***
Первым проснулся Совок. Без двадцати минут четыре ночи. В доме было холодно. Очень и очень холодно. Союз встал, взял тёплый плед и вышел из комнаты. Он направился вниз в гостиную. Вскоре проснулся и Третий. Его разбудил звук закрывающейся двери и, конечно же, холод. Рейх пробежался взглядом по комнате: двуспальная кровать, шкаф, письменный стол, окно с видом на дорогу и красно-чёрный с узорами ковёр. Не найдя СССР, тот встал и тоже вышел из комнаты. Свет шёл с первого этажа, от камина, как и тепло. Были видны частички пыли, хаотично парящие в воздухе. Немец медленно спустился по лестнице. С каждым новым шагом доски хрустели под ногами и скрипели, словно от холода. Уже в прихожей было видно, что Совок зажигает камин, подбрасывая туда новое полено. Дом казался необжитым и почти не тронутым в плане ремонта. Было тепло. Даже слишком. По телу быстро, с сверху вниз, пробежались мурашки. Краем глаза, конечно, Союз заметил нациста, но виду не подал. А тот продолжил медленно, босыми ногами, подходить к источнику тепла. Рейх остановился на пороге и, немного постояв, прошёл дальше. В комнате был диван телесного цвета, но сейчас, в полутьме, он приобрёл коричневатый цвет. За ним — шкаф, ковёр, только уже однотонный, серый. Немец сел, согнув одну ногу, рядом с коммунистом. Тот снова не обратил никакого внимания на пленника. Разрушив неловкое молчание, СССР спросил: — Как себя чувствуешь? — голос его был холоден, будто бы это другой человек, хотя, возможно, что это только последствия плохого сна. Или же у Совка шизофрения, что тоже не исключено. — Лучше… — тихо и как можно менее агрессивно произнёс нацист. В данный момент он вообще не хотел как-либо выводить Союза из себя. Боялся, сидя рядом со своим хозяином, боялся. Он не хотел получать ещё какое-то наказание, которое может быть хуже предыдущих намного. Хотя, уже было не так холодно, а значит — не так страшно. — Ты не говорил, что у тебя есть дети, да ещё и такие взрослые… — коммунист бросил в огонь последнее полено и, чуть отодвигаясь, сел поближе к третьему. Тот немного расслабился и решил чуть-чуть поговорить со своим хозяином. — А как бы я тебе это сказал? — Рейх, отогревшись, поставил руку назад и облокотился на неё. Было хорошо. Даже казалось, что немец этого всего не заслуживает. Быть в тепле, а не на улице, как псина, ждать своего хозяина, которому нужны одни только потрахушки. — Как, как… Обычно. Ты же о моих знал. — СССР укрыл свои холодные плечи и ключицы пледом и, развернув голову, начал смотреть на пленного. — Ты и не спрашивал никогда, да и война была. Как ты себе это представляешь? Виделись мы только в концлагере, а к концу войны говорить что-то тебе было слишком опасно. Мало ли… Кто тебя знает. Ты думаешь, что, вот так, бы я пришёл к тебе, пытать тебя и начну тебе о них рассказывать? Так что-ли?! — нацист чуть ли не кричал от непонимания со стороны Союза и даже разводил руками в некоторые моменты. А СССР молча сидел и также внимательно слушал. — Тон смени. Не у себя дома находишься. — резко и грубо Совок посмотрел на немца. А тот вины и не признал. Он, уже вспомнив свой прежний характер, добавил: — Я не виноват, что тебе приходиться всё объяснять, как маленькому, взрослый уже, а ума ноль. Идиот. Конечно, это Совка сильно так выбесило. Такое отношение терпеть он точно не собирался. — А ты извиниться не хочешь?! Не стыдно такое говорить своему хозяину?! — уже раздражённо говорил СССР, скаля клыки зубов. — Нет, не хочу. — а псина видимо уже совсем страх потеряла. Ну всё. Пиздец тебе, рейх. Беги, пока можешь… Союз направился к нему, ставя руку по направлению движения, приближаясь к нацисту. — Знаешь, а я пытался быть добрым к тебе, — он одной рукой, не отводя взгляда от нервно бегающих глаз пленного, залез в выдвижной ящик тумбы, стоящей возле камина, — И с этого момента ты полностью повенуешся мне. Мне, мне и только мне. Выполняешь все мои приказы, все желания и хотелки. Ты понял меня? Иначе я повторю то, что собираюсь сделать сейчас. — Он достал нож и приставил его к брови правого глаза и одним резким движением рассёк веко, а вместе с ним и наружнюю оболочку глаза. Кровь хлынула из раны ручьём. Наверное, Союз задел вену