i came around

Клауд и Руфус впервые возлежали в первую годовщину со Дня Адвента. Торжество проходило на городской площади. Да-да, той самой, площади, украшенной монументом о бедствии метеорита. И организовала его компания «Шинра Электрик». Что само собой знаменовало обстановку в стиле дорого-богато, превосходный фуршет, бесплатные и, что более важно, крепкие напитки. Клауда и его друзей наравне с Турками награждали за участие в спасение города от... чёрт возьми, неведомой херни, которую политики и обыватели просто и глупо называли «Тем, Что Напало На Эдж». Сию же секунду, прямо на сцене, Рено легонько склонился, да молвил злорадно: — Спорим, ты никогда не думал, что будешь стоять рядом со мной и получать лавры, а, Страйф? — Только если за то, что я терпел тебя все эти годы, — преспокойно парировал Клауд, тая в сердце решимость игнорировать этот восторженный и даже безумный смех, коим взорвался Рено. Вскоре Руфус Шинра выплыл из-за других награждаемых и остановился перед Клаудом. Его пальцы ловко дёрнули за лоскут рубашки, продели булавку с орденом. Неприятное дежавю забрезжило на это, но, меж тем, было это и куда менее болезненным отголоском прошлогодних... событий. И Клауд совсем, совсем не хотел воскрешать эту трагедию в памяти. Собравшийся народ аплодировал громко, бурно, не скупясь на овации для новых героев — и это ещё одно обстоятельство, которое Клауд намеренно проигнорировал, покуда ненавидел быть в центре внимания. Жесточайше, до скрипа. Он силился абстрагироваться и от бурлящего потока воды и пафоса, что лился изо рта президента: —… сокрушив великое зло… ещё одна победа рода человеческого… спасая планету… Поскольку Клауд до сих пор не был уверен в том, что на самом деле приключилось в тот роковой день. Или даже с чем (с кем?..) он сражался на той злополучной крыше. Посему, вместо пустых дум и сожалений он предпочёл сосредоточиться на... Руфусе, например. На этих морозных, голубых глазах; светлых волосах, почти таких же, как и у него самого, с той лишь разницей, что у Клауда они отдавали в топлёное золото, а у Руфуса — в строгую платину. У Руфуса были длинные пальцы, изящные, но на них цвели чайные розы мозолей — Клауд сумел разглядеть их, пока тот орудовал булавкой. Наверное, думалось ему, они появились из-за того дробовика. Клауд понятия не имел, как Руфус умудрялся прятать его под костюмом, при этом не нарушая элегантных линий своего тела. О, эти элегантные линии, которые Клауд, как оказалось, рассматривал усердней, чем следовало бы. Стоя на сцене. На глазах почти у всего Эджа. ... Ну, зачем упрощать себе жизнь, верно? Чёрт, если это не девиз Клауда, то что? Ему всего лишь, в с е г о л и ш ь, в порядке бреда и вообще, показалось, будто глаза-глыбы Руфуса блеснули инородным теплом. Или искрой. Искрой почти озорного, мальчишеского интереса к тому, о чём же размышлял Клауд, столь пристально впиваясь взглядом, и что бы он сотворил с ним, Руфусом, если бы представился шанс. И Клауду в этой ситуации не понравилось... всё. От шаловливой крови, прилившей отнюдь не к голове, до плоти, излишне отзывчивой плоти, воспылавшей от одной только мысли. Но, в любом случае, это не помешало ему наблюдать за Руфусом вплоть до самого конца церемонии. Терзая разум картинками того, каким было его тело под слоями этих накрахмаленных вещей, рубашки, костюма. После чего, — по-прежнему ненавидя внимание и себя, ведь он продолжал неосознанно искать Руфуса Шинру в толпе, — Клауд выбрал единственно-правильную модель поведения в данном вопросе. Напился. И приз нашёл своего победителя: Рено змеёй подполз к нему ближе к окончанию празднества, сказал формально, но зрясь с явным ликованием: — Президент Шинра желает знать: не хотите ли вы проводить его домой и пропустить ещё по одному стаканчику? Благодаря выпивке, Клауд не терял связь с Гайей и не убегал, как он это обычно делал, когда ему предлагали что-то подобное. Или, по крайней мере, когда он думал, что ему предлагали что-то подобное. Клауд в принципе профан в распознавание... всякого. Тем не менее, он скрестил руки на груди. И с вызовом уставился на Рено. — Если президент Шинра хочет, чтобы я поехал и потрахался с ним, передай ему, чтобы он сказал мне это в лицо. Лёгкое удовлетворение прошило позвонки. Мимолётная гримаса удивления, — о, с Рено ещё можно было сбить спесь! — мигнула, а затем — привычная ухмылка вновь засияла на его устах. Две минуты спустя Руфус таки находит Клауда. Клауда, потягивающего напиток и надзирающего за ледяной скульптурой, заказанной для этакой фиесты, что медленно таяла. Она чудилась ему грустным, умирающим чокобо, что неудачно спарился с лебедем, и теперь жалеет и плачет о том. На свои догадки Клауд придирчиво фыркнул и прислонился к стене. И Руфус Шинра, подгадав момент, приблизился к нему и деловито объявил: — До меня дошли слухи, что ты хотел персональное приглашение, Страйф. Может быть, ледяная статуя — это какая-то метафора или даже предупреждение, но Клауд был пьян, а Руфус — горяч, поэтому