Есть ли в небе лисы?

Я стою перед зеркалом и честно пытаюсь не предаваться панике, чем очень сильно мешает небольшой продолговатый предмет передо мной, показывающий «2 нед.». Зажмуриваюсь, будто это может прогнать навязчивое видение, но когда открываю глаза, оно все еще на месте. Как и те пять других, валяющихся в раковине, все от разных фирм. Момент, мягко говоря, неудачный, и я не ждала такого подвоха от таблеток. Впрочем, давно известно, что самый надежный способ предохранения — это чай. Причем пить его надо не до или после, а вместо. Осознав, что никакие трюки с зажмуриваниями не помогут, я сгребаю все тесты, кроме одного электронного, и выбрасываю в мусорную корзину. Можно хоть двадцать сделать, это уже явно не просто совпадение. — Марго, где Сергей? — спрашиваю, сжав в руке несчастное устройство. — Сергей в офисе, Ася. Чудно. Интересно, кто сейчас занимает тело? Должен быть Сережа, но всегда есть шанс птичьего форс-мажора. Если все-таки сегодня их планы в силе, то я, возможно, услышу сглаженную версию «Ты с ума сошла, мы не готовы». Или что там обычно говорят? Мы не готовы, да. Совсем. И дело далеко не в моральной составляющей. Я хочу ребенка от Разумовского, и при других обстоятельствах была бы очень счастлива. Вот только папка наш по всем документам труп, а вокруг скачет какая-то древня хрень с маниакальными настроениями относительно нашей семьи. Умолчим о том, что это далеко не единственный субъект с маниакальными настроениями, присутствующий в моей жизни. Я останавливаюсь в коридоре и, привалившись к стене, думаю. А если скажет, что нет? Если отправит на аборт? Не прямо, нет, Сережа бы не стал говорить о таком прямо, но я достаточно хорошо его знаю, чтобы считать все мало-мальские намеки. Что делать-то? Я, прямо как в дурацких мелодрамах, развернусь и уйду, стану матерью-одиночкой, а через семь лет мы встретимся, и я гордо пройду мимо, держа за руку рыжего мальчика или девочку, заявив, что все, поезд ушел? Бред какой. Это ответственное решение, и нельзя ругать партнера за то, что он не хочет сейчас становиться родителем. В конце концов, мы приняли предосторожности, нашей вины в том, что они дали сбой, нет. — Блин, — шепчу я и все-таки отправляюсь в офис. Сережа как раз разговаривает с кем-то по телефону. При моем появлении улыбается и указывает на диван. Значит, не долго. Я спрятав тест в длинном рукаве кофты, устраиваюсь на мягких подушках. Жду. И продолжаю думать. Как о таком говорят? Вот так, прямо в лоб? Или не самое лучшее решение, когда рядом человек, страдающий излишней тревожностью? Надо было отрепетировать в коридоре. — Все хорошо? — спрашивает Сережа, присаживаясь рядом. Я почти жалею о том, что собеседник его так быстро отпустил. — Да, я… Слова не идет. Снова жалею, что не отрепетировала момент. Что говорят в таких случаях? Милый, мы в дерьме? Так мы из него до сих пор не вылезали. Ура, у нас будет пополнение? Да, я бы так и сказала, если бы нашла еще одну воронью сестру, которая может голыми руками отрывать нашим врагам головы. — Ася. Сережа двигает ближе, хочет взять меня за руку. Я, затаив дыхание, вместо этого всовываю ему проклятый тест и почти мечтаю о том, чтобы там резко села батарейка. Она, увы, делать это не торопится. Сережа берет тест, рассеянно смотрит на него, потом на меня. Спустя секунд пять до него доходит, и он так резко опускает голову, чтобы впиться взглядом в устройство, что мне кажется, будто я слышала хруст шейных позвонков. Скинув тапочки, забираюсь на диван с ногами и жду. — Птица здесь? — спрашиваю, обнимая свои колени. — Нет, — отстраненно бормочет Разумовский. Плохо. Придется потом говорить с ним отдельно. — Я не… — Сережа осекается, делает глубокий вдох. — Две недели? — Ну, плюс-минус. Сейчас очень точные тесты. Но не таблетки. Разумовский встает и делает несколько шагов к рабочему столу, потом резко меняет траекторию и подходит к автоматам. Отрывистыми нервными движениями набирает код и ждет, опустив голову. Отросшие волосы падают на глаза, Сережа обирает