Король на день

Обычно для пира не требовался повод. Тем лучше — когда он все-таки имелся. Сейчас пирушку приурочили к городской ярмарке, завершавшей сбор урожая. Была, — ожидаемо, — приглашена вся знать Вызимы и ближайших окрестностей, а также — что неожиданно — Синие Полоски в полном составе и наиболее отличившиеся из вояк Наталиса. Словно желая подчеркнуть, что на дворе сейчас царят последние солнечные деньки, после которых наступит стылая и тусклая сырость, Фольтест вместо отороченной мехом пурпурной мантии надел легкий плащ из тонкого яркого шелка, задрапированный у левого плеча прихотливыми мелкими складками. Падавший в залу свет пока еще яркого, но уже холодного осеннего солнца, заставлял ткань переливаться оттенками золотого и оранжевого, бросая теплые отблески на лицо и волосы короля. Столы в пиршественной зале располагались в форме буквы «П». В на самом почетном месте, разумеется, сидел сам Фольтест. По правую руку от него — коннетабль Наталис, один из героев Бренны. Роше, — не герой и не коннетабль, но без которого мирный договор так бы и не подписали — отказался от места за главным столом. Ему больше по нраву было находиться среди людей попроще за столами подальше, там, где сидели Синие Полоски, совершенно ошалевшие от королевского изобилия. Пока все еще были недостаточно пьяны, чтобы петь, так что нанятых менестрелей можно было расслышать за шумом разговоров, состоящих преимущественно из соленых шуток и бахвальства. В центре залы скакали и кувыркались шуты. Зерриканский жонглер ловко подбрасывал и ловил десятки предметов — от дынь до кинжалов — и зрелище само по себе было весьма занимательным, особенно для неизбалованных подобными увеселениями солдат. К тому же под столами шастали королевские псы, то и дело устраивая драки за куски, случайно упавшие со столов или намеренно брошенные собакам. Тогда уже все гости, не делая различий между сословиями, считали своим долгом делать ставки и громко выражать поддержку одному из «бойцов». В драках не участвовали разве что два пса — старый и слепой на один глаз дог Макс (он лежал на полу недалеко от короля и презрительно смотрел с высоты своих лет на дерущихся собак, зная, что его-то точно не обделят) и здоровенный апатичный мастифф. Этот монстр размером с теленка положил морду на колени Роше и, обильно пуская слюну, смотрел ему в глаза с видом собаки, которую не кормили никогда. Недостатка в выпивке не было, и хмель быстро ударил Роше в голову. Необходимость сидеть за столом начала становиться мучительной повинностью, захотелось двигаться. Просыпалось всё, чему его учили подворотни Вызимы, а в частности — убежденность в том, что веселье может быть только в боли. Чужой ли, своей ли — не так важно. Вихрь дурных идей так и норовил подхватить его и унести в бездну, в бессмысленное пьяное забытье. Мысленно выругавшись, Роше пододвинул к себе блюдо и ножом разрезал пирог на равные куски. Нет, чем надраться и устраивать дебош на пиру, рискуя навлечь на себя немилость, лучше он наестся до отвала. Однако стоило ему впиться в пирог, как его зубы лязгнули о что-то твёрдое. Кривясь и ругаясь, Роше выплюнул в ладонь золотую монету. Полоски как по команде захохотали, заулюлюкали и затопали. — Господа, — по зале зычно разнесся голос Фольтеста. — Кажется, нас всё же почтил своим присутствием король! Обычай назначать на пиру королем-на-день того, кто найдет в своем куске пирога золотую монету, давно был в ходу при дворе Вызимы. Хотя на памяти Роше монета в пироге впервые попалась простолюдину, и неудивительно, что лица всей знатной кодлы (за исключением Фольтеста) тотчас скисли. Чествовать какое-то отребье и признавать над собой его власть, пусть и в шутку, пусть всего на день, пока часы не пробьют полночь — это уже перебор. По зале прокатился