***
Лина на испытании на море сводит его с ума с первой секунды, когда идёт навстречу по камням в простенькой джинсовке, надетой на чёрную кашемировую водолазку, и хмурит брови, отчего цвет глаз становится похож на цвет грозовых туч, затянувших небо. Светлые волосы, забранные в низкий небрежный хвост, от повышенной влажности укладываются волнами — параллель с бущующей рядом солёной водой после такого совпадения идёт сама собой. Илья ни в чём не отдаёт себе отчёт, когда с губ слетает шокированное: «В смысле прямо здесь? На берегу моря?» — в ответ на её заявление, что она может работать тут, даже не выезжая на место. Джебисашвили кивает без раздумий, улыбается уголками губ и стойко, не оборачиваясь, выдерживает брошенные в спину прожигающие взгляды соперниц, пусть и выглядит, как отмечает про себя ведущий, точно зеркало, которое ещё час назад было разбито, а сейчас собрано по осколкам практически без видимых сколов — море для неё сейчас особенно явно кажется её стихией, местом силы и восстановления душевного равновесия. Эта решимость пугает; непоколебимость — восхищает; обвинения после, когда она работает на месте трагедии, а он наблюдает, периодически задавая вопросы, — выводят из себя; шикарная работа с включённой на сто процентов собранностью (и это несмотря на расклеенность и общее состояние организма, ещё не отошедшего после перелёта) — поражает и заставляет смотреть на неё восхищённо-влюблённым взглядом. Лина сводит с ума от макушки до кончиков пальцев, и Илья не знает, пугает его этот факт или, наоборот, радует.***
В следующий раз они встречаются на съёмках почти через месяц. Лина выглядит собранной, но в глубине глаз Илья замечает ту же растерянность, с которой он столкнулся на финальном поиске в недавно отгремевшем сезоне. На секунду думается, что это их новая дурацкая традиция этого сезона: в прошлом было её вечно возмущённое «Илья!» на каждом испытании с ним, в этом — попытки казаться собранной снаружи, когда внутри разбитость на куски достигает своего максимума. «Всё хорошо?» — одними глазами уточняет он, пока Лина неторопливыми шагами идёт к ним. — Привет, — лишь кивает ему блондинка, игнорируя беспокойство: и его, и своё собственное. — Здравствуйте, — взгляд переходит на героев испытания, и губ касается лёгкая дежурная улыбка. В груди уже застревает чувство, что улыбаться на этой съёмке ей точно не придётся. Сон, приснившийся накануне, только подливает масла в огонь, но папину рубашку Лина, точно назло, забывает в отеле, в спешке засунув в карман толстовки только свечки и зажигалку. Илья объясняет задание, вручая ей конверт с фотографией и личную вещь человека, судьбу которого ей сейчас предстоит выяснить. Лина думает, что тут и экстрасенсом быть не надо, чтоб понять, что в живых этого человека нет. Слова о трагедии и убитые взгляды людей эту мысль только подкрепляют — банальную логику, умение помечать мелочи и базовые знания психологии всё-таки никто не отменял. Медиум молча кивает, принимая конверт из рук ведущего, и пытается считать поток информации. «Ну что? — мысленно шепчет она себе, настраиваясь на нужный лад. — Тебя ожидают крайне тяжёлые часы съёмки. Крепись!» То, что это будет самое тяжёлое испытание за всё время битвы, Лина и предположить не может. Без задней мысли выдаёт факты, принимаемые героями, чувствуя, как по спине к сердцу тяжёлой ледяной коркой прокрадываются чужие эмоции, чужая боль, захватывая её в плен и переплетаясь с её собственными чувствами и страхами. Она не успевает понять, когда в глазах застывают слёзы, когда тело сковывает подступающая паника, беспощадно загребая её в свои лапы и заставляя свернуться в клубочек, а беспомощный взгляд устремляется на Илью. С губ срывается отчаянное: — Я такого ещё не испытывала. — Ты никогда такой боли на испытаниях не испытывала? — переспрашивает Илья. Лине, честно, хочется ему вдарить и посильнее за то, что добивает её и без того расшатанную за короткое время, прошедшее с начала испытания, нервную систему, но вместо этого она лишь