Снег и пепел

1500 лет до нашей эры.       Шаг влево, уворот от меча противника, удар наперерез и Кощей отскакивает. Обзору мешает пустынный ветер, загораживает, лезет в глаза. Звон клинков за спиной, напоминание четкое и ясное, бой ещё не окончился.       — Слева! — крикнул Гильгамеш.       Он успевает пригнутся, когда над головой свистит стрела. Вскидывает голову, видит темное пятно противника вдалеке на верблюде. Засада, подсказывает чутье. Это была засада. Поймать проходящий мимо караван и убить всех путников.       Кощей отскакивает в сторону от другого удара, слышит резкий хлюпающий звук, когда кинжал Гильгамеша входит в плоть вора, тот падает замертво на землю. Он стягивает лук со спины, выхватывая стрелу, натягивает тетиву и щурится, целясь. Отпускает тетиву, стрела молниеносно летит вперед, разрезая воздух громким свистом. Вор соскальзывает с верблюда, падая на песок.       Мертв.       Кощей опустил лук, огляделся вокруг. Мертвые тела валяются вокруг, песок, забрызганный кровью и ошалело выглядящий Гильгамеш рядом.       — Ты как?       Он моргает растерянно, качает головой сбрасывая наваждение и убирает кинжал в складки одежды. Кощей видит, как дрожат его руки, безумно горят красные глаза, а в воздухе ощущается стальной запах чужой крови.       — Нормально.       Гильгамеш смотрит на него, уже более осознанно.       — Спасибо. Пойдем, надо вернутся в город.       Кощей кивает головой. ***       Кощей знает его давно, достаточно давно, чтобы выпить вместе по стакану вина и пуститься в славные сражения. Познакомились они ещё тогда, парочку десятков лет назад, когда Кощей возвращался из Маньчжурии, решив сократить по красным песка пустыни. Знакомство началось с драки, продолжилось пьянкой в баре, а завершилось вероломным проникновением в покои царской дочери царя Урока, чтобы украсть браслет в подарок его матушке.       Кощею оставалось догадываться как ему все сходит с рук, все-таки у шумеров и их богов другие законы. Но то ли Гильгамеш был любимчиком в обоих пантеонах, то ли играло роль близкое соседство двух государств.       Ниппур, столица страны, шумная, громкая, полная снующих туда-сюда людей и пахнет пряностями. Кощей сидит на мраморном полу, рассеяно жует зеленую травинку во рту, смотрит на лениво плывущие облака в небе. Гильгамеш минут десять назад скрылся в каменных дверях храма Экур где должен ждать Энлиль.       Поручение состояло в том, чтобы выследить воров, которые грабили караваны из страны в другие ближайшие поселения и города. Кощею оставалось догадываться почему это не выполнил кто-то другой из шумерского или аккадского пантеона богов.       Но Гильгамеш говорил, что сам взял этот заказ. Пустыня его стихия, его податливо слушающийся тайфун, что подскажет и поможет. Кощей в ответ пожал плечами, молча согласившись. Он мало понимал законы и правила других пантеонов.       Он выскочил из храма, громкие шаги эхом отдавались на мраморные стены и потолок. Разъярённый, громкий и злой Гильгамеш спустился по ступеням, плюхнулся рядом с ним и сокрушенно вздохнул.       — Ну что сказали? — с любопытством говорит Кощей.       Гильгамеш цыкнул раздраженно, пожал плечами. Алые волосы разметались в разные стороны, руки сжаты в кулаки раздраженно, а глаза полыхают ненавистью. Кощей невольно сравнивал себя с ним, понимая, что не достиг такого уровня ответственности и дисциплины. Ему до сих пор даже тяжело встать ранним утром! Нужно менять свой режим сна, так дела не делаются, сказал бы Чернобог.       — Шакалы последние, твари фараоновы! — рявкнул Гильгамеш. — Задание то выполнили, но вот награда за потраченное время народное спокойствие.       Кощей пожимает плечами, немного не улавливая сути, но соглашается. Чужой мир, чужие законы и правила. Ему ли как князю и сыну Нави не знать, как изменчив и разношёрстны миры.       — Может выпьем? ***       Таверна «У Иштар и сынов» похожа на шумное сборище людей вовремя Акиту, весь простой люд от нищих и крестьян до богачей. Цветов и жертвенных подношений только не хватает.       Они лавируют между пьяными телами, стараясь не коснутся кого-либо. Никто их не увидит пока они этого не захотят, но лишний раз на драку нарываться нет желания. Гильгамеш выхватывает два стакана грога со столика синюшного пьяницы, лежащего лицом вниз и пускающего слюни. Кощей проходя мимо, морщится от отвратительного зрелища.       