их, зачесывая пальцами назад, но делает только хуже. Я молча наблюдаю. Так себе предпосылки, если честно. Разумовский хватает из лотка банку с газировкой и возвращается к дивану. Не выпуская из дрожащих пальцев тест, открывает ее и отдает мне, а я только сейчас понимаю, что это моя любимая, вишневая. Сережа вдруг хватает меня за запястье, едва не расплескав напиток и на диван, и на нас. — Или нельзя? — испуганно спрашивает он. — Не знаю, — медленно отвечаю, и мы смотрит на банку так, будто там не забыли написать противопоказания как на коробках с лекарствами. — Лучше воды? — тихо уточняет Сережа. — Или чай? Я сейчас сделаю. — Сядь, — прошу я и ставлю банку на журнальный столик. — При чем тут чай вообще? И все остальное? — Ты нервничаешь. И тебе проще, когда держишь что-то в руках. Это единственное, что мне пришло в голову. — Забудь про газировку, ладно? — устало прошу я и сажусь ровно. — Давай сначала… Сначала что? Обсудим проблему? Язык не поворачивается назвать нашего ребенка проблемой, хоть я и понимаю, что там фактически набор клеток сейчас. Сережа смотрит на тест. — Неожиданно, — чуть слышно бормочет он. — Да, есть такое побочное действие у секса между мужчиной и женщиной, — мрачно говорю, усмехнувшись. — Слушай, я понимаю, в каком мы положении. И осуждать не стану, так что можешь высказаться честно. — Точно можно честно? — уточняет Разумовский, поняв на меня внимательный взгляд. — Точно, — киваю я, а за ребрами от этого вопроса вспыхивает что-то очень болезненное, несущее с собой осознание, к которому я была готова, но усиленно гнала прочь. Я могу это прервать. Не проблема. Наверно. Я не дура, я знаю, что такое неудачный момент. Но что останется тогда от нас? — Хорошо, — говорит Сережа и двигается ближе. Я настороженно смотрю на него, а Разумовский сует тест в карман и, обхватив мое лицо ладонями, приникает к губам в мягком трепетном поцелуе. Он длится всего пару мгновений, и все это время я просто сижу, полностью сбитая с толку. Если он решил так утешить меня перед тем, как озвучить неутешительный вердикт, то это очень жестоко. — Ты не хочешь? — шепчет Разумовский, отстраняясь. Он смотрит так ласково, гладит по щекам и смущенно улыбается, и все это слишком разительно отличается от того, что я ждала, и только еще больше смятения добавляет. — Дело не в этом, — замечаю, вжав голову в плечи. — Мы в дерьме по уши. — Знаю, — произносит Сережа. — Опустим это пока, ладно? Просто скажи мне: ты не хочешь? — Я не знаю, я… Покачав головой, выскальзываю из его рук и встаю, потому что просто больше не могу сидеть на месте. В голове полный сумбур, я не понимаю, что происходит, не понимаю, как мы будем жить, если сделаем прерывание, и не понимаю, как будем жить, если не сделаем, потому что вокруг сейчас слишком много личностей, желающих нам навредить. И ребенок станет еще одним инструментов для воздействия. Я уже не говорю про то, что я до сих пор являюсь недовдовой. Вот точно умора будет. Все это я говорю вслух, потому что держать в себе уже сил нет. Мне страшно и паршиво, потому что любое решение потащит за собой миллион последствий, и плохо будет всем и в любом случае. — Ася. — Сережа преграждает мне путь, останавливая бессистемное перемещение по офису. Разумовский берет меня за плечи, несколько секунд смотрит в лицо, затем притягивает к себе и очень осторожно обнимает. Я стискиваю его в ответ, впиваюсь пальцами в рубашку. — Ася, любимая, я понимаю, что положение сейчас… не лучшее. — Хуже некуда. — Ну… Да, хуже некуда. Я знаю. Знаю. И все же… Если забыть об этом, то… что ты решишь? — Что я люблю тебя, — отвечаю ломающимся голосом. — И хочу этого, Сережа, очень. Это же наш ребенок, и при других обстоятельствах, я бы закатила по такому поводу праздник, и там бы сказала тебе, потому что была бы уверена в реакции, но сейчас… Я понимаю, что не время, и ты не обязан, и… — Тише, тише, — шепчет Сережа, поглаживая меня по голове. — Я знаю, Ася, знаю про время и все происходящее, но… Просто скажи мне, чего ты сама хочешь. Или… Или