он сообразил дерзкое: «а не к чёрту ли всё это», и без промедлений нарушил его личные границы. Честно говоря, Клауда не волновали блестяшки и почести. Но если он мог получить что-то действительно стоящее в подарок за спасение города, то Руфус Шинра, обнажённый, стонущий и в постели с ним, казался ему чертовски хорошим вариантом. — Ага, — буркнул Клауд, пальцами цепляя безупречные лацканы пальто. Загадка человечества — то, как Руфус исхитрялся всегда быть таким опрятным и аккуратным. Возможно, у него в лимузине были сменные костюмы или что-то в этом роде. Клауд намеревался спросить, но: «а не к чёрту ли всё это» диктовало условия, и вместо этого он притянул Руфуса к себе и вовлёк его в страстный поцелуй. Рот у него был жарок, подобно пустыне; и Клауд издал тихий, голодный звук, меняя позиции, прижимая Шинру к стене, будто мечтал об этом по меньшей мере всю жизнь. Но стоило им отстраниться и воззриться друг на друга жадно, жадно до чувств, эмоций и крючков, Клауд отметил, что глаза Руфуса удивительным образом роднились с глазами той самой ледяной статуи. И его тут же обуяло любопытство: а что же нужно, чтобы растаял он? Впрочем, заместо того Клауд исключительно интеллигентно поинтересовался: — За каким хреном тебе понадобилась эта ледяная скульптура? Потому что он — Клауд Страйф. И если для него есть что-то более сложное, чем держать спинку стрункой перед публикой и получать медаль за то, что его хорошенько отмутузил глав. гад, так это просить то, что он хочет, от кого-то, кто очевидно хочет ему это дать. Руфус же, по всей видимости, такими проблемами не страдал. Комплексовать из-за своей сексуальности, замалчивать желания — это всё не его манеры, но он и не стал бы умолять, ведь так? — Поехали ко мне, трахнешь меня, Клауд, — шептал Руфус искусителем, наклонившись, соблазнительно прикусив его тонкую шею. И Клауд позволил ему, задирая голову и ощущая, как Руфус прильнул, посасывая оставленную собою же метку. И Клауд метался в раздумьях, покуда это, скорее всего, было наихудшим решением, которое он когда-либо принимал в своей жизни. Однако вскоре он рассудил, что ему определённо нужно больше информации, дабы сделать такое серьёзное заявление, и проследовал за Руфусом в его лимузин. И Руфус набросился на него ещё до того, как дверь закрылась, и да, ладно, это точно наихудшее решение, которое он когда-либо принимал в своей жизни. Или всё-таки наилучшее?.. Было трудно определиться, всё взвесить и проанализировать, когда изящные пальцы мистера президента избавляли его от ремня. Просто чтобы окончательно убедиться (и только поэтому), он дважды трахнул Руфуса: поздним вечером, только-только воротившись в его пентхаус, и ранним утром, после уснув в измученном сплетении рук и ног, Клауд осознал, что, вероятно, между «наихудшим» и «наилучшим» его положение было где-то... посередине. Как и ожидалось, на утро Клауд чувствовал себя клубком, сотканным из стыда и придавленной совести, пытаясь бесшумно подняться с кровати. И это получалось ровно до тех пор, пока он не споткнулся о предательский ботинок, свой же. — Мог ли я предвидеть, что ты попробуешь сбежать? — донеслась бархатца Руфуса откуда-то из царства подушек и одеял. И звучала она так, будто сей факт изрядно забавлял его. — Мне нужно на работу, — неуверенно вторил ему Клауд. Голый. Сидя на краю постели с одним-единственным сапогом в руке и не показывая, как сильно он сейчас ушиб палец на ноге и, блин, как это больно. — Я назначил сегодня выходной... — сонно пробормотал Руфус, прижимаясь к спине Клауда сзади, вдыхая аромат его раскалённой кожи. Опаляя знойным дыханием шею. — Ты не можешь этого сделать, — возразил Клауд, запрокидывая голову и обнаруживая рот Руфуса прямо напротив своего. —... Или можешь? Ты вообще отвечаешь за праздники? Руфус одарил его очаровательной улыбкой в самые губы, мягко перешедшей в поцелуй, и Клауд пораскинул умом, придя к выводу, что, а не к чёрту ли всё это? Какой толк спасать города, страны и миры, если тебе даже не позволено от души налакаться казённым алкоголем и просто переспать с парнем, который пытался тебя убить? Клауд ожидал исполинской волны, цунами и тайфуна из вины, что всем скопом накрывали так часто, но в этот раз... ничего. Тихо. Мирно. Клауд, однако, пошёл на опережение и сам стал солёным морем, накрывшим вину. Дважды. Само собой, до того, как чмокнуть Руфуса и сказануть нечто, а-ля: «Ты тренируешь мои бёдра, но это упражнение лучше, чем беготня за монстрами». В ответ на что Руфус рассмеялся так интенсивно, что едва не грохнулся с ложа. И Клауд с фырканьем повернулся к нему спиной, и снова заснул с блаженной улыбкой на лице... В следующий раз, когда Клауд очнулся уже ближе к вечеру, он по-новой завёл шарманку о том, как ему неистово-истово пора. И Руфус потянулся всем телом совершенно и совершенно непристойно, выглядя как воплощение секса, и от этого у Клауда пересохло в горле. — Это очень плохо, — мурлыкал Руфус, Боги, мурлыкал, по правде, Нанаки гордился бы