шепоток неодобрения, одни только Полоски и солдаты Наталиса немедленно и дружно провозгласили тост за армию Темерии. — Тебе особое приглашение нужно? — громко осведомился Фольтест, поднимаясь со своего места и снимая корону. Идя к королю через весь зал, Роше чувствовал, как взгляды графьев и баронов прожигают дырку в его затылке. Он не числился среди любимчиков знати. Наталису за все его ратные подвиги еще могли простить такой грех как недостойное происхождение, но уж Роше не мог рассчитывать на подобную снисходительность. Только не он, бешеный пёс, который только и знает, что рвать глотки, наводя порядок огнем и мечом. Менестрели на время перестали терзать лютни и дудки и в торжественном, самую малость настороженном молчании, Фольтест возложил на голову Роше корону. На мгновение Вернон увидел на лице Фольтеста странно умиленное, растроганное выражение, как будто ему вспомнилось что-то далекое и приятное. Может быть, собственная коронация?.. однако эта секунда прошла и глаза Фольтеста вспыхнули знакомым озорным огнем — король положительно был доволен тем, кому сегодня попалась монета. Не удовольствовавшись короной, он заставил Роше надеть и коллар, после чего произнёс тост за нового короля. Двор нехотя послушался. Неодобрение дворян становилось практически осязаемым, как напряжение в воздухе перед приближающейся грозой, но Фольтест не обратил на это внимание так же величественно, как он игнорировал мелкие невзгоды вроде слабого дождя. Перекинув подол плаща через руку, он ко всеобщему изумлению прошествовал к столу Полосок и занял место Роше. Старый дог Макс, немного подумав, последовал за ним, медленно волоча тяжелые лапы. — Кем изволите быть, милорд? — набравшись наглости, поинтересовался у Фольтеста Зенан, и король изобразил невероятное изумление: — Забыл что ли? Я же ваш новый сержант, — и немедленно потянулся к оплетённой веревкой бутыли вина. Менестрели снова взялись за инструменты, зерриканский жонглер взметнул в воздух очередной ворох ножей и бокалов, а пара гончих с воем сцепились за кость, которую локтем смахнул со стола племянник барона Кимбольта. Началось короткое, но запоминающееся правление Вернона Первого. Короля, чье одеяние на собственной коронации представляло из себя поношенный синий гамбезон, подол которого был заляпан пылью и собачьей слюной. *** Корона оказалась тяжелее, чем он думал. Не шлем кавалериста, конечно, но и не венок из маргариток. И в этом-то Фольтест ходит днями напролет?.. Роше никогда раньше и не помышлял о том, чтобы примерить корону, даже когда она находилась буквально на расстоянии вытянутой руки. Он куда чаще помогал Фольтесту поскорее избавиться от всех регалий (а следом и одежды). Да и находиться на месте короля — пусть и в шутку — оказалось не то, чтобы очень уж весело. Хотя бы потому что он теперь сидел посреди знати, которая презирала всё его существо. С Наталисом еще можно было поговорить, — им было, что вспомнить, и он тоже знал песни про Виллема из Каррераса и про Дальнюю Любовь, — однако остальные смотрели на него с плохо скрываемым неодобрением. В их глазах он никогда не отмоется от клейма отребья. Не то, чтобы это Роше хоть сколько-то огорчало. Он знал правила, по которым устроен мир, и привык к ним как привыкают к неудобной обуви, но это отчуждение было попросту… скучно! Когда дело дошло до песен — менестрели затянули особенно чувствительный мотив и размягченные выпивкой сердца поддались сентиментальной слабости — громче всех пели всё те же солдаты и Полоски. В общем хоре отчетливо выделялся голос Фольтеста, хотя возможно Роше просто очень хотелось слышать именно его. На самом деле он не без зависти смотрел на то, как безмятежно проводит время Фольтест за столом Полосок. Лицо того как будто светилось — не то от отблеска солнечного