девушка никогда не хотела подобной жизни. Слезы против воли подкрадываются к глазам, и светловолосая голова больно ударяется о стену стараясь прийти в себя. Она всегда мечтала об обычной счастливой жизни рядом со своей родственной душой, работать где-то в цветочном магазине и писать стихи, а не утопать в крови по праву рождения. Приподнимая руку, наследница смотрит на украшенное словами запястье, печально выдыхая. Она ничего не знала о своём соулмейте и никогда не пыталась его найти, понимая, что будет лучше не встречаться, если он обычный человек. Потеряв множество самых близких людей, девушка не была готова потерять еще и его. Хрупкая кисть прижимается к губам, Сато шепчет несколько прощальных слов, извиняясь, что они никогда не встретятся, и чувствуя нарастающую истерику. Адреналин постепенно отступает. Больно становится спутником, что невозможно погасить. «Кажется, сейчас желания наставника исполнятся… Впрочем, я положила человек тридцать, так что может и не зря» — проскальзывает уставшая мысль, когда до ушей доносится чей-то крик и несколько выстрелов. Губы искривляются в усмешке, позволяя наконец-то слезе встретиться с каменным полом. Кое-как поднимаясь на ватных ногах, рука упирается в стену, оставляя за собой кровавые следы, и девушка понимает, какую глупость совершила, щуря глаза и приглядываясь к вертикальной поверхности. Надо убираться, как можно быстрее. Во всяком случае стоит попытаться. У него запястье жжет, будто в огонь сунули, растекаясь лавой по венам. Голова готова взорваться от всего спектра, что она испытывает, и Дазай уже несколько раз успел проклясть эту чертову связь, что вводит в бешенство. Благо, скрывать эмоции долго не приходится, выпуская накипевшее в ходячие мишени. Он думает устроить настоящую тираду, когда увидит свою глупую родственную душу, что на месте сидеть не может без приключений, но единственное, что получается сделать, оказывается совершенно иным. Тело застывает на месте, стоит только глазам поймать дрожащий силуэт светловолосой. Он медленно переводит свой взгляд на лицо, замечая множество расписных красных и фиолетовых узоров по пути, сжимая руки в кулаки, когда натыкается на голубые омуты. — Ха, не думала, что скажу это, но я чертовски рада тебя видеть, — пытаясь выдать слабое подобие улыбки, девушка, отшатываясь от стены, упирается в его грудь. Сил не остается совершенно, и плевать, что подумает наставник. — Я бы предпочел кого угодно, но не тебя, — срывается быстрее, чем он успевает осознать, как руки тут же прижимают к себе плотнее, не позволяя упасть. Она чертовски слаба, как и связь между их душами, что постепенно приходит в норму, отдаваясь облегчением внутри. — Отвратительная работа. Арис вздрагивает. От пекущей коже на запястье, от фразы, которую слышать она не хотела, но выучила наизусть, от количества дерьма, что свалилось на голову. Понимает, что ничем хорошим это не закончиться, потому что ошибок там не бывает, и попросту не замечает этих ощущений, позволяя спутнику поглотить разум. Человек, что должен быть идеальным партнером — чертов безумный псих с суицидальными наклонностями мазохиста, который ненавидит боль, но живет ей. Конченный ублюдок с пресловутыми травмами детства и отпетый маньяк, что спас её. — Лучше бы ты молчал дальше, — тихо от бессилия раздается внизу. — Так переживали обо мне, сэмпай? — Мечтай, — мягко отзывается Дазай, подцепляя весящее на плечах пальто и укутывая в него чужие. — От тебя одни проблемы. — Уклонение от ответа — признак лжи, если вы не знали, — она поднимает голову, позволяя разглядеть несколько царапин на щеках и струящиеся вниз полосы красных оттенков. Её взгляд прямой, режущий словно нож, упирает в перебинтованное лицо, а губы произносят серьёзно, без тени шутки, — Ты должен был сказать. Осаму молчит, перемещая ладони удобнее и отрывая раненное тело от земли. Нервы сдают медленно и мучительно, утешаясь спокойствием и нежностью, что дарит внезапно обретенная полноценная связь. Ярость притупляется, утихая на неопределенное время, стоит только почувствовать слабое касание рук к шее в попытках удержаться и едва слышное тяжелое дыхание на плече. У него внутри всё