им, — и Клауд забрался на него сверху, передумывая уходить, потому что в тот момент Руфус имел гораздо больше значения, чем какая-то там работа. Прошло много времени, прежде чем Клауд наконец-то покинул его обитель. — Ты встречаешься с Руфусом Шинрой? — не то в шутку, не то всерьёз вопросила Тифа. Её тёмные глаза всегда были до ужаса проницательны, но в ту минуту они горели таким нечестивым весельем, что Клауду впору стончиться до атома. —... Давай, помогу вымыть стаканы, — Клауд нарочито избегал её взгляда. Клауд просто не понимал, что они — он и Руфус — творили. Ну, кроме очевидного. — Иногда мы ужинаем вместе, а потом… Он неопределённо помахал рукой, слегка смутившись тому, что говорил об этом при ней. Пусть они и были друзьями детства. — Ты знаешь. — Ты, блин!.. — Не выдержав, она полыхнула праведным огнём и закатила глаза. — Чтоб тебя, ты можешь просто сказать это. К тому же, твои уши краснеют, Клауд. Ты краснеешь. Из-за Руфуса Шинры. Клауд тупо моргал несколько долгих минут. В конце концов, капитулируя и мученически, нехотя, но всё же кивая: —... Наверное? Может быть, да. — Как так вообще получилось? — настырно допытывалась она, приподнимая брови. Клауд успел протереть три спасительных стакана, но ответ уже мялся тяжёлой глиной на языке: — Я... я не знаю. — О, Клауд, — взмолилась Тифа, устало вздыхая. ××× Клауд сдался и признался, что они взаправду встречались, когда Руфус начал водить его на мероприятия для самых-самых. И представлял его сильным мира сего, как «мой молодой человек». — Это тебя беспокоит? — как-то раз спросил Руфус, весь поджарый и утончённый, сидящий прямо напротив Клауда в роскошном лимузине. — Я могу называть тебя как-нибудь иначе, если это так. Клауд был одет в костюм, который принадлежал ему только потому, что однажды утром Руфус отсосал ему в душе, а затем — удивил, тотчас познакомив с портным. В смысле, буквально удивил. Так как в это время портной восседал на диване и походил на крайне сконфуженный комок нервов, узрев Клауда, вышедшего из ванной в одном полотенце. Клауд по натуре своей был негромким человеком. Но у Руфуса был очень добротный язык, а в ванной — просто изумительная акустика, так что бедный портной, должно быть, мысленно поседел и провалился сквозь землю уже сотню раз. — Не знаю, — наконец, заключил Клауд и нахмурился, поскольку Руфус повторил эти слова в унисон ему. — Перестань, реально. — Ты хорошо смотришься в этом костюме, — заискивающим тоном пел Руфус, обнажая стройный ряд хищных, белоснежных зубов и огонёк в мёрзлых глазах. Клауд двинулся с рутинной грацией воина и уселся на Руфуса верхом, целуя его вместо того, чтобы отвечать на неудобные вопросы. Руфус довольно скоро затвердел. Неудивительно, но весьма лестно. Руфус в целом был очень красивым. Клауд всегда замечал, как люди воздыхали по нему, когда они голубками выходили в свет. Женщины, мужчины — не важно. Он — большой босс, влиятельная персона, и Клауд не имел ни малейшего понятия, почему он хотел, чтобы именно он, Клауд, был его бойфрендом. Что касалось него самого, то он не был уверен на все сто процентов, но Руфус Шинра, кажется, по-прежнему немного плохой человек. Однако Клауд находил это привлекательным. Более того, похоже, у него созрел типаж. — Я не возражаю, — ни с того ни с сего изрёк Клауд тридцать минут спустя, находясь в фешенебельной гостиной какой-то богатой шишки, имени которой он не помнил. Клауд беспокойно сунул руки в карманы. Ощущал себя не в своей тарелке среди этих людей, их денег, их безупречной внешности, целостности и элегантности. Как у Руфуса. Это заставляло его бесконечно поправлять галстук и возиться с манжетами костюма. Наряд был идеально скроен по его меркам, но Клауд всё ещё чувствовал, что он принадлежал кому-то другому. Не ему; ворью, что будто полакомилось обновкой с чужого плеча. Он ненавидел такую одежду, но Руфусу нравилось наряжать его, как Барби, и таскать с собой по светским раутам и званым вечерам. И там Руфус общался со всеми. И периодами Клауд видел, как он дёргал за ниточки кукловодом, вынуждая других делать то, что он хотел, и Клауд и возбуждался, и возмущался с этого одновременно. Да, у него появился чёртов типаж, всё отлично! А Руфус крайне наблюдателен. И ему не пригодилось много времени, дабы вычленить из общей массы своего Клауда, своего парня, что никак не мог усидеть на месте. Потому-то Руфус и увёл его ото всех, спрятал в уборной и запер за ними дверь. Томно зашептав на ухо: — Сегодня все здесь завидуют мне, Клауд. Разве ты не понимаешь, насколько ты прекрасен? — Его губы скользили по шее, мочке уха и ниже, и Клауд дрожал под ним осиновым листом. Руфус крайне наблюдателен во всём, что относилось к Клауду. — Я думаю, моя причёска выглядит глупо, — отвечал ему Клауд, чуя кожей, как он улыбнулся. — Так и есть. Но я назвал своего пса Тёмной Нацией и чуть не уничтожил планету. Никто не идеален, Клауд. — Руфус нежно укусил кромку его ушной раковины, отпрянул. — Да ладно. Я хочу, чтобы все завидовали, ты