поднимает на него взгляд. Серые глаза вязнут в сгустке боли — Ларионову после увиденного хочется разве что вырвать себе язык за неуместные вопросы, вырывающиеся изо рта раньше, чем он успевает подумать. — Нет! — воет Лина, пряча лицо в ладонях, и сжимается в комок, с головой утопая в безразмерном худи. Описывает ещё несколько видений, глотая слёзы и переодически поднимая взгляд на Илью — так хоть немного спокойнее, — и в конце концов не выдерживает — срывается с места, желая оказаться вне камер и прижать к груди своего маленького Лунтика. — Лина! — Илья несётся за ней, и Лине чуть ли не впервые за всё время, начиная с их знакомства на «багажнике», так сильно и непреодолимо хочется послать его в далёкое трёхбуквенное путешествие, чтоб он оставил её в покое и не лез со своими вопросами, моралями и прочей хернёй, которая сейчас её будет только добивать. Состояние бесконтрольной и почти беспричинной тревоги охватывает её всё сильнее, заставляя думать о скором приближении панической атаки. — Блять, — вновь взвывает Лина, с нарастающей паникой измеряя шагами берег, — я ещё и рубашку забыла. Пиздец! Да ну нахуй! Блять-блять-блять! Да ёбаный в рот! — она мечется, не знает куда себя деть, да и в целом выглядит как загнанный в клетку зверь. — Ли-на! — по слогам протянув имя, Илья без раздумий и задних мыслей резко тянет её на себя за рукав лёгкой куртки и за зацепившийся с ним рукав просторного худи, крепко прижимая к груди, и утаскивает её в сторону, чтоб успокоить. — Всё хорошо. Успокаивайся. Дыши. Слышишь? Дыши! — Не могу! — она диким, обезумевшим от боли зверем вырывается из кольца его рук, прячет лицо в капюшоне — в другой ситуации это выглядело бы безумно мило и трогательно, но сейчас от этой картины сердце рвётся на куски. Илья помнит, как девушка навзрыд плакала после испытания в «новой битве», когда выясняла подробности погибшей в пожаре молодой пары, общалась с убитой горем матерью девушки. Тогда Лину трясло от несправедливости. От чего её трясет сейчас, Ларионов до конца не понимает — такую подавленную и разбитую Лину он в принципе видит впервые, и как вывести её из этого состояния и успокоить, Илья не имеет ни малейшего представления. — Лина, я понимаю, что ты эмпат, что тебе тяжело ощущать эти эмоции, но прекрати проецировать это на себя! — Илья повышает голос, пытаясь достучаться до скованной истерикой девушки. — Неужели ты сейчас так легко сдашься? — он жалеет об этих словах, едва она оборачивается на него, прожигая потерянным взглядом. Для Джебисашвили сдаться — это не легко, это совершенно не легко, и осознание того, что она ничем не может помочь в таком состоянии, для Лины — это полный пиздец. — У тебя есть дочка? — Лина бьёт не бровь, а в глаз — попадает по самому слабому месту, что у Ильи неприятно сжимается сердце и в горле встаёт ком. Медиум знает, на какую кнопку надавить, чтобы он хоть на мгновение почувствовал то же самое, что сейчас чувствует она — дикий страх пережить собственного ребёнка, зная, что у того ещё вся жизнь должна быть впереди. Знает и то, что эта самая «кнопочка» — Теона — самое дорогое, что у него есть, и что это фактически эквивалентно ей и её Луне. — Есть, — лаконично отвечает он, сдерживая рвущееся наружу язвительное: «А то ты сама не знаешь?». — Ты представь, как это… — Лина упирает свой взгляд прямиком в его глаза, и Илью от этого пробирает до костей. В этом взгляде нет ни капли той Лины, к которой он так привык, которую он видит на площадке и на экране второй проект подряд. В этом взгляде только боль, боль, боль. Не её — чужая. — Нет, я не хочу это представлять… — он чуть наклоняется, опираясь руками о собственные колени, чтобы его глаза оставались на уровне её, и не отводит взгляда ни на секунду, точно играет с ней в гляделки. — Представь! — в порыве эмоций, надрывая голосовые связки, кричит Лина, не узнавая свой голос, да и в общем-то саму себя, словно наблюдая со стороны за совершенно другим человеком. — Нет! Я не хочу это представлять! — тормоза срывает — Ларионов