Гильгамеш и Кощей сели за столик в самом углу таверны, распивая сладковатый ячменный грог и слушая человеческую возню. Есть в этом какое-то очарование, едва уловимая искра жизни, которая в любой момент могла закончится.       — Бабы, — внезапно начал Гильгамеш. — Бабы странный народ, но я думаю все получится у тебя.       Кощей сдерживает раздраженный рык, приглушает силу ссохшихся костей и пепла, осыпаясь и падая, та оставляет запах тлена. Расскажи ему что раз десять пожалеешь, что заикнулся. Не для совместного обсуждения в баре рассказывал он это, скорее мнение со стороны узнать и все.       — Спасибо.       Он делает глоток грога, рассеяно гоняя туда-сюда жидкость во рту. Вкус ячменя напоминает блины в печке запечённые, яркое солнце весны и странную Морену. Внезапным осознанием сыпется на него мысль, вернутся надо. Давно его не было в степях родных.       — Я уеду скоро, — он оставляет стакан на стол. — Дела ждут.       Гильгамеш скалится в кривой улыбке, понимает все прекрасно почему он так делает. Дурак, что доверился, так сказал бы отец. Но Кощей видит рациональное зерно во всем этом, зерно что скоро прорастёт стоит постараться. В кои-то веки постараться и поступить как надо, как правильно. ***       Явь блистает. Духи распивают напитки, вкушают вечные яства и веселятся в вечности.       Правь горит ясным огнем. Боги восседают в своих одеяниях на деревянных тронах, наблюдают зорким оком за людьми.       Мир цветет, обновляется и сбрасывает снежные одеяла с земель своих, птицы весело щебетать начинают, возвещая о начале весне. А Кощей сидит на сваленном бревне дерева, перебирает пальцами струны гуслей. Инструмент издает хаотичные звуки, ничего конкретного. Но ему нравится странное сочетание, напоминает вихрь эмоций, творящийся внутри.       — Не суди, да не судим и будешь.       Жрец, старый человек ссохшегося внешнего вида из-за долгой жизни, держит в одной руке посох из березы, а другую подставил под морду медведя. Зверь чавкает чем-то вкусным, как Кощей понял сухари.       Зовут Яровид, Кощей давно его знавал. Чернобог свел с ним ещё в начале обучения, мол пускай наукам премудрым научиться непутёвый сын. Али чего мудрого из него вырастит. Путного из него ничего не выросло, но Кощей благодарен был ему за возню с ним, таким тупым, костяным идиотом.       — А я и не сужу, — тихо отвечает он.       Мелодичный перезвон вырывается из-под пальцев, как восклицание в ответ на слова жреца. Гусли приятно тяжелят своим весом ноги. Больше чем скучные нотации об обязанностях, Кощею нравилось играть на гуслях.       — Но ты в смятении душевном.       Яровид гладит медведя по загривку, тот прикрывает глаза и тыкается в него мордой, подобно кошке. Не зря говорят, связь древняя, крепкая как дерево, пустившее корни в землю. Самые близкие звери людей.       — Да.       Он не знает, что сказать. Кощей не считал себя лентяем и сопляком, воспарившим от одного взгляда девки. Пускай другие смертные люди или боги делают это. Но и гордым себя он не назвал бы, скорее избегающим ответственности идиотом. Не хуже Вани дурачка на печи лежащего, бока почесывающего и восклицающего об усталости.       В груди странное томление, сродни проведению ритуалов перед каменными истуканами богов. Кощею казалось вдохни и вот он видит костры до небес, первобытную, хаотичную магию, что струиться по венам горячим и звуки барабанов. Руки тряслись предвкушено, ожидая зрелища нового.       Он мотанул головой, сгоняя морок. Долго ли он так восседал в раздумьях? Одной Живе известно. Медведь лежит под боком жреца, спит, не ест, но выглядит безмятежным. Яровид оперся о посох, смотрит заплывшими от старости глазами вдаль. Лес, лес, повсюду лес, а там горы великие, взирающие на них грозными очами. Небо краснеет, солнце уходит в закат. Хорс закрывает великое светило темным полотном ночи, укрывая до следующего дня от любопытной нечисти.       — Странно чувствую себя. Горю будто, но сам не знаю от чего.       Кощей положил руки на струны гуслей, перестав играть. Собственный голос сипло звучит, подводит.       — Повязанные силой древней, кровью соединенные.       Яровид поворачивает голову, смотрит на Кощея не человеческим взором. Его глаза блестят как у Ярило, которому тот дары приносит. Он вздохнул тихо, не смея отвести взор. Провидение жрецов дело тонкое, неосознанное, но важное. Главное не спугнуть, не перебивать, не нагрубить старику. Иначе прогневаешь его и бога, которому тот возносит песнопения. Простой люд знал это правило.       — Бессмертный ты или нет, но у вечность другие законы. Божественный союз, мешающий кровь свою бог и богиня с волчьими клыками, — Яровид приподнял голову, растянул губы в улыбке кривой, загадочной. — Ты конец жизни, но тебе нужно и начало для равновесия мира, и Нави.       Кощей окончательно растерялся, сжал края деревянных гуслей.       — Что ты имеешь ввиду? Опять загадками говоришь? Ты же знаешь не могу я расшифровывать их. Не люблю это я, — рявкнул он.       Яровид смеется громко, хрипло, приглаживая свою бороду. Старый хитрец никогда ничего не скажет напрямую. Разбирайтесь сами, напрямую. А медведь рядом с ним как назло не просыпается, заговоренным сном спит наверняка.       — Сам все поймешь. Когда время придет. ***       Она не любила гостить в чужих краях, но в тайне хотела этого. Морена все ещё ощущала себя неказистой, странной, долговязой и неприметной для всего человеческого. Белая ворона среди других богов пантеона.       Но быть в гостях все равно нравилось, чувство хорошее, сладкое и похоже на воздушное облако сладкого хлеба.       Правь блещет красотой и изяществом. Резные завитки на избах, огромные крыши с древесными петушками за место флюгеров. Молочные реки, текущие по земле, кисельные берега океанов и белесые облака в небе. Правь похожа на сказку, что стала явью. И в этой сказке живут боги, что издают свою истину жизни.       Все разбежались кто куда, по делам или потрещать о мелочных вещах, ничего серьезного, но раздувается до масштабов вселенной. На входе в главную избу, маленькая снаружи, но огромная внутри, встречает радушно улыбающийся Ярило. Он обнимает названную сестру, хлопает по плечу и смеется. Он весна, она зима. Один следует за другим, один дополняет другого.       — Гой еси, сестра!       — Взаимно брат.       Он проводит её в глубь, миную порог и несколько больших комнат где сидели другие боги.       Макошь и Велес сидят в углу, тихонько перешёптываясь и поминутно восклицая о чем-то. Забавное сочетание миловидная, маленькая по росту богиня ткачества и хмурый, бородатый бог покровитель скота. О чем они могли говорить, какие общие темы нашли для разговоров для Мары оставалось загадкой.       В другом углу на скамейке за столом с самоваром сидят Хорс и Перун. Солнцеликий мальчик восседает гордо, волосы яркие подобно солнцу, а внешний вид как у простого парня с деревни, косоворотка и шаровары. Царь-солнце как называли его люди, серьезно слушает Перуна. А сам Перун, вздернув подбородок гордо, смотрит на Хорса и говорит. Сказала бы Морена, что у кое-кого длинный язвительный нос, который стоит отрезать.       Они зашли в маленькую комнатку, Ярило закрыл дверь и уселся на лавку, приглашая и её так сделать. Она села рядом, недоумевая, о чем хотел поговорить он. Комната маленькая, тесная больше похожая на сарай для лопат, пил или стамесок.       — Что случилось между тобой, отцом и Ладой?       Морена хмурится, поняв наконец-то какая тема беседы будет.       — Ничего. Я ушла сама и теперь живу в другом месте.       Она вспомнила про Майю и как ей помогала перегонять оленей с зимних на летние пастбища, до того, как получила ворона посланника от Ярило и пришлось сорваться с места. Жизнь вдвоем в юрте и с оленями оказалось трудной, но интересной для неё. Новые приобретённые навыки, постоянный доступ к лесу для Клыка и жар охоты, который она так любила.       Ярило сокращённо вздыхает, чешет переносицу.       — Мара, милая моя радость. Ты же понимаешь, что и меня подставляешь? Я должен был объяснять Ладе и Сварогу где ты была.       Она кривит губы в саркастичной улыбке, какое лицемерие с их стороны вспомнить о ней так поздно, когда прошло пятьсот лет. Ярило понимая её настрой, качает головой, складывает ладони вместе и утыкается лбом в них. На лице усталость, а в голосе тоска и удрученность. В каком-то смысле ей жалко его.       — Ладно, живи где живешь. Главное, что с тобой все хорошо.       Она тянет ладонь к нему, гладит по голове, взлохмачивая солнечные волосы. Он напрягается, но следом успокаивается, позволяет делать ей это. Морена улыбается, тихо говоря:       — Так бы и сказал, что скучал и поэтому позвал.       Ярило усмехается, опускает руки на колени, поднимает голову и смотрит на неё, большие глаза цвета весенней зелени. Она останавливается, убирает руки с его головы.       — Я так устал, Мара, — на грани отчаяния шепчет он. — Я устал управлять всем.       