же знаешь, как я люблю, когда мне завидуют. «Вот кто такой Руфус Шинра на самом деле» — осознал Клауд, вновь ступая на дорожку снобской вечеринки. Руфус не беспокоился о том, что он наделал, об ошибках, которые он совершил, о людях, чьи судьбы остались в небытие или порушились из-за действий его или его отца. — Ты достаточно сожалеешь за нас обоих, — произнёс Руфус однажды, стоило столь нелёгкой теме снова опасть на голову. — Нет смысла сожалеть о том, что мы уже не в силах изменить, Клауд. Клауд хотел поспорить с ним, он чувствовал, что должен был воспротивиться, но либо необходимые слова застряли где-то поперёк глотки, либо это было естественное желание героя попререкаться со злодеем, по факту не имеющее под собой настоящих оснований. Конечно, возможно, дело было в том, что параллельно Руфус дрочил ему. И его пальцы были такими же искусными, как и его язык, так что, видимо, это и стало причиной. — Ты со мной только потому, что я — герой, и наши отношения как бы должны повысить доверие людей к тебе и «Шинра Электрик»? — одной ночью выдал Клауд во тьму, пока городские огни трепетно расплывались за панорамным окном. Руфус обернулся. Элегантной фигурой в белом, холодной и неприступной, какой он временами бывал и рядом с Клаудом, что, по признанию последнего, было по-своему волнующе. Белая тень склонила голову, раздумывая: — А ты как думаешь? — Думаю, если это так, то я ожидал чего-то такого, — сухо загнул он. На что злыдень Руфус рассмеялся. Просто рассмеялся. Но не зло — радостно и мило. И от этого смеха словно бы и весь мир погрузился в долгожданную оттепель. И даже холодный принц по имени Клауд. ××× Через шесть месяцев после даты Адвента Клауд впервые ушёл надолго. Руфус уговаривал его переехать к нему. Клауд тупо буравил его взглядом широко-распахнутых глаз, пару секунд проглотил и смолчал, протараторил: — Мне пора. И пропал. Просто взял и пропал на две недели, испарившись росой в одночасье. По его возвращению Руфус ледяным тоном сообщил ему, что нуждаться в пространстве — это одно, а уйти и позволить ему думать, что он погиб — это абсолютно другое. — У меня нет твоего номера, — сбивчиво врал ему Клауд. Он всё время выдумывал подобные отговорки для Тифы. С ней они тоже никогда не прокатывали. Руфус смотрел на него, смотрел и смотрел, и взор этот был отнюдь не из разряда: «всё в порядке, это Клауд, мой молодой человек». Нет. Это взор мужчины, что скалолазом вскарабкался на вершину компании «Шинра Электрик», опираясь на тела, которые потом сам же спихивал вниз, проходил сквозь пламя дурной репутации и через всё, всё, чем кишила империя его отца в свои серебряные и золотые годы. — Я действительно не думаю, что нуждаюсь в таких оправданиях. Клауд, скажи, что ты всего лишь навсего испугался и тебе нужно было немного одиночества. — Я всего лишь навсего испугался и мне нужно было немного одиночества, Руфус, — неловко, но со странным облегчением проронил Клауд. Хм. А, может быть, просить то, что хочешь, не так уж и сложно... Хотя, по сути, это он должен был сделать до того, как исчезнуть. Руфус флегматично пожал плечами. — Хорошо. Предупреди об этом в следующий раз, ладно? И оставь записку моему секретарю. Вне всяких сомнений, за смирением и спокойствием крылись штормовые воды. Руфус не любил, когда люди находились не на своих местах. Он также был яростным собственником, и это попеременно и ошеломляло, и завлекало Клауда, как мотылька. — Секретарь ненавидит меня. Он действительно ненавидит меня. Я вообще не уверен, что он когда-либо приносил тебе мои записки. — Ты даже не можешь вспомнить его имя, Клауд, и с каких это пор ты звонишь мне на работу и оставляешь записки моему секретарю? —... Эм, а, в тот раз, — расплывчато пролепетал Клауд, засовывая руки в карманы. —... Кажется, что-то насчёт ужина. Руфус рассматривал Клауда с добрых три секунды, а после — отрывисто отмахнулся: — Мне нужно работать. Увидимся позже. ××× Клауду претило послевкусие, с которым он покинул офис Руфуса. Но разве он уже не настроился провести всю жизнь с чувством вины? Так или иначе, на этот раз всё было по-другому — и Клауд с внезапной ясностью осознал, что получил именно то, что заслужил. Не было необходимости исчезать так. Не отправив Руфусу и крохотного сообщения, гласящего, что он не скончался где-нибудь в каньоне или снова не сцепился с братьями-детьми-бабушками Сефирота. Ох. — Тифа никогда так долго не обижалась на меня из-за моих пропаж, — раздражённо цедил Клауд, покуда прошло уже две полных ночи и два полных дня, а Руфус до сих пор отказывался его видеть. Они проговаривали эту проблему по телефону, но это изначально была плохая идея. Отвратительная даже, учитывая, насколько никудышен был Клауд в подобных разговорах. — А Тифе не стоит терпеть твои гнусные заскоки, — без лишних сантиментов отрезал Руфус. — Если ты хочешь быть со мной — хорошо. Если нет — хорошо. Я лишь хочу знать, когда ты, чёрт возьми, собираешься побыть один, Клауд, я не думаю, что прошу слишком много. Сердце