или артерию, хотя, скорее вену. А после взял за затылок, пошёл на кухню (там находился выход в сад) и толкнул того на улицу, ночью, по самый дождь. А ноябрьские дожди вообще ледяные. Даже снег пойти может. Совок одел на немца обычный ошейник и прицепил его к цепи, а цепь приковал к перилам. — Эй, убери эту цепь! — начал визжать нацист, пытаясь вырваться и биться в сопротивлении. Боль разъедала его как внутри, так и снаружи. — Ты сам виноват, теперь это — твоё наказание, увидимся утром, псина. И смотри, не сдохни тут без меня. — уходя домой и закрывая за собой дверь, сказал Совок, немец старался кричать, чтобы тот его выпустил, но это было бесполезно. Он почти сорвал себе голос и последние всхлипы проговаривал медленно и болезненно. Особенно зная, что коммунист будет еще долго остывать после такого, но вскоре Третий тоже пожалеет об этом случае, пожалеет о том, что смог сотворить такое и наговорить такое своему хозяину. Дождь действительно был ледяным. Но сейчас, это даже на руку. Холодная вода хоть как-то снижает боль. Ну а глаз… А что с ним? Если бы СССР оказал бы первую помощь, то может быть всё было бы и нормально. Но нет. Союз этого точно не сделает. Око за око. В прямом и переносном смысле. Был сильный ветер. Кроны деревьев то и дело качались из стороны в сторону, создавая чувство жизни. Ливень был без грозы. Не было ни молний, ни грома. Лишь ветер, деревья, дождь и, конечно же, совок, который сидел на кухне и бухал. Он пил трёхгодовой коньяк. В доме больше ничего не было. Ну а водка, которой СССР обеззараживал раны, напоминает ему о немце. Может зря он это затеял?***
Утро. Ну как утро, половина двенадцатого дня. Проснулся СССР у себя на столе с опустевшей бутылкой коньяка. Голова раскалывалась на тысячи кусков, а всё тело просто ужасно ломило. Он аккуратно попытался встать, но тут же рухнул на пол. Но он снова встал, облокотился рукой на кухонный стол и налил себе воды. Так же взял таблетки и запил их. Через какое-то время стало намного лучше. Он невольно повернул голову и усталым взглядом пробежался по окрестностям, видным из окна. Дождь прошёл. Рейх спал, сидя на ступеньках и облокотившись на перила. Русский вышел в сад, что наливался осенними листьями. Осень была тёплой, даже до ноября остались пожелтевшие листья, и лишь несколько деревьев стояли голыми. Совок слегка пнул того ногой в живот, это заставило нациста проснуться. — Вставай, псина. — Союз ещё раз пнул Третьего в тоже место, только уже гораздо сильнее. Немец весь замёрз и простыл. У него была температура и сильный сухой кашель. Он сквозь зубы издал еле заметный крик и попытался встать. Это было сложнее чем обычно, ведь, цепь, которой и был прикован рейх к перилам, была громоздкая и тяжёлая. И с ней было трудно вставать. СССР отцепил его и, взяв за шкирку, завёл в дом. Там было тепло. Очень тепло. Он посадил того на стул, а сам достал аптечку и промоченной в спирте марлевой салфеточкой начал промакивать рану с уже свернувшейся кровью. Порез начал щипать и просто гореть от спирта. Нацист то и дело ойкал и ёрзал по стулу. — Сядь нормально! Я могу вообще ничего не делать. — Союз достал марлю и, закончив с обезораживанием, начал накладывать повязку на глаза. С раненым глазом Совок перекрыл ещё и нормально видящий глаз, полностью лишив немца зрения. Повязка сразу же впитала остатки крови. — Зачем сразу на два-то? — Рейх потянул руки, дабы снять эту штуку, но коммунист его остановил и, сомкнув запястья обеих рук, сжал в их. — Ебало завали. Будешь теперь говорить только по моему разрешению. Итак на нервы действуешь. — СССР встал и, всё также держа немца за руки, чуть поднял его так, чтобы тот встал. И Совок резко начал снимать вымокшую одежду, а после бросил её на пол. Голый нацист чувствовал себя очень незащищённо без одежды. Она давала хоть какое-то чувство спокойствия и комфорта. А после этого, коммунист притащил свою псину в гостиную через прихожую, посадил нациста на диван, а сам сел рядом. Союз протиснул руку за спиной Рейха и обнял его, больше не держа за руки. Кисть руки лежала на плече, и сам он прижал его к себе так, что голова Третьего лежала на коленях совка. Для удобства немец закинул на диван свои босые