давай я скажу, ладно? Эти слова ни к чему тебя не обязывают. Мы обязательно со всем разберемся, решим эту Птицину головоломку с поддельной смертью, а потом поженимся официально. Ты ведь еще не передумала? — с ноткой тревоги уточняет Сережа. Я отрицательно мычу. — Хорошо. И ребенок… Мы не планировали, да, но… У нас получится, Ася, я все сделаю, чтобы получилось. Только скажи мне, чего хочешь именно ты. — Его хочу, — глухо отвечаю, уткнувшись лицом в Сережину рубашку. — Или ее. Мне все равно. Пусть хоть двое сразу, главное, что наши. — Ася, — выдыхает Разумовский, и столько облегчения в его голосе, что я невольно улыбаюсь. Сереж отстранятся и целует меня, а потом и вовсе опускается на пол, чуть ли не стукнувшись коленками о плитку, продолжает обнимать, прижавшись щекой к животу. Я рассеянно опускаю ладони ему на плечи, пробормотав: — Солнышко, ты чего? — Я не хотел давить на тебя и пытался быть спокойным, но я так рад, Ася, я… — Он прерывается и только опускает голову так, чтобы я точно не увидела лица, тихо-тихо повторяет: — Я очень рад, Ася, правда. — Даже несмотря на то, что время не удачное? — все-таки спрашиваю, не могу удержаться. Сомнениям, плавно растворяющимся внутри, лишнее подтверждение просто необходимо. — Мне все равно. Я разберусь со всем этим, чтобы ты и наш ребенок были в безопасности, обещаю. Я… Я знаю, что вряд ли смогу быть хорошим отцом, но… — Глупости, — прерываю его и, выпутавшись из объятий, уже хочу опуститься рядом, но Сережа подскакивает и удерживает меня. — Ася, пол же холодный. И твердый. И… Вот, сюда. Разумовский тянет меня в сторону своего кресла, но я, извернувшись, заставляю его сесть первым, только потом устраиваюсь у него на коленях. Сережа ерзает, несколько раз уточняет, удобно ли мне, просит сказать, если вдруг станет неудобно или, что еще хуже, где-нибудь заболит. Я обнимаю его, утыкаюсь носом в шею и бормочу: — Если не разгребем все в ближайшие пять месяцев, то пресса будет в восторге. А я нет. — Я сделаю все возможное, — обещает Разумовский. — И невозможное. — Давай только без невозможного. И Сереж, — я поворачиваю голову так, чтобы точно услышал, — ты будешь отличным папой. Самым лучшим, это я тебе точно говорю. Он, смущенно улыбаясь, опускает ладонь на пока еще ничем не примечательный живот, скрытый его футболкой, о чем-то думает, закусив губу, потом тихо говорит: — Буду. Я обещаю, что буду. Честно. Подожди, нам же нужно подумать, где разместить детскую. — Сережа хмурится и одной рукой двигает к себе лежащий на другом краю планшет. — И еще мебель. А можно я сам выберу? А когда можно будет узнать пол? — Месяца через четыре, если сильно повезет. Если не сильно, то через пять и дальше. — Тогда белый и… зеленый? И фиолетовый, — выдает Разумовский, но потом опять хмурится. — Или зеленый не сочетается с фиолетовым? — Сделаю так, чтобы сочетался, — говорю я, улыбаясь. — Можем сделать детскую из гостевой, Олег все равно поспешил уже оттуда свалить, как только поправился. Сереж, слушай! — Я выпрямляюсь, чтобы встретиться с ним взглядом, а Разумовский смотрит на меня с долей настороженности. — Я такие кровати детские видела классные, которые двухэтажные, но внизу не еще одна кровать, а шкаф или что-то вроде. Давай? — Это разве будет удобно? — неуверенно произносит он. — И высоко. — Во-первых, там бортики, во-вторых, это же не сразу после рождения, лет через семь, — объясняю я и как бы между прочим добавляю: — Когда предыдущая кроватка понадобится уже для другого ребенка. — Другого? — переспрашивает Сережа спустя пару мгновений. Когда смысл моих слов до него доходит, я вижу, как любимые губы растягиваются в счастливой улыбке, и уточняю: — Или ты будешь против? Разумовский прижимает меня к себе и говорит, что нет, не против, совсем-совсем не против, а этаж, этаж можно расширить или передвинуть сервера ниже, а можно самим переехать ниже, да и на дом он согласен, вообще на что угодно. Я прикидываю, как именно мы будем сочетать зеленый и фиолетовый, и думаю, что дома он, если и