клокотало набатом в момент, момент истины. У него были позитивные сдвиги. Очень, очень позитивные. И терять этот прогресс, любимого человека и... Преодолевая потолок из эфира, Клауд сделал глубокий вдох: — Да. Хочу этого. Имею в виду, быть с тобой. — И это правда. И честно признаться в том — одна из тяжелейших вещей, на которую ему когда-либо приходилось решаться, но это калечило и исцеляло. — И, гм, нет: ты не просишь слишком много. — Он закрыл глаза, ударяясь головой о стену своей спальни. Он так давно там не спал. Прошлой ночью ему даже виделось, что он ютился в чужой постели, а не в своей. Помимо этого он скучал по простыням Руфуса. Клауд не ведал, какое отношение полторы тысячи нитей имели к простыням, но его не тревожили детали, если эти нити так чертовски хороши. — Хорошо. В моём расписании в следующий вторник есть свободное «окно» в восемь, — твердил Руфус с намёком на иронию, что будто просвет, дрейфовавший по заснеженным лугам. — Приходи, обсудим. Но Клауд не обратил внимания на эту маленькую колкость, повесил трубку. Ибо предостаточно изучил повадки Руфуса, чтобы понимать, когда тот готов к перемирию. Клауд направился к нему в пентхаус с парой коробок вутайской еды и фильмом о гонщике чокобо, который грабит банки от балды. Руфус протомил его в ожидание целых две минуты, прежде чем открыть дверь и сманить его внутрь. Впрочем, сей жест утратил своё влияние ещё тогда, когда Руфус приказал швейцару впустить Клауда на территорию дома, но всё же. Они поужинали и дошли лишь до середины вступления кино, и набросились друг на дружку, разгорячённые и отчаянные звери. Клауд старался сказать и показать своим телом всё то, что ему никак не удавалось выразить словами. Изо всех сил. Той ночью Руфус трахал его. Это злило, раздражало и, пожалуй, было даже слишком грубо с его стороны, но Клауд ловил себя на мысли, что ему это нравилось: нравилось принимать, нравилось, как Руфус хватал его сзади за шею и остервенело вбивался в его стройное тело. Создавалось впечатление, что таким образом его прощали. И когда всё было кончено, он больше не чувствовал себя виноватым за то, что ушёл. «Вот мне и урок» — закрепил Клауд краешком разморённого мозга. — «Через несколько лет, может, я всё-таки научусь не убегать и разговаривать». Они молча лежали, переводили дыхание. И Клауд ненароком вскрыл коробку воспоминаний. Выудил ленту, когда-то рассказанную Руфусом: его maman частенько ездила в Коста-Дель-Соль, дабы «омолодиться» или что-то в этом роде, но она никогда не брала с собой Руфуса и даже не предупреждала его об отъездах. Руфус мог просто проснуться — а её уже не было. И он пребывал в ужасе от того, что с ней могло что-то случиться, пока какой-нибудь сотрудник корпорации не разъяснял ему, куда она ушла, и заверял, что она скоро вернётся. Но однажды она не вернулась. И никто не удосужился шепнуть ему, куда же запропастилась maman. Клауд перевернулся на бок тюленем и поцеловал Руфуса медленно, глубоко и тягуче. Иногда у Клауда совсем вылетало из головы, что у Руфуса такая же толстая прослойка психотравм, как и у него самого, если не больше. Воспоминание о матери Руфуса ослабило нечто внутри него, будто тугой галстук на связках откровения, дало волю: —... Извини. Иногда я не знаю, почему я делаю... что-то. Просто я чувствую, что должен бежать. Дело не в тебе. Я просто облажался. — Он положил своё красивое, грустное лицо на плечо Руфуса, вдыхая его запах. Но вместо него ощутил его сердце, сердце, что билось излишне быстро. — Я скучал по тебе. Руфус безмолвно поглаживал Клауда по спине, пока всё-таки не вставил: — Тебе пришлось едва ли не умереть, чтобы наконец-то в этом сознаться, да? — Да, чёрт возьми, — рычал Клауд, кусая его за плечо. — Хорошо, — выдавил из себя Руфус. И всё. Руфус больше не заикался о переезде. И Клауд порешил, что хватит уже ждать у моря погоды, и перевёз свои вещи к нему, пока он хлопотал на работе. Нет, ну, а что? В его распоряжение были ключи, швейцар знал его в лицо, да и он уже не помнил, когда в последний раз ночевал у себя. В квартире, которая, в общем-то, давно перестала быть для него домом. Когда Руфус вернулся, он старался преподнести ему эту весть как можно небрежней: — Я принёс свои пожитки. И глядя на него, Руфус непонимающе моргал. Он бегло осмотрел свои владения, но они были идеальны, как и всегда, и выглядели точно так же, как и сегодня утром перед его уходом. — Где они? — В спальне, — подсказал ему Клауд. — У меня не особо много вещей. Руфус молча вошёл в главную комнату, Клауд засеменил за ним следом. Там, на прикроватной тумбочке, рядом с той половиной кровати, на которой обычно спал Клауда (у него даже была своя половина кровати, Господи, кого он обманывал?), лежали снимки. Первый — Клауд и Зак; второй — Клауд, Марлин и Дензел; третий — Клауд с Тифой, маленькие Клауд с Тифой в Нибельхейме. Единственная фотография Клауда со времён сумбурного детства. — Вау, ты должен был попросить меня подослать кого-нибудь, помочь тебе со всем