сжимается от трепета и желания помочь, защитить, утешить, обрекая на вечное презрение собственные чувства. *** Им тяжело друг без друга, но рядом — невыносимо. Их ломает каждый раз, когда пальцы соприкасаются, когда взгляды пересекаются, когда в нос ударяет знакомый запах. Это отвратительно, как и то, что в здравом уме, они бы никогда не посмотрели друг на друга. Арис тошнит от того, что ей пиздец-как-необходимо приходить к нему, чтобы справиться с этой чертовой тягой. Её от себя выворачивает, доставляя неприкрытое удовольствие карим глаза, что смотрят с усмешкой и поддельным снисхождением, когда парень привычно открывает дверь квартиры, играя удивление. Только на один вечер покрытое льдом сердце может гореть, а вечно бьющиеся от страсти умирать. Пальцы переплетены друг с другом, как и тела в сладком экстазе. Быть с человеком, что идеально тебе подходить — неповторимо, вызывает привыкание. Дазай, как ненормальный, ждет каждого четверга, мечтая скорее оказаться дома. Чтобы вновь прикоснуться к идеальным губам. Чтобы на руках оставить россыпь красных следов-укусов на своих цветах — одуванчиках — и связать их черной веревкой, лишая притока крови. Чтобы почувствовать жизнь, потому что только так, они могут быть вместе. В их маленьком мире наступает иллюзия идиллии. Осаму медленно, но верно становится псом своей родственной души, ради которой жить готов, не то что умереть, следуя за каждым шагом. Сато же просто его игнорирует, но избегать прекращает, скидывая всё на очередное развлечение и изредка вступая в диалог, который не заканчивается ссорой. Он ядом проникает под кожу и в жизнь, не оставляя ничего без своего участия и возможности вообразить рутинное существование без себя. Это совсем не то, о чем мечтала девушка. Не так в её представлении выглядели нормальные отношения, заставляя давиться седативными таблетками и отвращением. Осаму — ублюдок, каких поискать надо. Чертовски хороший манипулятор, чьи эмоции даже родственной душе не ведомы, и, наверное, единственный, кто наслаждается этой неправильной связью. Иначе она понять не может, почему в его взгляде столько гнева и ярости, а руки сжимают девичью шею не позволяя отстраниться от мраморной плитки ванной. Он выглядит надломленным, будто вот-вот сорвётся, стоит ей заикнуться о том, чтобы закончить неудачную комедию. — Кажется, ты чего-то не понимаешь, моя дорогая родственная душа, — холодно шипит парень, немного смягчая тон на последних словах и наклоняясь к уху, — от таких, как я, не уходят. Или тебе так не терпится умереть? — Мы оба знаем, что ты не сможешь сделать того, о чем говоришь, — стараясь унять дрожь от боли, ровно произносит эспер, — даже сейчас. Опуская глаза ниже, Сато красноречиво указывает на забинтованную ладонь, что сжимает горло, но не прекращает поступления кислорода в легкие. Одна из привилегий соулмейтов — не умереть от руки друг друга. Карие глаза скрывает челка, и он делает шаг назад, разжимая пальцы. Арис медленно скатывается по стенке, прижимая ладонь к месту, где скоро вновь расцветут синяки, не отводя взгляда. От чего-то ей не было страшно, теперь уже нет. Дазай хоть и превосходный актёр, но некоторые искры собственных чувств спрятать не может. — Почему? — его голос непривычно тих. Наследницу током бьёт от смеси неприкрытых эмоций, заставляя воздухом давиться. Слишком много. Она бы никогда не подумала, что привычная пустота скрывает в себе столько всего. Пока незнакомое теплое, почти нежное касание появляется в районе щеки, и парень приподнимает ошалевшее лицо, заставляя неотрывно смотреть. — Ну, же. Скажи, почему в твою чудесную голову проникла такая глупая до абсурда мысль? — смахивая несколько опавших прядей, что мешают рассматривать наизусть выученный черты, интересуется мафиози. — Я не люблю тебя. Осаму несколько секунд смотрит в одну точку, будто переваривая информацию, потом улыбается, как умалишенный, мягко перемещая руку со щеки на запястье и больно хватая. Карие глаза наполняются янтарным цветом, напоминая о том, что здоровым психически этот человек никогда и не был, и заставляя громко сглотнуть. Арис не боится его, но её до трясучки пугает то, на что способен больной