света на шелковом плаще, не то потому что он искренне веселился. Длинные, с медной рыжиной волосы окружали лицо, тяжелыми прядями они упали на плечи, когда Фольтест, запрокидывая голову, звучно расхохотался, — наверняка, Тринадцатый, чтобы развеять слезливую меланхолию, оставшуюся от песен, рассказал особо омерзительную шутку, он в этом мастак. Роше ощутил, как в его душе снова подняло голову дурное, совершенно несолидное желание шкодить свойственное куда больше малолетней шпане, чем ему, командиру специального подразделения. В предыдущие годы короли-на-день не отличались особой изобретательностью. Пиком фантазии стало соревнование по стрельбе, которое устроил граф Маравель года два назад. Обычно же «короли» пыжились как индюки, объявляли шуточные турниры, заигрывали с королевскими фаворитками и провозглашали бесчисленные тосты. Выпить Роше был, конечно, не дурак (пусть и осторожничал, чтобы лишнего в запале не сболтнуть), но нельзя же весь день только и делать, что заливаться пивом, вином, настойками и водкой, и петь песни, которые с каждой чаркой становились всё более жалостливыми. Глянув на сытые лоснящиеся рожи собравшихся дворян, Роше неожиданно понял, чем может разнообразить своё краткое правление. Он жахнул кубком по столу так громко, что все лица обернулись к нему, а разговоры стихли. — Господа, а вы знаете, какое возмутительное беззаконие творится всего в нескольких милях от столицы? — грозно спросил он. Конечно никто не знал, и Роше, прищурившись, продолжал. — Мне стало известно, что не далее как утром разъезд Синих Полосок наткнулся на лагерь белок. Вы представляете, как ублюдки оборзели, а? — Такое решительно невозможно терпеть! — воскликнул Фольтест и насмешливо подмигнул сидящему рядом с ним Зенану, — сделайте же с этим что-то, ваше величество! Полоски заржали как целый взвод лошадей. Им явно придало чувства безнаказанности то, что их командир сегодня носит корону, в то время как за их столом сидит самый всамделишный король, который ест, пьет и поёт с ними как с равными, а сверх того — рассказывает сальные анекдоты. — Что с этим сделать? А вы как думаете? Недалеко от Вызимы — лагерь бандитов. А у нас тут — десятки благородных мужей при доспехах и оружии. Хороши мы будем, если засядем за стенами замка, тогда как ублюдки шастают по нашим дорогам и грабят наших добрых подданных! Мы немедленно выдвинемся к этому лагерю и дадим им попробовать темерской стали. Слушая Роше, дворяне бросали несмелые взгляды на Фольтеста, как будто желали уточнить — а действительно ли им надо слушаться этого приказа? То, что ублюдок сегодня сидит с короной на голове не значит, что сейчас всем надо броситься в атаку по первому его слову, ведь так? Однако Фольтест лишь с невинным видом улыбался и салютовал им кубком. Роше готов был поклясться, что в его глазах горит шальной, неправильный, но желанный азарт, смешанный с совершенно ребяческим желанием поглумиться над зазнавшимися ублюдками — такой же, что сейчас кружил голову самому Роше. — Не отправлять же на это дело одних только Полосок, когда у нас тут столько славных воинов, — с усмешкой добавил он. — К тому же некоторым как раз не помешало бы занести в свой список хотя бы одну победу, — Роше не смотрел ни на кого конкретного и не собирался называть имен, хотя дворяне и переглянулись, бросая взгляды на младшего сына барона Обри. Этому дебелому парню недавно стукнуло восемнадцать, но он не то, что в армии — даже ни на одном турнире не отличился. Нарастал глухой ропот. Однако Фольтест всем своим видом красноречиво показывал, что ослушаться короля-на-день чревато, и никто не находил в себе духу возражать. Так что Роше решил забить последний гвоздь в крышку гроба самолюбия дворян: — Думаете, король вас одних туда бросит? Еще чего! Я лично поведу