этим… — саркастичная протяжность Руфуса замолкла, когда его взгляд остановился на всамделишной новинке — коллекции оружия Клауда. — Оу. Клауд заметил, как потемнели глаза Руфуса, и довольно хмыкнул: — Ты такой простой, Шинра. Но Руфус тотчас стался делано равнодушным. — Я знаю, чего хочу, — чеканил он, приближаясь. — И, в отличие от тебя, Клауд, я уже давно перестал чувствовать никчёмную вину. Вечером Клауд связал Руфуса, оглаживая его тело остриём кинжала, нагревая металл и вызывая мурашки, пока он едва ли не взмолился. Это было чертовски жарко. И Клауд кликал себя идиотом, поскольку ещё пару дней назад считал всю эту затею кошмаром. Но что плохого в том, чтобы наслаждаться близостью каждую ночь, избавиться от привычки убегать? Снова наступил праздник Адвента. И на этот раз Клауд был более трезв и адекватен — без всеобщего внимания, медальки-безделушки на груди. Городского торжества не предвиделось, но это всё же знаменательная дата для каждого в Эдже. И потому Руфус, как медийное лицо, изрядно попадал в объективы камер, являлся публике пришествием, а Клауд, как на привязи, повсюду за ним. Довольно скоро об их любви затрубили на всю округу. И СМИ рассыпались в восторге, и хотя Клауда, по идее, это должно было нервировать, на практике же тревоги как таковой не было. Это самая обыкновенная реклама. И вполне логично, что Руфус получал удовольствие от каждой её секунды, вспышки и зависти, что вилась кольцом, оплетая, но не вторгаясь в сердцевину чувств. Клауд склонен игнорировать годовщины важных событий, связанных с ним самим и его историей. Честно говоря, он игнорировал их столь усиленно, что невозможно не заметить, как в фиксированные даты его гложело монструозное нечто. Руфус не пустил ситуацию на самотёк. Весь год он прорабатывал психологические травмы с Клаудом, особенно деликатно обходясь со всем тем, что касалось Зака, Аэрис, его родного города и... Сефирота. Разумеется, ни в коем случае не закладывая установку, будто Клауд обязан что-то сказать или сделать. В память или как средство экологично выплеснуть негатив. Руфус и без того предельно-точно вник в эту запутанную поэму; в этом не было нужды. Кроме того, Руфус и сам вёл своё тихое бдение. Отмечая мрачные годовщины, которые Клауд почтительно оставлял без комментариев. В конечном счёте, было бы до жути неправильно лишний раз залезать под кожу и говорить что-то в духе: «твой отец был мудаком, диктатором и убийцей, но ты и так знаешь об этом, не правда ли?». Поэтому в такие дни Руфус неукоснительно хранил молчание. Лишь по ночам он просил Клауда взять его грубее, сильнее, громко стонал и требовал ускориться. И под сенью его приказов Клауд растекался в дрожащее, умалишённое животное, что тяжело дышало и не могло думать ни о чём другом, кроме секса, и, чёрт, это было восхитительно. Руфус двадцать четыре на семь нуждался во внимании Клауда. Клауд желал уделять внимание хоть чему-то, помимо вины и сожаления. Их потребности стыковались неплохо. В ту ночь, — через год после Дня Адвента и через год после того, как Клауд принял судьбоносное решение увидеть элегантные, расчерченные костюмом линии Руфуса Шинры (чертовски потрясающие, знаете), они чествуют свою любовь, перешагнувшую порог целого года. Немного странные чувства захлестнули Клауда по этому поводу. С одной стороны, весьма сомнительно праздновать то, что каким-то чудесным образом ему удалось задержаться в отношениях не на час, не на два, а на г о д. Да и сами отношения начались не абы когда — в тот же день, когда он во второй раз покончил со своим заклятым врагом. Но жизнь Клауда ненормальна. И, вероятно, уже никогда не будет нормальной. Посему он отпихнул эту мыслю куда подальше, как консервную банку в нирвану канализации, ведь раньше у него замечательно это получалось, да? Клауд и Руфус по натуре своей отнюдь не романтики. Клауд не обращался к нему как-то иначе, чем «Руфус», «мой бойфренд» или совсем изредка «Шинра». Но однажды Руфус в приступе пьяного вдохновения назвал его «Клауди», и Клауд едва не отгрыз ему нижнюю губу, чтобы он больше никогда так не делал. (Тем не менее, довольно скоро елейное «Клауди» стало самым любимым словом Рено, которое он чирикал при каждом удобном и неудобном случае. С каждым разом раздражая Клауда всё пуще. И в какой-то момент ему действительно пришлось сдержаться, дабы не нанизать Рено на свой меч, но он крайне вовремя вспомнил, что его Руфус — очень, очень хитрая лиса. И, о, прознал Рено о Клауди тогда, когда Руфус в отместку растрепал ему о том, почему же его губа вся искусана и в синяках). Клауд и Руфус не занимались ничем особенным по случаю годовщины. Кроме как сексом, конечно, но они и так часто им занимались. Однако потом, немного позже, Руфус смотрел Клауду прямо в глаза и несколько смущённо, быть может, даже чуточку зло, прощебетал, что любит его. И Клауд снова исчез до восхода солнца. Но на этот раз он оставил клочок бумаги, исписанный лаконичным: «Я тебя тоже. Вернусь через два дня. Обещаю. Клауд. И в