построит, до рядом с башней, а лучше прямо во дворе. Да и черт с ним, хоть вместо парковки. Я обнимаю его крепке и пристраиваю голову на плече, пока Сережа, перечисляет Марго все, что ей за сегодня нужно найти, какие каталоги заказать, что узнать. Нервозность по поводу того, что будет дальше, почти отступила, уступив место какому-то совершенно особенному счастью. Мой ребенок. Наш. Малыш, похожий на Сережу как две капли воды, маленькое рыжее чудо. Еще одно солнышко. И Сережа точно будет самым лучшем папой, в этом я даже не сомневаюсь. Сомневаюсь я в другом. *** — Птиц, есть разговор, — сообщаю, едва переступив порог офиса. Пернатый, не понимая на меня глаз, размашистым почерком делает пометки на полях очередного чертежа какого-то здания и произносит: — Если ты про то, что я сжег того ублюдка, то я его не сжег, он сам поджегся. И потушился быстро, сейчас сидит за решеткой. А вообще, заслужил. — Да плевать мне на этого ублюдка. На. Я со стуком опускаю электронный тест на стол. Это не тот, который был утром. Его Сережа наотрез отказался отдавать, пришлось посылать слегка ошалевшего от такой жизни Шуру за еще одним. Тот даже возмущаться не стал, настолько был удивлен. Сама я в аптеку идти не решилась, чтобы не провоцировать покупкой ненужные слухи, я и другие тесты не лично брала, Лешу попросила. И вот он, второй, выдавший точно такой же результат. — Это что? — уточняет Птица, глянув на устройство. — Тест, — отвечаю и, собрав остатки храбрости, добавляю: — На беременность. — Твой? Нет, блин, у подруги погонять взяла. — Мой. — Две недели. — Ага. — Ты пьешь таблетки. — Через девять месяцев я эти таблетки еще и по имени буду называть. Птица, хмыкнув, сворачивает чертежи и как попало сует в ящик стола. Подвинув к себе тест, задумчиво на него смотрит. Я не тороплю. Мне опять страшно. Нас, конечно, двое против одного, если что, но я очень не хочу слышать то, что он может сказать. — Ясно, — произносит наконец Птица и встает. — Марго сделай мне выборку из частных клиник на территории России и Европы. — Он проходит мимо меня, останавливается и стучит пальцем по столу. — Нужны те, которые занимаются беременными. Найди клинику с наименьшим количеством погрешностей в медицинских вмешательствах, любых. Как составишь список, будем добавлять критерии. — Марго, отбой, — мрачно приказываю я. — Ты серьезно? Ты вот так просто хочешь отправить меня в навороченную клинику на аборт и даже… Птица разворачивает так резко, что я отшатываюсь, схватившись за край стола. Таким разъяренным взглядом даже Ленин на буржуазию не смотрел. — Какой еще на хрен аборт? — четко выговаривая каждое слово, цедит Птица. — Ты же сам сказал… Погрешности и все такое. — Клиника, где все это будет происходить, должна быть с безупречной репутацией внутри и снаружи. — Что «это»? Птица машет рукой на мой живот и продолжает добавлять Марго все новые и новые критерии. Я жду, пока они закончат, и, выбрав одно место, пернатый командует записать меня на прием с последующим сопровождением на протяжении всего процесса и после. Я чешу затылок. Об этом мы днем даже не подумали, разойдясь по полной в планировании того, как устроим дальнейшую жизнь. И все же. — Ты, может быть, скажешь что-то? — предлагаю, когда Птица возвращается за стол. — Что именно? — спрашивает он, подняв на меня взгляд. — Ну, не знаю… Отреагируешь как-нибудь. Это ведь и твой ребенок тоже. — Ребенок есть ребенок, — пожимает плечами Птица. — Вы с Сережей и раньше говорили о детях, наверняка у вас есть какие-то планы. Кроме тех, где вы записываетесь к врачу, потому что запросы Марго я сегодня смотрел. Ну блин. Немного отвлеклись. Ладно, черт с ним, хотя бы ворчать не начал. Может, позже дойдет. Или не дойдет, тоже нельзя исключать. Потоптавшись на месте еще несколько секунд, я беру из автомата банку холодного кофейного напитка и отправляюсь на кухню. Ожидаемо, но все равно немного… странно. Впрочем, Птица ни на что такое никогда и не подписывался, он и привязанность ко мне развивал через тернии. Я открываю банку