вас. Ну, всех, у кого хватит на это дело яиц, конечно. О, это несомненно был удар ниже пояса и разумеется Роше знал, что этого ему точно не простят, даже если он однажды лично спасет всю страну и эту шайку благородных выродков заодно. Но он не пожелал отказывать себе в мелочном удовольствии отыграться. Хотя бы сегодня. Хлопнув ладонями по столу, он поднялся, даже не трудясь сдерживать самодовольную насмешку. — Ну, чего расселись? Мужики — за мной. Остальные тряпки вольны дальше слушать баллады. *** Казалось бы, изрядно поддатая вооруженная толпа была обречена на позорное поражение. Тем более, что на четыре пятых это импровизированное войско совершенно не желало слушать команды какого-то выскочки, которому повезло найти монету в пироге, и боевой порядок у них был хуже, чем у новобранцев грёбаной пехтуры, у которых только вчера отобрали соху. Однако белки оказались группой совсем молодых по эльфийским меркам и крайне неопытных вояк. Лишившись командира в недавней стычке с Полосками, они были уже на пути к тому, чтобы превратиться в неприкаянный сброд, лишь более опасный из-за отсутствия какого бы то ни было руководства и дисциплины. Налететь верхом на лагерь и порубить всех было хорошо только в теории. На практике же всё смешалось и быстро превратилось в грязную резню. Нельзя сказать, что победа темерцам далась легко, но им хотя бы повезло никого не потерять (по знати Роше плакать бы не стал, но, конечно, не хотелось бы лишиться кого-то из Полосок или ребят Наталиса из-за такой дурости). Эльфы, даже недавно ступившие на путь белок, были агрессивными и ловкими ублюдками. К тому же они были идейными, готовыми убивать проклятых d’hoine без колебаний, а главное — при обыске уже разоренного лагеря обнаружились несколько ящиков бомб всех сортов и цветов. Роше поблагодарил интуицию, подсказавшую, что с этим лагерем надо разобраться как можно скорее, ведь даже идиот способен запалить фитиль и устроить смертоубийство. Страшно подумать, что было бы, если бы все эти снаряды разорвались в жилых кварталах. Поправляя неудобный шлем с фигурными зубцами, который ему на время облавы выдали взамен настоящей короны, Роше объявил всё оружие белок собственностью армии Темерии, а точнее — Синих Полосок. Ведь бомбы — отличное оружие для диверсантов. И всё это время он чувствовал, что самоназначенный новый сержант специального подразделения смотрит прямо на него. *** Скачка и битва основательно ослабили влияние выпитого на пиру алкоголя, так что по возвращении Фольтест даже близко не был настолько пьян, чтобы не стоять на ногах, и совершенно излишне было так тяжело шаркать, опираясь на плечи Роше, и великодушно отправлять несущую караул у спальни стражу восвояси. «У меня уже есть страж, — сообщал им Фольтест. — А вы идите, развлекитесь, пока всю медовуху без вас не допили». Когда Роше затворил за ними дверь опочивальни, Фольтест, крайне довольный своим маленьким спектаклем, обернулся к нему и положил ладони на его плечи. То, что минимум половина двора видела, как король-на-день помогает настоящему королю добраться до личных покоев, нисколько его не смущало. Да, будут слухи, но слухи ходили всегда. Фольтест всем своим поведением просто не мог не порождать самых странных и неожиданных кривотолков. А причины его благоволения к «какому-то оборванцу» — всего лишь еще одна тема в нескончаемых и неизбежных пересудах, ведь людям куда проще поверить, что все должности и ордена были получены через постель, нежели потому что человек действительно достоин доверия короля. В свою очередь Роше, наживший себе бесчисленное количество недоброжелателей, получил от них столько неприличных прозвищ, что попытки оскорбить его через намеки на связь с королем, терялись на их фоне. Да и сами остряки, решившие, что подобные оскорбления