самом деле: вернулся он через два дня. Но календарю потребовалось перелистнуться ещё на три страницы вперёд, чтобы Клауд зачерпнул в себе мужества, таки смог посмотреть на Руфуса так же, как и он на него, и сказать то же самое, что и он. И хотя отчасти катализатором к сему послужило простое, человеческое — Руфус, что признавался ему в любви уже просто насмешки ради; а Клауд, как известно, очень дурно переносил поддразнивания. «Не забудь: у нас сегодня церемония перерезания ленты. И убедись, что твой костюм в тонкую полоску отглажен, и, да, это тот самый, с полосками, тот, который я обкончал, потому что ты в нём очень горяч. И я ненавижу церемонии перерезания ленты — они бестолковые, так что я ещё подумаю, так ли сильно нам нужно там быть. О, и Тифа позвонила и сказала, что они с Винсентом и Юффи хотят сообщить нам что-то очень важное, это звучит зловеще, и, Клауд, кстати, я люблю тебя». (Поначалу Клауда беспокоили Винсент, Юффи и Тифа. Вернее, те престранные перипетии и превратности судьбы, вплавившие их судьбы в одну. Нет, само собой, он знал, что у них романтические отношения, но у него не укладывалось в голове, как это... происходило. Как и не укладывались многие другие, более интимные моменты, которые он сам-то еле-еле научился разделять с одним человеком, а тут... Ох, мимолётное желание броситься грудью на меч Сефи... кхм-кхм, грудью на амбразуру... В итоге выяснилось, что они хотели рассказать о новом этапе своих отношений — они решили жить вместе. Но Клауд думал, что они и так жили вместе, а Руфус уже давно знал о том, что они планировали съехаться, потому что Руфус знал всё, и именно из-за этого — со слов Тифы — они и не хотят с ними общаться.) Какое-то время Клауд перемалывал идею — а не завести ли Руфусу другую собаку? Рана Тёмной Нации была по-прежнему свежа для каждого из них и, если честно, Клауда глодал столь незавидный конец для этой милой, нежной, похожей на адского плотоядного Цербера, что мог сожрать тебя за один присест, и просто обаятельной собачки... Клауд лелеял надежду, что у Руфуса в запасе было имечко получше. И ноту «должен ли я предложить это первым?» прервал Руфус, уведомивший, что его ждала ещё одна бизнес-встреча, и Клауд не задумываясь пропел: — Окей, повеселись там. Я рад, что мне не нужно ходить на твои встречи, они, верно, такие отстойные. Люблю тебя. От всей души, но он совершенно не понял, что только что сказал, пока Руфус не схватил его за волосы, не оттянул назад и не впился в губы жарким поцелуем. — Повтори. —... Встречи, верно, отстой? Ты что, серьёзно? Ты переспал, ты под кайфом? И Руфус зрился на него так, как будто Клауд — пришелец с далёкой планеты. И зрился он так не то чтобы редко. — Гайя, Клауд. Иногда я даже не знаю, что сказать. Клауд моргал, смотрел на него бакланом, затем осознал в полной мере свой экспромт и тут же окрасился в три оттенка помидора. — Ой... Это. Но ты знал об этом. Я соглашаюсь с тобой каждый раз, когда ты говоришь это. — Если бы люди знали, с чем я мирюсь, они бы вручили мне медаль. — Ты уже вручил себе одну, — напомнил Клауд. — Она в рамке, в твоём кабинете. Я видел. — Клауд. И Клауд сдался. Снова. Повторяя заветную, столь желанную фразу специально для него, как подарок на именины, но произносить это глаза в глаза — немыслимо трудно, ибо всё, что занимало разум Клауда, это то, что Руфус — ещё один человек, которого он мог потерять, ещё один человек, перед которым он мог облажаться, ещё один человек, которого он мог не спасти. — Ты выглядишь очень рассерженным, знаешь? — Заявил ему Руфус. — По правде, ты не особо хорош в партнёрстве. — Я злюсь не потому, что люблю тебя, — убеждал его Клауд, полный решимости объясниться, расставить все точки над i раз и навсегда, даже не понимая, что он буквально сказал это вновь. И во второй раз это уже не звучало так, будто он одной ногой в могиле. — Это просто потому, что мы говорим о чувствах, а ты знаешь, как у меня с ними всё сложно. — Клауд, — Руфус обратился к нему в тот редкий момент, когда ходить вокруг да около, лишь бы не бередить его травмы, уже просто не пристало. — Я не собираюсь умирать. Ну, я мог бы. И, полагаю, многие хотели бы меня убить. Но я сделал свой собственный выбор, и в нём нет твоей вины. Я хочу, чтобы ты был со мной. Ты — герой, а не я. И я никогда не хотел им быть, и уж точно не хочу быть сейчас, живя с тобой и ясно видя, как вы, герои, противоречивы. Клауд чуть сдуру не ляпнул, что он не уверен. Но ему не теплила перспектива того, что Руфус мог достроить и перестроить каскад его смысла за него же. Кроме того... да, Клауд был влюблён в него. И это вне всяких сомнений делало его более лояльным и терпеливым по отношению к... менее героическим качествам Руфуса. Которых, по общему признанию, было немало. Клауд не какой-нибудь наивный тупень, и он прекрасно представлял, насколько грязные подковёрные игры вёл Руфус, дабы сохранить свою должность. Но, как ни странно, Клауд никогда не сомневался в том, что «я люблю тебя» с его уст