орёт, отгоняя от себя ужасные мысли. Представить, что с его малышкой Теоной… Нет-нет-нет, ни за что на свете. На эмоциях разгибает спину, смотря на Лину сверху вниз — на равных переговорить не получается, значит сейчас тот случай, когда придётся быть сильнее. В разы сильнее. — А я сейчас это испытываю. Я не пойду никуда! Ты понял?! — с губ срывается хриплый истерический вскрик, а на подкорке стучит мысль, что так себя вести неправильно, но Лина эту мысль шлёт нахуй моментально. Эгоистично? Похуй. Сейчас внутри кричит не экстрасенс, не медиум — мать, которой в этот момент в разы нужнее и важнее услышать, что с её маленьким солнышком всё хорошо, что это не её эмоции, не её боль, не её потеря. Что это всего лишь чёртова эмпатия, которая, как несколько недель назад предупредила её Вика, однажды сыграет с ней злую шутку. Уже сыграла… На нервах, на сознании — на всей Лине от макушки до кончиков пальцев. — Лин, нужно людям помочь, — попытка напомнить о цели приезда сюда не спасает ситуацию ни капли — девушка продолжает метаться рядом, погружаясь в болото этих эмоций всё глубже и глубже. — Дай Луне позвонить, — обречённо просит Лина, нервно кусая губы. — Да не проецируй это на Луну свою! — бросает мечущейся Лине Илья, не оставляя попыток привести её в чувства. Простые объятия тут не спасут — в чувства во время такой истерики, которая добивает и изводит Лину сейчас, обычно приводит пощёчина, но бить девушек даже в таком состоянии Илья не приучен. Приходится ударять иначе — словесно. — Не надо! Это не твоя боль! Это не твоя история! — но слова словно пролетают мимо ушей зарёванной девушки. Бесполезно. — Дайте позвонить ребёнку! Я хочу ребёнка услышать! — плачет она, дрожащими руками набирая дочери. — Лун, я тебя люблю, — буквально скулит в трубку Лина, когда на другом конце провода раздаётся детское удивлённое: «Алло. Привет, мамулечка. Всё хорошо?», и Илья под её влиянием моментом достаёт из кармана телефон и быстро набирает дочке короткое: «Котёнок, я тебя люблю». Следом отправляет ей смайлик-сердечко и, заблокировав телефон, отправляет его обратно в карман куртки, чувствуя, как на душе заметно теплеет — о важном Лина напоминать умеет очень хорошо, — у тебя все хорошо? Ты дома? Будь дома, ладно? — Лин, ну чего ты? — едва Лина наконец завершает такой необходимый сейчас звонок, Илья оказывается рядом, ловит её за рукав и легко приобнимает за плечи. — Ничего! — бурчит она, нервно скидывая его руку. — Ну не твоя это история, слышишь? — рука возвращается обратно и тянет её ближе к груди, позволяя спрятать лицо за полами куртки. На футболке (он отчётливо ощущает) расплываются горячие солёные капли, опаляя кожу под ней, но Илья на них не обращает должного внимания — хозяйка этих капель сейчас отчего-то важнее. — Отпусти эти эмоции, пожалуйста. Они не твои. Ты же постоянно говоришь, что не надо притягивать такие мысли к себе, а потом сама попадаешься в эту ловушку. С Лунтиком твоим, — от прозвища дочки уголки Лининых губ несмело ползут вверх. В ушах всё ещё звучит Лунин голос, и Лина понемногу приходит в себя. Впервые без рубашки папы в руках, — всё хорошо. Она тебя ждёт очень и любит. И наверняка переживает сейчас, почему ты ей в слезах звонила. — Твоя тоже с ума сойдёт, когда смс-ку увидит, — шмыгая носом, осторожно улыбается Лина. — Как ты…? Хотя чего я спрашиваю? — глаза лезут на лоб, и Лина впервые за последние час-полтора привычно хрипло, но очень коротко смеётся сквозь слёзы. — Можем парней позвать? — неловко переводит тему она. — Я всё, больше не могу. — Постарайся прийти в себя. Мы тебе дадим возможность закончить испытание позже. Люди, правда, очень ждут твоей помощи, — спешно тараторит он и добавляет, словно вбивая последний гвоздь в крышку гроба, где покоится её желание послать к чёрту всё и уйти с «битвы», и забрасывая поверх горсть земли, — я в тебя верю, у тебя всё получится. — Не уверена, что смогу, но попытаюсь.***