им сойдут с рук, тоже очень быстро терялись. Комнату освещал закрытый ширмой камин, одновременно сохраняя ласкающую глаз полутьму и не скрадывая детали. Роше с замирающим сердцем смотрел на своего короля и понимал, что никогда не насмотрится. Даже спустя столько лет и испытаний, Фольтест оставался чертовски хорош собой, — и знал об этом, самоуверенно пользуясь. Будь Вернон более ловок в куртуазном красноречии, он бы сказал, что то была красота крепкой зрелой мужественности, с мелкими морщинками в уголках глаз, хмурыми складками возле бровей, с тенью щетины, что проступила к вечеру… но он не любил размышлять, когда можно было действовать. Корона всё время сползала на сторону и страшно мешалась, но терпеть её оставалось совсем недолго, правление короля-на-день подходило к концу. Еще каких-нибудь час-полтора — и всё вернется на круги своя, что, в сущности, нисколько Роше не печалило. Повеселились и хватит. Сейчас его куда больше занимали совсем иные мысли: о том, что они наконец остались наедине и за дверями не стоит никакой стражи. К горлу подкатывала сладкая истома ожидания, которое совсем скоро будет вознаграждено. К этому чувству уже давно не примешивалось страха — быть отвергнутым, совершить ошибку, вызвать недовольство — который так часто холодил тогда еще простого солдата Вернона Роше. Сейчас всё было хорошо, всё было уместно — даже называть короля по имени. — Фольтест… — выдохнул Роше. — Да, мой король?.. — с легкой, умопомрачительно лукавой улыбкой отозвался тот, и Роше окатило жаркой волной. Кто бы мог подумать, что глупая шутка зайдет настолько далеко и настолько вскружит голову, но Роше понравилось это обращение. И дело было вовсе не в мнимой власти. Не потому что он до полуночи оставался «королем», а значит главенствовал. Роше, человек, привыкший командовать и никогда не сомневавшийся в том, что его приказы будут выполнены, сейчас, облеченный шутовскими правами короля-на-день, просто не смог бы заставить себя выговорить приказ. — Я буду королем еще где-то час, — только и произнес он. — Верно. — Фольтест прищурился, чуть откидывая голову назад. Роше как завороженный смотрел на его приоткрытые губы и не находил слов. Тогда, подаваясь еще ближе, Фольтест почти прошептал: — чего желает ваше вели… — однако фразы не закончил. Роше накрыл его губы своими, одновременно обхватывая за плечи обеими руками, крепко сжимая, давая прочувствовать силу и сминая тщательно уложенные складки шелкового плаща. На губах еще чувствовалась терпкость вина, но тот самый едва уловимый человеческий вкус самого Фольтеста — вот что по-настоящему сводило с ума, заставляло прижаться ближе, исступленно целуя, глуша легкие вздохи пока они еще не превратились в стоны (не потому что он боялся быть услышанным или стыдился, — а чтобы уловить и присвоить даже эти крохи). Дальше всё слилось в мешанину сталкивающихся рук, жадно целующих губ и падающей на пол скомканной одежды. Роше чудом успел подхватить корону, прежде чем уронил и её тоже, и отложил на столик перед зеркалом. Следом на этот же столик, дребезжа, отправился коллар — еще одна непривычно тягостная повинность сегодняшнего дня — и короля-на-день уже нельзя было отличить от командира Синих Полосок. Фольтест большим пальцем провел по чуть красноватому следу, который тяжелая корона оставила на лбу Роше, и улыбнулся почти мечтательно. А руки Вернона уже нахально распахнули полы королевского камзола, забрались под нижнюю рубашку, и от ощущения жара тела под своими ладонями, Роше обуял порыв иссушающего, бешеного желания. Яростного удовольствия обладания, смешанного с блаженством момента, когда он отдавал всего себя и подчинялся силе, склонялся перед властью. Всё это смешивалось в бурном водовороте, куда затянуло и трепетное, волнующее чувство, которое