срывалось искренне и не из каких-либо меркантильных побуждений, хотя рейтинги популярности Руфуса значительно выросли с той поры, как народ прознал об их отношениях. — Никто не убьёт тебя в мою смену, — вызывающе бросил Клауд, вздёрнув подбородок. Впрочем, запал его быстро поугас, и он смущённо прочистил горло: — Я... знаю, что мой послужной список в спасении тех, кого я люблю... не идеален. Но я спасу тебя. Руфус протянул руку, коснувшись губ Клауда; его голос был низким и хриплым, но выражение лица, глаз — поразительно молодо, почти уязвимо, как у ребёнка. — Ты уже спас меня, Клауд. — и, оу. На эмоциях Клауд прикусил его пальцы, и это было так замечательно, так хорошо, будто он ступил на полосу согревающего солнечного света. — Перенеси встречу, — говорил, хватая Руфуса и утягивая его в спальню. Но дошли они лишь до гостиной. Руфус никому не позвонил и встречу не перенёс, но, как он позже воззвал к памяти Клауда, он — начальство. А если начальство не явилось на встречу, значит, её не будет. — Иногда, — невпопад начал Клауд, стремясь поделиться хотя бы четвертью информации, эквивалентной той, что наболтал ему Руфус. — иногда, как мне кажется, это круто. Круто, когда ты незаметно манипулируешь людьми и заставляешь их делать то, что тебе хочется. Руфус, весь взлохмаченный, пунцовый, зыркнул на Клауда почти недоверчивым взглядом. И разразился смехом: — Иногда, Страйф? Иногда? — Ага, — шепнул Клауд, слегка улыбаясь. Он приник к губам Руфуса, отстранился. Излучал свет только для него, чувствуя себя так легко, как никогда прежде. — Иногда. ××× Клауд шествует в костёл, навсегда сшитый крепкими нитями для него (и для всего мира) с Аэрис Гейнсборо. Он приносит с собою букет. Ставит его в прохладную воду, и говорит с духом этого места, с Аэрис, будто она всё ещё кровная, осязаемая... живая. Поныне не имело значения, любил он её или только думал, что любил из-за воспоминаний Зака. Как ни крути, Аэрис была его другом, но её не стало. Она отдала свою хрупкую жизнь ради высокой цели, бьющей за пределы стратосферы и, наверное, никто — ни её друзья, ни она сама — не могли оценить эту жертву в полной мере. Но лишь потому, что это было просто напросто неподвластно людскому уму. — Я всегда всё делал ради себя, — тихо сознаётся, блюдя, как лепестки рассекали холодную толщу; прозрачную, упругую, чистую. Разум стыдил, ведь он осознал это только сейчас. Казалось, осознал только сейчас. Но он это знал, Аэрис это знала задолго, но Аэрис бы не хотела сожалений, корений в своём вечном покое. — Я и моя ошибка. И то, как... чёрт, прости, как ты была храбра. Потому что ты правда была очень храброй, Аэрис. Ты спасла всех нас, и мне очень жаль, что я не понял это сразу. Я думал, что не сберёг тебя, но... напрасно. И не только я, любой, что думал так же... Клауд встряхивает голову, ненавидя себя за то, что он так и не научился подбирать слова, даже когда его никто не слушает. И когда он буквально разговаривает с усопшей. — Ты спасла планету не для того, чтобы мы утонули в наших страданиях, — пытается он, а затем корчит лицо. Чёрт, теперь он звучит, как Сефирот. — Я имею в виду: я буду жить. Потому что это твой подарок для нас всех. Эм. Извини? Я бы хотел, чтобы ты была здесь, Аэрис. Один из бутонов мягко отделился от других и невероятно, но отплыл обратно к нему. Клауд давит измученную улыбку и поднимает его. — Спасибо, — стеснительно; и кладёт цветок на рябящую гладь. Умиротворение, спокойствие... После он садится, скрестив ноги, перед мечом Зака ​​и говорит ему всё то, на что у ему не хватало бравости. Клауд передаёт, что скучает, что любит его, как брата, и будет любить до конца своих дней. Что Зак был для него настоящей семьёй, семьёй, о которой он всегда мог только мечтать. — Ты всегда видел лучшее в каждом, — излагал, улыбаясь. — Даже в неуклюжем кадете со странной причёской, который засматривался на твоего парня. Ты всегда верил в меня, всегда. Ты погиб так давно, но на самом деле ты никогда не покидал меня, верно? Я не смог спасти тебя, но ты спас меня. Спасибо, Зак. Думаю, теперь я всё понял. Клауд касается своего рта сначала, а потом — осторожно прижимает их к мечу Зака; они дрожат. И, быть может, совсем немного, чуточку даже, но сломанная пустота в груди потихоньку латалась, залечивалась, наполняясь теплом. Теперь он точно всё понял. Наследие Зака Фэйра не должно состоять из взаимных обвинений, горечи и вины. Он прославил любовь к жизни, поиск лучшего в ближних, веру и способ оставить частичку себя внутри них, чтобы они больше никогда не были одиноки. Даже если, скажем, у этого абстрактного человека, в которого вы очень сильно верите, есть как минимум пять или шесть идей, как добить этот бренный мирок: метеором, монстрами или генетически-изуродованными собаками с тентаклями. Клауд лыбится, как дурак, и молвит: — О, и, я, наверное, должен сказать вам обоим — я влюблён в Руфуса Шинру. Он мог бы поклясться, что услышал хихиканье Аэрис, но это могла быть просто игра воображения.