мозг родственной души, и сейчас интуиция просто вопила о том, что хорошего ждать не стоит. Она наизусть знает каждую его гримасу, стараясь скинуть чужие пальцы и выбраться. Бесполезно. Одним рывком Дазай поднимает её с пола, заставляя идти за собой и больно бросая на матрас. Сам же нависает сверху, больно впиваясь в губы, пока пальцы щелкают наручники на тонких запястьях с одуванчиками. Он не мог её отпустить. Причина была даже не в том, что он испытывал нечто по отношению к своему соулмейту, совершенно не в этом. Просто без неё дышать было трудно, а сердце, которого и так никогда не было, казалось мертвее прежнего. Всю свою жизнь шатен не знал, что такое любовь, но если определение из интернета и со слов очевидцев являются верными, то он охуеть-как-сильно любил её. До одержимости. У него внутри всё сжимается, стоит соленым дорожкам проступить на светлой коже, и пускается в пляс, стоит увидеть легкую улыбку. Сколько бы он ни отрицал, ни бегал от собственных чувств, но одно оставалось неизменным — отпустить не сможет никогда. Нисколько из-за собственных романтических чувств, сколько из необходимости и эгоизма. Потому что каждому нужен тот, рядом с кем можно почувствовать вкус жизни. Дазай проклятый наркоман, что до ледяного холода и мурашек по телу боится потерять свою дозу. У него кровь в жилах кипит от того, как кто-то может смотреть на то, что по праву принадлежит ему, заставляя губы кусать и делать вид, будто бы плевать, пока внутри ревность разрастается шипами, успокаиваясь только тогда, когда длинные пальцы аккуратно перебирают его волосы на своих коленях, пока Арис обдумывает что-то и заполняет бумаги. Может быть, это и не любовь вовсе, но они идеально подходят друг другу, потому что сама судьба так решила. Всё намного проще. Он — её, она — его. Даже смерть не изменит этого факта. И если девушка неожиданно решила, что может воспротивиться тому, что и так всем известно, то у него нет другого выхода, кроме как доказать обратное. Сато знает, что лучше его не злить в таком состоянии, но страха сдержать не может, когда в перебинтованных пальцах появляется что-то блестящие в свете луны. Она бьёт ногами в живот, стирает запястья в кровь чтобы вырвать из этого плена, но только победную ухмылку видит и немое сожаление в заполненных коньяком глазах. — Остановись, сука! Даже не думай! На этот раз она целится в лицо, чтобы наверняка вырубить и, может быть, вернуть нормальное состояние, которого никогда и не было. Соленые капли украшают ресницы, кожу, шелковое постельное белье, когда его рука перехватывает щиколотку, а тонкие горячие губы оставляют поцелуй на лодыжке. — Ты же знаешь, я ненавижу боль, — мягко улыбаясь, произносит он, плотнее прижимая к себе и фиксируя ноги, — но тебе спускаю слишком многое. — Я убью тебя, слышишь?! — дергая наручники вновь, голос срывает в крик. — Что ты, блять, хочешь мне вкол?!.. Она не может закончить фразу, задыхаясь от нарастающей паники. К горлу подходит тугой ком, заставляя только наблюдать. Тело становится ватным, внутри всё разрывается от боли и страха потерять, и то были не собственные эмоции, а чужие. Голубые глаза видят, как что-то появляется на белой тугой повязке бинтов, что украшали почти всё его тело и лицо, что-то мокрое, до ужаса похожее на слезы. Тонкие губы изломаны в поддельной печали, заставляя сердце биться быстрее. — Прости, я правда не хотел этого, — слышит Арис, когда в кожу вонзается шприц с неизвестным содержимым, — я пытался, правда, но… Если ты меня не любишь, то я исправлю это. Яд разливается под кожей, мышцы выворачивает в диком спазме и кажется, будто ты умираешь. Её трясёт, сердце пропускает тысячи ударов, заставляя ртом хватать кислород, что не мог дойти до легких. — Никогда тебя не прощу, Осаму Дазай. Последние правдивые слова, что срываются с идеальных губ и заканчиваются в первом искреннем поцелуе. Ему тоже больно, ведь чувства делятся на двоих. Казалось, шатен уже привык ненавидеть себя, чтобы вновь ощутить подобное, но стоит полному отвращению взгляду застеклянеть и наполниться туманной пеленой, давно позабытое возвращается вновь. — Я знаю, моя дорогая родственная душа. Дазай отпускает