Есть ли в небе лисы?

Я заглядываю в офис через приоткрытую дверь и обнаруживаю Сережу сидящим на диване. Сгорбившись, он внимательно читает какую-то неприметную папку, и даже не поднимает головы при моем приближении, будто вообще не замечает. Изначально я думала, что он опять заснул за рабочим столом, потому что не отвечал на сообщения, отправленные ему из кафе внизу. Для него это действительно необычное явление. Похоже, просто заработался, несмотря на поздний вечер. — Привет, — нарушаю тишину и сталкиваюсь с совершенно неожиданной реакцией. Разумовский не просто вздрагивает, он подскакивает на ноги, захлопывает папку и спешно прячет ее за спину, смотрит на меня испуганными глазами. Вот теперь подозрительно. Что там опять Птица задумал? — Все в порядке? — спрашиваю, сделав еще один шаг к нему. Он зеркалит мое движение, только в обратном направлении. — Да, я… Прости, не заметил тебя, — бормочет Разумовский, взглядом шаря по офису. — Ты… Как встреча? Удачно? — Вполне. Сережа, что происходит? — Ничего, — быстро отвечает он. — Ага. Ладно. Птица что-то натворил? — интересуюсь нейтральным тоном. — Нет, что ты, нет. — Собирается? — Нет, он… С чего ты взяла? — Что такого страшного в той папке? — спрашиваю уже напрямую. Разумовский опускает голову и выглядит натуральным нашкодившим щенком, я уже и жалею, что не отступила сразу от этой темы. Если бы дело касалось только меня и его, то ладно, но есть же еще и Птица. Вот его замыслы лучше знать заранее, чтобы потом хоть не просто так от майора Грома мозговынос получать. Сережа перестает прятать папку, берет ее обеими руками и садится, но на меня не смотрит. Опускает голову так, чтобы за волосами не было видно лица. Я пристраиваюсь рядом на краешке дивана и жду. Да что там натворил наш пернатый мститель?! — Это… — начинает он и тут же замолкает. Делает глубокий вдох. — Это о моей матери. — Ясно, — негромко выдаю я, слишком ошарашенная, чтобы сказать что-то еще. Мы не говорили о его родитиелях. Сережа не касался этой темы, а я не спрашивала, считая себя не вправе бередить старые раны. Только с Птицей мы один раз разговаривали про то, что случилось в их детстве, но он почти ничего не помнит про то время. Возможно, и не было тогда еще у Разумовского второй личности, а пернатый ухватил только чуть-чуть образов впоследствии. Сережа крепко сжимает в руках папку, так сильно, что она мнется по краям. — Я… Прости меня, Ася, я веду себя глупо, знаю. — Совсем нет, — заверяю его, немного отойдя от удивления. Я осторожно прикасаюсь к папке и немного тяну на себя, спрашиваю: — Можно? Я не буду открывать, просто на стол положу, хорошо? Сережа, помедлив, кивает и разжимает пальцы. Даже со стороны видно, как тяжело ему это действие дается. Я расправляю папку и кладу ее на журнальный столик, как и обещала. — Прости, — совсем тихо говорит Разумовский. — Знаю, что должен рассказать… — Не должен, — совсем невежливо перебиваю и беру его за руки, глажу дрожащие пальцы. — Я не настаиваю, солнышко, ты не обязан рассказывать об этом, если не хочешь. — Хочу. — Разумовский поднимает на меня робкий, все еще почему-то испуганный взгляд. — Я… Я, наверно, не готов пока говорить об этом, прости. — Поговорим, когда будешь готов. Если захочешь. И ничего страшного, если не захочешь вообще, хорошо? — Ася, это не потому что я не доверяю, просто… — Сереж… — Нет, дай мне сказать, — решительно продолжает он, покачав головой. — Я хочу, чтобы ты это услышала. Кивнув, скидываю босоножки и сажусь удобнее, подгибаю под себя ногу. Разумовский практически копирует мою позу, поворачивается так, чтобы у него самого не было шанса спрятаться за волосами или быстро отвернуться. Я вновь тянусь к Сережиным рукам, зная, что прикосновения могут хоть немного успокоить его, даже такие легкие. — Я просто хотел, чтобы ты знала, что я чувствую себя очень хорошо и спокойно рядом с тобой, — тихо говорит он. — Ты слушаешь меня и понимаешь, никогда не пытаешься давить. Принимаешь все это. И я знаю, что со мной тяжело, и вряд ли когда-нибудь пойму, почему из всех людей вокруг ты выбрала любить меня. Я сделаю все, чтобы ты не пожалела об этом, Ась, я доверяю тебе целиком и полностью, несмотря на то, что не могу найти в себе смелости коснуться темы… — Он бросает быстрый взгляд на папку и с усилием заканчивает: — Темы родителей. — Сережа, — зову я, подсаживаясь совсем близко. Он смотрит на меня так нерешительно, как во время наших первых встреч. — Все хорошо, родной. Я знаю, что недоверие ни при чем. И, честное слово, когда нибудь точно придушу того, кто заставил тебя думать, что с тобой тяжело. Ты мое чудо, и я очень люблю тебя. Разумовский опускает голову, но на сей раз я не даю ему спрятаться, кладу ладони на щеки и мягко заставляю смотреть на меня. Не в глаза, нет. Ему трудно иногда поддерживать зрительный контакт, да и черт с ним, с контактом. Пусть только не закрывается. — Солнышко, — зову я, скользя руками дальше, убираю волосы подальше от лица, целую кончик носа, зная, что ему щекотно от этого. Сережа улыбается и тянется за прикосновением, поэтому оставляю еще один поцелуй, но уже на губах. — Я люблю тебя. — Я тоже люблю тебя, — шепчет в ответ он. Не удержавшись, целую его опять, совсем чуть-чуть. Кончиками пальцев веду по щеке, глажу нежную бледную кожу, губами касаюсь каждой крошечной родинки. Красивый, безумно красивый. Наверно, я очень пристрастна в этом вопросе, но даже представить не могу никого, кто мог бы быть привлекательнее. Не для меня. Одни только глаза, которые он сейчас не прячет, достойны того, чтобы писать с них картину за картиной. В них отражается весь мой мир, наполненный искренними и сильными чувствами, и кажется, что сердце бьется для него одного. Как может такое чудо думать, что с ним тяжело, что его возможно не любить? Мысли поневоле возвращаются к папке. Там ли ответы? Не важно. Незачем копаться в прошлом. — Мне повезло, — с улыбкой сообщаю, вновь взяв его за руки. — В чем? — В том, что такой шикарный мужчина мой. И повезет еще больше, если согласишься со мной потанцевать. — Конечно, — тут же отзывается Сережа и тоже улыбается. Я вскакиваю и тяну его следом, попутно заказываю у Марго музыку. Никогда бы не подумала, что простой танец с кем-то может приносить такое удовольствие, которое отражается и в глазах напротив. — Я расскажу, — говорит Разумовский, неспешно ведя нас вслед за музыкой. — Обещаю. — Не торопи себя, — прошу, прижимаясь к нему. — И заранее предупреждаю: что бы ты ни рассказал, я не стану любить тебя меньше. — Спасибо, — выдыхает он мне на ухо.