Вернон, запутавшись в своей загрубелой душе, не мог с уверенностью хоть как-то обозначить — больше, чем восхищение, жарче, чем обожание. *** Нетерпеливо, спешно расстегнув ворот нижней рубашки, Роше прижался губами к шее Фольтеста, покрывая лихорадочными поцелуями и изредка чуть сжимая кожу зубами в нелепом порыве с одной стороны прижаться еще ближе, еще более полно ощутить бьющийся пульс, а с другой — чтобы обострить ласку до предела. В какой-то момент Фольтест даже негромко рассмеялся, прижимая к себе Вернона и запуская обе руки в его всклокоченные волосы: — Да-ах, мой король! Ваше рвение мне так лестно! На языке оставался солоноватый привкус пота, но Роше было плевать. Сам он благоухал отнюдь не розами, да и оба они за эти годы дошли до той стадии, когда уже становилось без разницы. После того, как они прошли огонь, воду и медные трубы, им не было дела до таких мелочей, как липкая от пота кожа, и желание неизменно брало верх, когда бы оно их ни застигало. Не прекращая поцелуи и млея от того, как цепкие пальцы Фольтеста перебирают его волосы, а то и чуть тянут до приятной, сладостной боли, Роше уже предвкушал, как диалог перейдет в горизонтальную плоскость — но Фольтест вдруг отстранился. А потом опустился на колени и в два мгновения избавил Вернона от штанов. — Позвольте мне, мой лорд, — почти шепнул Фольтест, смотря снизу вверх и с завораживающим вниманием ловя каждый вздох Роше, — позвольте позаботиться о вас. Роше тяжело втянул носом воздух. Не то, чтобы они никогда так не делали — за столько лет-то — однако сейчас в голосе Фольтеста слышался неожиданный, непривычный оттенок кокетства, похожий на диковинную приправу. Роше облизал губы. Он еще не мог с уверенностью сказать, нравится ли ему эта пряность. Фольтест же, не дожидаясь ответа, оставил короткий поцелуй на его подвздошной кости, затем чуть потерся уже немного колючей от щетины скулой о бедро, обеими руками оглаживая каждый дюйм кожи, до которого мог дотянуться. Глаза казались черными, в них пылало почти зловещее вожделение. Он наслаждался своим нынешним положением в той же мере, что и возбужденным смятением Роше, который после секундной растерянности как и всегда с неизменным пылом позволил вести себя, откликаясь на любое желание, которое вовсе не надо было произносить вслух. Позволял даже сейчас, несмотря на то, что именно он был «мой лорд», «ваше величество» и, «да-ах, мой король!», и каждый вздох, каждый короткий взгляд, полный наигранной покорности, распалял его всё сильнее. Даже больше, чем обстоятельные, медленные и умопомрачительно желанные ласки, когда Фольтест наконец облизнулся и осторожно обхватил член Роше губами. Закрывая глаза, Роше позволял себе чуть двигаться бедрами навстречу ласкающему его рту, зная, что это не только не будет неуместным, а наоборот — желанным. Услышав стон удовольствия, он понял, что у него подкашиваются колени. Всё это было слишком хорошо, чтобы он мог долго вытерпеть, и, видимо, именно поэтому Фольтест с влажным чмокающим звуком выпустил его член изо рта, торжествующе усмехнулся и, не вставая с колен, толкнул Роше к постели. *** Как человек, проводящий большую часть жизни в походах, Роше по-достоинству мог оценить комфорт, и такое блаженство разливалось на его лице каждый раз, как он опускался на королевское ложе, что Фольтест ловил себя на том, что ощущал куда большее удовольствие, чем обычно, ложась на свежие простыни рядом — и немедленно обнимая Роше за плечи, привлекая к себе, чтобы втянуть в еще один долгий поцелуй. Слишком долго он ждал сегодня возможности остаться наконец наедине. Видеть на Роше собственную корону и коллар было непривычно, ему это золото совершенно не шло, а корона поминутно сползала набок, но он справился с оказанной честью и вместо того, чтобы превратить пир в