полное подчинения тело, аккуратно убирая шприц в мусорку и стараясь не смотреть, как медленно ускользает сознание из любимых водных омутов, дрожащими руками обнимая её за талию и притягивая к себе. Нос утыкается в шею. Легкие заполняет любимый приторный запах. Губы оставляют метки на чудесной линии плеч. Душа разрывается фейерверками, а связь довольно укрепляется, подчиняясь наркотику. Впервые, он понимает, что значит счастье, и сопутствующий ущерб не важен, ведь больше светловолосая и помыслить не посмеет о том, чтобы уйти. *** Кошмары медленно проникают в её сон, заставляя в страхе открыть глаза и прижаться ближе к единственному источнику тепла на кровати. Мир вокруг похож на смазанное ненастоящее пятно, но от чего-то светловолосая уверенна, что человек рядом — единственная истинна здесь. — Опять дурной сон? — сонно интересуется Осаму, руками проникая под тонкую ткань футболки и прижимая в ответ. — Угу, — слабо раздается внизу, — почему я должна продолжать колоть это лекарство? От него только хуже становится, и мне кажется, будто ты собираешься убить меня. Внезапно она наваливается сверху, резко меняя позицию и садясь на бедра. Нежная кожа касается его лица, немного сжимая, и губы оставляют несколько быстрых поцелуев, словно взмах крыльев бабочки, растягиваясь в довольной улыбке. — Но ты бы никогда так не поступил, — наклоняя голову немного в бок, уверенно произносит она, — так ведь, Осаму? — Коне-ф-но н-е-т, — перехватывая родные руки, Дазай оставляет несколько поцелуев на запястье с собственной фразой, влюбленно смотря на свою родственную душу и серьезнее добавляя, — я не могу тебя потерять. Никогда. — Мог бы просто сказать, что любишь, — закатывает глаза Сато, — ты невыносим. — Этого слишком мало, чтобы описать всё, что я чувствую… Точка невозврата пройдена. Дазай и сам не замечает, как хрупкий мир иллюзий начинает рушиться, и всё из-за того, что способность его родственной души оказывается хитрее, чем он мог бы предположить, а круг друзей, что знал об их отношениях, замечает неладное. У неё руки все в синяках от уколов, перемотанные бинтами, как и его, заставляя отвечать на множество вопросов, что задают, и думать. Арис не понимает, но кожей ощущает что-то неладное, когда видит, как напрягаются плечи шатена каждый раз, стоит ей задать вопрос про лекарства. Она не помнила, чтобы имела какое-то заболевание, но верила его словам. Ведь родственные души не могут лгать друг друга, разве не так? Впрочем, слепая вера рассеивается, подкрепленная общей слаженной работой Чуи и Эви. Они приносят анализы крови, что говорят намного больше правды, чем мог кто-либо из всех. Она не верит, пока собственная способность не вырывается из-под контроля, показывая истину и заново ломая сознание. Сато тошнит. Однако светловолосая никогда не была из тех, кто сбегал, боясь быть пойманной, поэтому просто оставляет записку на дорогущем черт-пойми-из-какого-дерева-сделанном столе своего проклятого соулмейта с короткой подписью: «жду тебя там, где мы впервые поцеловались». Это должно было кончиться, и она знала как. *** Разрушенное до основания здание, холодное ночное небо и два сражающихся в танце силуэта. Ни один не мог уступить, ведь от принятых решений зависело слишком многое. Ещё с первой встречи они вырыли друг для друга могилы в душе, что навсегда останутся пустующей дырой. Говорят, если любишь — отпусти. Дазай всегда считал эти слова глупостью, зная, что не способен на столь широкие жесты, потому что слишком эгоистичен. Говорят, судьба не ошибается. Сато была уверенна, что это не так, оставаясь единственной в семье якудза, что никогда не была черствой. Возможно, их история была предрешена с самого начала, обрекая двоих на вечную любовную ненависть и страдания, потому что судьба — ошибается, а отпустить — не лучшее решение. Возможно, глупость двоих привела к подобному исходу, прижимая оружие к вискам друг друга. — Ты же знаешь, что не сможешь меня убить, — ломая комедию, уверенно произносит шатен. Внутри всё сжимается, натягивая тонкую нить связи родственных душ от удушающей боли. Подобное не должно было случиться, никогда. — Я знаю, — копируя чужую манеру, произносит