Съёмка заканчивается, съёмочная группа уезжает в отель, а они вчетвером — к самой комфортной тройке сезона неожиданно даже для себя присоединяется и Илья — остаются гулять по улицам города, без раздумий соглашаясь на предложение Олега — отпустить эмоции после испытания нужно было всем. Лина, выговаривая накопившееся за день, в своём стиле ругается матом, заменяя им половину слов, потому что «этот пиздец иначе не объяснить», не сдерживая скатывающиеся по щекам слезинки, не останавливающиеся после дико выматывающего и физически, и морально испытания («Эмоционально выебало по самое не хочу, — как признаётся позже она, — ещё и Луну напугала своим звонком, еле успокоила потом»), глотает из термокружки купленный по пути глинтвейн, устремляя взгляд на переливы волной глади реки, и делает затяжку табачного дыма, бесцеремонно выдирая сигарету из рук стоящего рядом младшего Шепса. Тот лишь смотрит с наигранным возмущением, но, получая в ответ лёгкий поцелуй в щеку и усталое: «Не злись, кот. Мне жизненно необходимо. Всю забирать не буду, обещаю!» — на автомате кивает, забирая никотиновую отраву обратно. Олег вообще к ней относится как к старшей сестре (а в моменты, когда на полставки подрабатывает жилеткой, и вовсе как к младшей), с которой можно пошкодить, не боясь осуждений, материться без нотаций в ответ — сама такая же, если не хуже, — которая может поддержать в любой ситуации, раскладывая по полочкам весь хаос в голове, и которую хочется отгородить от всех страданий мира (от идиотов и мудаков — в первую очередь), лишь бы только не видеть её слёзы. Лина это чувствует, тянется к нему, и — как бы странно не было это признавать — ей от присутствия Олега, притягивающего её к себе, мягко целующего в макушку и уверяющего, что всё будет хорошо, однозначно легче. — Если тебе будет легче, я пошлю нахуй всех, кто будет на тебя наезжать, — обещает Олег, вытирая с её щеки убежавшую слезу. — Даже брата. — Правда? — Линины глаза моментально по-детски загораются надеждой, что в самое сложное оценивание в сезоне её не бросят на произвол судьбы и на съедение коллегам. — Спасибо, бро, — коротко смеётся она, обнимая парня в знак благодарности. — Ну я уже пообещал, — смеётся Шепс, — так что да, правда. Но судя по твоему настрою, Марьяну в первую очередь, причём ещё до объявления оценок. И даже до гот.зала. С Димой Лине, по правде говоря, сложнее найти общий язык и точки соприкосновения. Дима ей кажется более закрытым, несколько отстранённым и не впускающим в свою душу всех подряд, но под потоком излучаемого ею света быстро сдаётся и он — по итогу полкилометра вдоль набережной Матвеев по собственной инициативе несёт её на спине, то разгоняясь, то замедляя шаг, без умолку рассказывает курьёзные случаи в попытке хоть немного поднять ей настроение. Лина спрыгивает с него крайне скоро, оправдывая это нежеланием доводить его до проблем со спиной и грыж. Дима не обижается, лишь понимающе кивает и ободряюще улыбается, а после огорченного «я б тебе целую дал, но у меня закончились» от Олега, когда девушка просит сделать ещё одну затяжку, и демонстрацию пустой упаковки протягивает Лине раскрытую пачку, откуда она, недолго поколебавшись, достаёт сигарету, выхватывая предложенную Шепсом зажигалку и очевидно забывая о собственной, что лежала в кармане худи. Такой срыв, конечно, ни к чему хорошему не приведёт, но заполняющий лёгкие дым дарит такое нужное сейчас успокоение, что Джебисашвили плюёт на это с высокой колокольни. — Нехорошо, Лина, у детей игрушки отбирать, — шутит Илья, наваливась на перила набережной рядом с Линой. Шепс наигранно-недовольно закатывает глаза и, закинув руку на плечи ничего не понимающему Матвееву, отводит Диму в сторону, жестами подемонстрировав Илье, что его ожидает, если он станет причиной хоть одной Лининой слезы. — Ларионов, заткнись и не еби мозг, — сухо выдавливает она, бросая усталый взгляд на ведущего. Он сглатывает: в глазах у внешне невозмутимой Лины до сих пор скапливается такая мешанина слёз и боли, что у него душа леденеет от ужаса и страха. Принцип «поплакала и забыла», к огромному сожалению обоих, не