и выливаю напиток в стакан, после чего иду рыться в холодильнике. Да уж, сегодня мы с Сережей обсудили все, кроме очевидного. К врачу-то надо было все-таки записаться. Я выпрямляюсь, чтобы кинуть в раковину овощи для салата, и чуть не отпрыгиваю назад, ибо рядом с холодильником стоит Птица. — Топай. Погромче, — в миллионный раз прошу и закрываю дверцу. Открыв воду, подставляю под нее помидор, а пернатый подходит к моему стакану, вертит в руках пустую банку. Я уже выкладываю мытые овощи в миску, когда он подходит к раковине и совершенно внезапно выливает туда содержимое стакана. Я смотрю сначала на остатки своей кофейной бурды, стремительно утекающие в слив потом на Птицу. — С ума сошел? — ласково интересуюсь, взявшись за нож. — Ты эту дрянь пить не будешь, — заявляет пернатый, швыряя пустую банку в мусорное ведро. — Хочешь кофе, вот кофе. — Он указывает на здоровенный аппарат, рядом с которым стоят две чашки. — Если нужно, я найму тебе человека, который будет этот кофе делать, но про это, — Птица кивает в сторону мусорного ведра, — забудь. — У меня в руке нож. Не раздражай беременную женщину с ножом. С чего ты?.. — Давай сюда. Птица забирает вышеуказанное холодное оружие, я от неожиданности никак не возражаю. — Сядь, — командует он и подталкивает меня к барному стулу. Двигает к себе миску с овощами. — Что ты собралась из этого делать? — Салат, — растерянно говорю, присев куда сказали. Пернатый придирчиво осматривает все содержимое миски, и раз в мусорку оно не летит, остается удовлетворенным. А я смотрю на его спину, на то, как двигает рука, держащая нож. Щипаю себя за руку. Я сейчас правильно понимаю? Человек, который держит одну половину города в страхе, а другую в тонусе, пытается ровно нарезать для меня овощи? Тряхнув головой, прямо спрашиваю: — Птиц, тебе правда все равно на то, что у нас будет ребенок? — Я не имею ничего против вашего ребенка до тех пор, пока тебе, мышка ничего не грозит. — Нашего. — Я так и сказал. — Нет, ты не так сказал. Я сползаю со стула и подхожу к нему, улучив момент, вклиниваюсь между ним и столешницей. Птица откладывает нож в другую сторону, подальше, смотрит на меня, приподняв одну бровь. — Нашего — это и твоего тоже, — объясняю, обвив его талию руками. — Мышка, — говорит он, но не продолжает, опускает ладонь мне на спину, придвигая ближе. — Никто не будет на тебя давить, Птиц, и на нас с тобой это не повлияет. Я не тешу себя особыми иллюзиями. Скажи сейчас, и мы закроем тему. Ты не хочешь иметь отношение к этому ребенку? Птица молчит, легкими движениями перебирает мои волосы. Я не пытаюсь его больше как-то дергать, пусть обдумает. Для него все, наверно, кажется слишком быстрым, он ведь толком и в жизни-то не участвовал много лет. — Я хочу, мышка, — наконец тихо говорит он. — Но боишься? — Я не боюсь, — фыркает Птица. — Я просто ни о чем подобном никогда не думал. Мне не нужен ребенок для галочки, а другой вариант я не рассматривал. Серьезно, мышка, это Сережа справится с ролью. Не я. — Знаешь, Сережа нас обоих за пояс заткнет в этом, будь уверен, — улыбаюсь я и смотрю на него. Птица убирает волосы мне за ухо и усмехается, кивнув. — Так что тут мы с тобой в одной лодке. Одно я знаю точно: нашему ребенку повезло с родителями. Со всеми тремя. А еще с дядями и тетями. Осталось только научить дядь не махать стволами, если детеныша обидят в детском саду. — Никакой консервированной дряни, — говорит Птица, отстраняя меня подальше. — И к ножам ты не подходишь. Тренировок в вашим псом не будет. Твои краски я пересмотрю, там могут быть вещества, способные навредить. Дальше. Одна никуда не ездишь, Шуры мало, нужно еще пара телохранителей, плюс хвост, и… Я возвращаюсь на стул и пытаюсь отвернуться так, чтобы не было видно дергающийся глаз. А на следующий день мы с Шурой выясняем, что меня просто накрыл гормональный сбой. Мы стоим в коридоре клиники и смотрим друг на друга, не зная, что говорить, потому что гостевую комнату, когда мы уезжали, уже начали потихоньку готовить, выносить мебель.