Арис, — но больше не позволю тебе играть моей жизнью, Осаму. Его трясёт от собственного имени, что девушка никогда не произносила вслух, находясь без наркотиков, от полных эмоций, живых глаз, от этого адреналина в крови, что кажется лучшим ощущение в жизни. Потому что всё это — настоящее, а не подделка. Но он давно перестал отличать иллюзию от реальности… — Паф! Мир теряет все краски в одно мгновение, становясь суженным до единственно важно для себя. Зрачок в ужасе заполняет радужку, когда тело медленно оседает на каменный пол, так и не пойманное чужими руками. Один выстрел заканчивает неудачную историю, становясь финальной точкой, которую уже никогда не исправить и не превратить в запятую. Арис не чувствует ничего, потому что знает, что её страданиям пришёл конец, в последний раз видя небо с россыпью звезд над головой и полные ненавистных чувств глаза родственной души. Она никогда не бросала слов на ветер — единственное, что так и не понял наставник. Кровь цветочным садом прорастает на холодной земле, украшая розами камни. Ноги подгибаются, заставляя упасть на колени рядом с пока ещё живым, теплым трупом. Трясущимися руками прижимая к себе пистолет, он смотрит в одну точку, медленно осознавая, что больше не слышит, чувствует, дышит. Дазай вновь мертв, на этот раз без возможности ощутить жизнь заново. Внутри тревожно пусто, сдирая в кровь руки и прижимая к себе родственную души, чье лицо впервые кажется настоящим. Сато никогда не боялась смерти, ведь умела жить, как никто другой, танцуя под дождем на мокрой траве, защищая других и даря улыбки. Только он был лишен этого с самого начала, потому что испугался. Вместе навсегда — никогда не существовало. Полный сожалений, наставник сидит на земле, нежно прижимая к себе тело человека, что больше никогда не посмотрит на него. Впервые, он думает, что должен был отпустить, что был бы куда счастливее, наблюдая издали, а не держа в руках пустую оболочку. Ту, которую так отчаянно пытался заполучить. Лилии на теле опадают, и первая фраза, которую он выучил навсегда, рассасывается, будто бы не существовала вовсе. Его запястья чисты, какими и должны были быть с самого начала, только с одним отличием. Теперь он знал вкус жизни, находя его во времени, в губах и взглядах. В теплых прикосновениях по вечерам и глупых шутках, в ночном воздухе и одной сигарете на двоих. — Я ведь так и не сказал тебе то, как сильно люблю… *** Свет софитов слепит глаза в одном из самых элитных клубов Йокогамы, что принадлежал Портовой мафии, заставляя только прикрыть веки и выпить ещё одну стопку виски. Музыка громко бьёт по ушам, дезориентируя, и парень чувствует себя в стельку пьяным. Впрочем, алкоголь на самом деле давно перестал действовать на него так, как положено, разве что, немного расслабляя и снимая напряжение в мышцах. Облокачиваясь на прозрачную стойку, карие глаза медленно бегают от человека к человеку, стараясь выцепить очередную жертву на этот вечер. Однако все они казались скучными, приевшимися до тошноты, потому что единственная, кого он ждал, давно покоиться в могиле, поглощенная ярким светом огня. Ведь все они — не она. И фраза, что когда-то принадлежала ему, теперь становится татуировкой на коже и истиной. — Что будете заказывать? — спрашивает бармен, вызывая улыбку. Здесь всё началось когда-то, и здесь закончится. Прозаично. — Пинк Джин-тоник и виски со льдом, пожалуйста. Выуживая из кармана небольшой пузырёк с цианидом, он спокойно поглядывает в сторону двух девушек, что до боли напоминают знакомый расклад. Глотая горечь на языке и тошнотворный привкус приторных духов с цитрусами, без которых жить не может больше, Дазай думает, что слова на запястьях отвратительно правдивы, добивая до конца. Только шатен никогда не пытался найти её, ведь знал, что единственное место, где они встретятся вновь — слишком далеко от этого мира. Являясь частью одного целого — они родственные души, а значит никогда не смогут расстаться, даже если смерть решит разделить, то только на время, которое было нужно, чтобы закончить дела, ведь Арис никогда не хотела бы, чтобы из-за их глупости гибли остальные. — Я же говорил, что никогда не смогу отпустить.