ноги и прижал их. Они сидели прямо напротив камина, и тепла там было достаточно. Солнечные лучи падали из окна прям на лицо нациста и ослепили бы его, если не повязка. А так, Рейх мог их только чувствовать. От постоянного тепла и сухого воздуха у Третьего начали сохнуть губы, и тот аккуратно высунул кончик языка и медленно облизал их. — Ты чё делаешь? — СССР заметил это и чуть приподнял за подбородок лицо пленного. И посмотрел на тот участок, где у нациста располагались глаза. — Губы облизываю… — конечно немец не думал, что Совка это может привлечь, но оказывается — может. — Это я вижу, зачем? — не отводя взгляда, коммунист потянул того к себе поближе. И Рейх неохотно, облокотившись на руку, приблизился почти вплотную к лицу его хозяина. — У меня они сохнут… — немец старался вести себя намного тише, ведь, понимал, что находиться близко к СССР. — Да? Щас проверим. — он приблизился к нему вплотную и прикоснулся своими губами к губам Третьего. Тот был в непонимании и в только что выступившим румянце. Через несколько секунд Союз отстранился и спокойно произнёс: — Да, и в правду сухие. Сейчас нацист понял, что его рука стоит прямо на колене СССР, да ещё и близко к паху. Уж там Рейх ничего 'проверять' не собирался. Союз вновь положил голову немца к себе на колено, попутно кладя опорную руку того на диван и всё также обнимая его за плечо. Просидели они так ещё минут 13 — 14, Рейх грелся. Ему было хорошо в доме, но судороги постоянно напоминали о его простуде. Скорее даже не о простуде, а о лихорадке. Хоть нацист не очень хорошо относиться к русскому, после такого, это гораздо лучше, чем сидеть на улице под дождём и быть мокрой псиной. Коммунисту вдруг что-то взбрело в голову и тот произнёс: — А знаешь, это не дело, что ты можешь себе позволить так со мной общаться. Надо бы закрепить, чтобы у тебя даже в мыслях не было так со мной общаться… — Извиняться будешь? — он чуть приподнял за подбородок вновь голову Рейха и сжал скулы так, чтобы тот открыл рот. В ответ — молчание. Тогда СССР толкнул того на пол, но третий сгруппировался и стоял на четвереньках. — На колени сядь, псина. — коммунист чуть наклонился и из карманов штанов достал поводок и прицепил его к ошейнику. После снова отдалился и потянул на себя. Это заставило Рейха сделать первое — сесть напротив Совка, и второе — приблизиться к его ногам. — Я надеюсь, ты сосать умеешь? — Союз медленно расстегнул ширинку и, еле слышно шурша трусами, достал свой член. Нацист смог лишь почувствовать, как что-то сырое и мягкое коснулось его щеки. Было мерзко и противно осознавать это. — И только попробуй 'случайно' укусить. Такой пизды вставлю, мало не покажется. — СССР взял немца за подбородок и приставил его рот к головке своего члена. После потянул поводок на себя, заставляя Рейха открыть рот, но тот этого не сделал. — Рот открой и сделай, что нужно, псина!***
Рейх проснулся в холодном поту посреди комнаты. Рядом, лёжа на кровати, спал СССР. Нацист приложил холодную руку к лицу, проводя вниз. Было прохладно в комнате. Немец медленно встал, подошёл к окну и стал любоваться ночным осенним небом. Тонкие тучи разрезали небо и выступившую из грёз луну. Она светилась ярко-белым пламенем, чем-то напоминая Японию. Третий медленно открыл окно и вдохнул холодного воздуха. Кроны сосен одиноко качались от слабого ветра, шурша своими иголками. В такие минуты особенно хотелось курить. Нет, не чтобы заглушить боль. Курить незажжённые сигареты. Вдыхать запах табака, держать в губах то, что может убить. Не чудесная ли метафора? От шорохов проснулся русский. Сон у него действительно чуткий. Он сразу же заметил отсутствие в кровати своего партнёра и, нехотя встав, подошёл к Рейху сзади. Он положил свои жёсткие руки на талию и на бёдра немца, прижимая того к себе. Резкая мышечная боль напомнила о бурной незаконченной ночи. Она пронзала изнутри, заставляя съёжиться и ходить, хромая. — Время для сна, Рейхуля. — Шёпотом, словно пропел эти строчки коммунист на ухо Третьему. Тот лишь в пол оборота головы посмотрел на Совка, стараясь одновременно любоваться двумя красотами. — Сегодня луна очень красивая, правда? — осторожно задал свой вопрос немец. Он не отрывался