унылую попойку под менестрельские песни, презабавно отправил знать воевать с белками. В составе армии Темерии Роше прошел уже две войны, но только сегодня Фольтест вблизи увидел его в бою, и он оказался положительно страшен. Восхитительно безжалостный и расчетливый, он был хорош. Да и после, запыхавшийся, он был не менее привлекателен. В нем не было самоуверенной чванливости знати, но он и не сутулился пугливо, как простолюдин, как тот оборванец, которого Фольтест забавы ради вытащил из канавы много лет назад и приказал зачислить в стражу. Нет, Роше держал себя гордо как человек, который зубами выгрыз себе место под солнцем и заслужил уважение. Уже после побоища слушая, как Роше объявляет конфискованное оружие собственностью армии Темерии, Фольтест решил, что сегодня король-на-день окажется в постели самоназначеного сержанта Синих Полосок, и пусть только попробует поспорить. Но, конечно, Роше был лишь рад уступить своему королю. Никто из них не забывал о своем месте в этом мире, но хотя бы за закрытыми дверями можно было позабыть о почтении к титулу, оставляя искреннее уважение, восхищение и, наконец, вожделение. От готовности сдаться и отдаться кружилась голова. Ладонь Фольтеста снова прошлась по его спине от загривка до бедер, и с губ Роше невольно сорвался тяжелый вздох. О, боги, этого ему никогда не будет достаточно! На краю сознания маячила навязчивая мысль, что он должен действовать куда активнее, но стоило ему попытаться перехватить инициативу хоть в ничтожной степени, как Фольтест каждый раз останавливал его. — Ваше величество, ну что вы, оставьте, — с беззлобной ухмылкой журил Фольтест. — Позвольте мне, — от его глаз лучиками разбегались насмешливые морщинки, и Роше обожал и это, и его тепло, и сильные руки, что продолжали с нажимом ласкать его тело, пока наконец Фольтест не высвободился из объятий и не уселся верхом на его бедра. Роше понял, что лежит с открытым ртом, увидев зрелище столь привлекательное, сколь и редкое, — чертов король вот так разнузданно сидел на нем верхом и без тени смущения показывал себя, показывал своё возбуждение. Это само по себе могло заставить кончить на месте, и Роше знал, что не сможет продержаться хоть сколько-то долго, когда Фольтест с усмешкой склонился ниже, так что его тяжелый, возбужденный член прижался к члену Роше, обхватил оба члена ладонью и принялся ласкать быстрыми, почти резкими движениями. Как будто сам уже изнывал от напряжения и не желал ждать и секунды дольше. Как бы хорошо это ни было, одной руки оказалось явно маловато, чтобы удерживать оба члена, и Роше поспешил положить свою ладонь поверх кисти Фольтеста, сжимая чуть сильнее, доводя сладостное напряжение до помрачающего сознание пика. Фольтест охнул. Взгляд его стал почти умоляющим и, судорожно вздрагивая в последние мгновения перед оргазмом, он с нетерпеливой жадностью прижался губами ко рту Роше. И этот напряженный, отчаянный поцелуй стал последней каплей — Роше вздрогнул всем телом и, глуша низкий, хриплый стон, кончил, пачкая семенем собственный живот и их руки, уже скользкие от семени Фольтеста. Напряжение сменялось расслабленной истомой, но желание куда-то идти и что-то делать упорно не возвращалось. Кое-как отеревшись, король-на-день и сержант-самозванец пытались перевести дух. — На утро у меня еще планы, — закидывая руки за голову и довольно потягиваясь, объявил Фольтест, с видом человека, которому хорошо и он не против повторить. — Как прикажете, мой лорд, — кивнул Роше, переворачиваясь на бок и с рассеянным обожанием полного удовлетворения смотря на короля. — Ваше величество, я не… — начал было Фольтест, но Роше взглядом указал в сторону окна. — Часы, — коротко сказал он, и Фольтест только сейчас услышал разносящийся над городом гулкий бой часов. Наступила полночь.