срабатывает — не тот Лина человек. Ситуация, впрочем, тоже не та: самого Илью до сих пор потряхивает от тяжести этой истории, что уж говорить о крайне эмпатичной Лине, пропускающей всё через себя. — Понял, — Илья моментально вскидывает руки вверх — Джебисашвили отвечает благодарным кивком, опускаясь на корточки и наваливась спиной на чугунное ограждение. — Всё хорошо? — Нормуль, гораздо легче стало, — небрежно бросает девушка, наблюдая, как ведущий медленно присаживается рядом. — Ты-то чего? — Мелочи, — Ларионов кивает на младших участников, отошедших от них на несколько метров, — вдвоём курят, мы вдвоём посидим. На землю только не садись — застудишься. — Ларионов, ты опять мне мозг выносишь? — Лина едва ли не воет, закидывая голову назад. В глазах блестят слёзы, в груди нещадно ломит, в висках пульсирует кровь — в целом хуёвит до сих пор не по-детски. — Даже не собирался, Джебисашвили, — в тон ей отвечает Илья и, повинуясь внутреннему порыву, тянет Лину к себе, прижимая к груди и позволяя тихо всхлипнуть и не менее тихо разреветься в который раз за день. — Лин. Лина, — тихо зовёт он, когда рыдания сходят на нет, вынуждая девушку поднять на него взгляд. Её губ своими Илья касается мягко, ненавязчиво, словно началом действий пытаясь нащупать границы дозволенного. Лина, к его огромному удивлению, не отталкивает, лишь лениво отвечает, позволяя делать с собой всё, что вздумается, точно она кусок глины в руках гончара. — О, Диман, мы тут лишние, — Шепс говорит еле слышно и тянет друга подальше. — Иди к черту, пупс! — одаряя парня недовольным взглядом, шипит блондинка, мягко отталкивая Илью от себя. На такое обращение Олег ни капли не возмущается — от Лины это звучит совершенно безобидно — и широко растягивает губы в улыбке. — Рот на замке держишь, усёк? — угрожающе шепчет она, выдавливая слова сквозь зубы. — Ты тоже, — на грозный взгляд Лины Дима отвечает лишь кивком, поднятыми вверх руками и не менее широкой улыбкой. — А щас оба съе… ретировались отсюда. Пара слов не для ваших неокрепших ушек. — Не убей его только, — развернувшись на старших товарищей, в шутку бросает Олег. — Ещё одного адекватного ведущего мы не найдём, а нам ещё сезон надо доснять. — Мне уже страшно, — едва парни отходит от них на несколько шагов, доверительно сообщает Илья, потупив взгляд от неловкости ситуации. — Это чё щас, блять, было, Ларионов? — Линин голос срывается до хриплого шёпота, в котором так и сквозь непонимание, грусть, обида, тревога и… счастье. Самые его тихие и еле слышимые нотки. — Поцелуй. — Илья! — он безошибочно улавливает в этой интонации невыссказанное: «Илья, блять, не валяй дурака, и без тебя знаю». — Меня потянуло поцеловать — я поцеловал. Хочешь искать в этом подтекст — ищи. Хочешь меня читать — читай, я открыт. Можешь въебать, объявить бойкот, покрыть матом в своём стиле… — Блять, захлопнись наконец, — рычит Лина, обхватывая ладонями его лицо и впиваясь в тонкие подсушенные ветром губы. — Это только здесь и только между нами. — Как скажешь, конечно… Но… если мало ли тебя это интересует… я развёлся месяца два назад. — Мне похуй вообще, — Джебисашвили повторяет фразу, некогда обращенную к Владу и его ритуалам. Одинаковые в этом случае только слова, остальное — начиная от интонации, заканчивая вложенными эмоциями — полярно разное. — Пиздишь как дышишь, — в её стиле бросает Илья, поглядывая на неё исподлобья. — Пизжу как дышу, — вторя, кивает Лина. — Но сейчас тебе этого знать не обязательно. Потом. — Как скажешь, — тепло смеётся ведущий, переплетая их пальцы — Джебисашвили, на удивление, не сопротивляется. — А ещё раз поцелуешь? — Могу только подзатыльник дать, надо? — Лина смеётся по-привычном хрипло, и Илья облегчённо выдыхает, понимая, что девушка постепенно приходит в себя — не радовать этот факт не может. — Ребят, я, конечно, всё понимаю, — раздаётся над их головами наигранно недовольное бурчание Олега, — но, может, вы свои милашества в отеле продолжите? Мы лично замёрзли уже. Да и спать пора, а то вставать рано.