от её свечения, что пронзало его тело, словно тысячи острых самурайских мечей. — Даа, давай спать уже, милый. — Почему-то именно сейчас Союз был ласков. Нет, не то чтобы это не походило на него, просто он редко проявлял какие-либо чувства к особям, не относящимся к его семье. Хотя, он очень давно знаком с Третьим, и ещё дольше мучал его. Как так? Ну, время тянется намного быстрее в пытках, холоде, вечных ожиданиях, голоде и в бесконечно повторяющимся порочном кругу смертей. СССР повёл за собой Рейха, укладывая его в кровать, а далее ложась самому в тёплое царство грёз и облаков несбывшихся надежд. Союз по привычке встал в восемь утра и спустился вниз на кухню, зайдя в ванну на первом этаже напротив гостиной. За столом сидел Россия и пил только что сваренный черный кофе. — Доброе утро… — сонно произнёс старший, доставая ингредиенты для сырников. — Доброе, бурная ночь была, да? — Младший говорил с иронией в голосе, глотая кофе. Он читал очередную дурацкую статью в интернете и параллельно переписывался с Германией. — Значит, ты все слышал. — Этот вопрос мгновенно разбудил Союза и тот начал готовить завтрак. — Тяжело не услышать. У тебя с ним всё серьёзно? Может, тебе напомнить, кто он? — Россия принялся мыть свою кружку, поворачиваясь и смотря на отца. — Я не знаю ещё, всё сложно и тебя точно не касается. — СССР положил первые сырнички на сковородку, повернувшись к сыну. Тот будто бы и не услышал ответа и быстро начал куда-то собираться. — Пап, у меня сегодня встреча, я постараюсь вернуться не позже шести вечера. — Он надел светло-коричневую водолазку, строгие штаны с ремнём, а сверху накинул чёрное пальто и ушёл, глядя в телефон и даже не застегнувшись. — Удачи… — в след уходящему сыну сказал старший, переворачивая сырник. Вскоре спустился и немец. Он всё ещё был сонным, но спать без своего тёплого плюшевого мишки он не смог. За одну ночь он умудрился привыкнуть, что его всегда обнимут, всегда полелеют, всегда согреют и всегда выебут. Совок положил три сырника на тарелку, укладывая их один на другой, а сверху полил мёдом и сделал чай с травами. — Садись кушать, псиночка. Эта кличка мгновенно напомнила немцу обо всем что произошло и что могло произойти. По телу пробежала дрожь и тот тихо проскулил: — Я не буду есть, меня сильно тошнит от еды. Я ещё от борща не отошёл. — Хочешь, не хочешь, но тебе надо поесть. Ты ведь хотел бы, если бы у тебя была такая возможность, есть каждое утро горячий завтрак? — Коммунист поставил перед ним тарелку и кружку, а сам встал рядом. Не как надзиратель, а будто бы с просьбой. Будто бы то, что Рейх поест, сделает его до безумия счастливым. — Спасибо, — тихо ответил Третий, пробуя один сырник, — это очень вкусно, тебе не следовало так заморачиваться для меня. — Да какая вообще разница, я просто хочу видеть тебя сытым и счастливым в моём доме. — Произнёс русский, садясь за стол напротив со своей порцией. Он также всё повторил, но только не делал это так красиво, как для нациста. Третий ел медленно, пробуя насладиться каждым кусочком еды. Хоть его и тошнило, он всё равно продолжал. Ради Союза. Порция была средней, так что он справился относительно быстро и без сильной тошноты. Коммунист стоял в прихожей и передвигал день в календаре. К нему сзади прикоснулась рука немца. — Союз, мне надо тебе кое-что важное сказать… СССР повернулся и задумчиво посмотрел на Рейха. Тот чуть смутился, опуская взгляд в пол и начиная мять руки. Они вспотели и немец всем видом говорил, что нервничает. За это короткое время Союз показал нацисту, каким человек может быть тёплым. — Я люблю тебя. На лице Совка появилась улыбка, а затем и приятный осенний румянец. Русский прижал нациста к себе, заключая в тёплые и безумно-вечные объятия. Достижение! Поздравляю, вы дочитали до первой хорошей концовки. На этом моменте логически завершается первая задумка фанфика. Если вы захотите читать дальше — готовьтесь к боли, слезам, плохим концовкам и действительно счастливым моментам. Работа планируется минимум на 500 страниц и будет иметь двоякий финал (никто не умрёт, всё будет хорошо, но так тошно и противно от всего, что произошло) Желаю удачи всем, кто решит ждать основную концовку!***