Она помнила совсем ещё юного вечного мальчишку, когда-то они резвившегося в цветущих лесах Тайги, а теперь каждый занял свою роль. Тяжелая, громоздкая и больная, но важная роль которой стоило следовать всю оставшуюся вечность. Как бы тебе не было противно и больно, юный бог.       — Я опять предлагаю, но все же может кому-то передашь власть? — осторожно говорит она.       Ярило яростно качает головой, хмурится устало.       — Нет не могу. Не по закону мировому будет передача власти.       Морена вздохнула, спокойно принимая отказ названного брата, понимая всю историю, которая стояла за этим. Посох Алатырь вместе с властью главного бога в пантеоне Ярило получил от другого более хаотического и древнего бога — Коляды. Он обучил всему, передал все старые, покрытые пылью и песком знания и ушел, растворившись в неизвестности.       Возможно он тоже, как и остальные хнотические существа, стал реликтом мертвым, думала иногда Морена.       — Тогда отдохни, не знаю. Может сходи в Явь, пропусти по стаканчику браги.       Он вздыхает тихо, трет глаза, а в движениях, словах, интонациях сквозит тяжесть веков и печали. Мара смотрит на него жалостливо, теряется взглядом в этих морщинках в уголках глаз, едва заметной хмурости золотых бровей и тяжелой интонации голоса. Ей самой больно, режут словно ножом наперекосяк, собирая по кусочку мяса. Брат не по крови, но названный, больше друг, а ещё больше семья родная, которой не было. Чувство странное, щемящее похожее на то, когда Бадняк сжигает ритуальное полено в кострах зимних на день поворота солнца. За версту чуяла она его, проказливого карлика, что каждый год совершал сей ритуал. И сейчас словно скребет своим поленом по стенкам печки, поддувая огонь страшный.       Не привыкла она видеть его таким блеклым, погасшим солнцем весны. Ох, как не привыкла.       — Я могу остаться здесь, помочь чем смогу, — она тихо произносит, утыкается лбом в мальчишеское плечо бога, обнимает ласково и осторожно. А у самой скребется сизое полено в душе, разгорается в огне зимнем от тусклой боли.       Ярило вздыхает тихо, теплым дыханием опаляет мороз и стужу. Он жмурится рьяно, прогоняет непрошенные слезы слабости, а тело поворачивает, чтобы удобнее было её обнимать. Сжимает извилисто расшитую ткань платья халадаай, ярко белый с вкраплениями узоров синего и серого под стать ей, думает он. Слишком не так, слишком больно и слишком сложно для весны и зимы.       — Прости, что не пришел. Прости, что оставил тебя.       Ярило гладит её по спине, задевает кончики волос распущенные, вьющиеся и мягкие как первый выпавший снег. Морена всхлипывает, трясется от сдерживаемой истерики, льнет к нему как к спасательному очагу в печке зимней ночью. Она не специально, истерика сама собой вылилась из неё буйным потоком.       — Не извиняйся. Я знаю, что у тебя много обязанностей.       Её голос тих, её голос треснутые осколки стекла и снежная буря в полночь среди лесов. Морена смиренно принимает, смиренно успокаивается и не уходит, знает ему тоже сложно. Сын хаоса и весны, рожденный чтобы хранить посох Алатырь, возглавлять и управлять всеми тремя мирами. И волчья девчонка, брошенная собственными родителями и сбежавшая в далекие горы и лес.       Она вздрагивает, когда длинная морда трется о её нос, опускает голову и смотрит на огромные зеленые глаза Клыка, что змеем обвился вокруг ног. Пушистая белая шерстка, огромный хвост помело и добрый взгляд.       Ярило рассмеялся, оторвавшись от неё и потрепал волка по загривку.       — Кого это к нам принесло, а Клык? Я скучал дружище.       Клык поднял голову, издав тихий вой больше похожий на скулеж собаки. Морена закатила глаза, улыбнулась, а руки вытирали слезы с щек.       — Дурачок ты мой.       Волк древняя сила стихий зимы, воплощённая и подчиняющаяся ей, да и яркое солнце весны Ярило. Вот и все её близкие друзья, и семья.       — Хитрюга, — он вытащила из халадаая горстку сахара и сунула в открывшуюся пасть зверя, знает подлец что угостят его.       Позже ближе к весне жизнь проснулась к празднику жизни готовится нужно было. Масленицу проводят в Яви, что блистает ярче обычного, а призраки снуют туда-сюда сильнее. Накрыли гигантский деревянный стол скатертью самобранкой, поставили большой самовар и расставили вкусные угощения в тарелочках с резными боками. Дерево великого Рода в которое превратился один из древних богов когда-то, виднеется на вершине гор.       Боги похожи на ворох улей пчел, разговаривают, смеются и громко восклицают. Её это раздражает, она, которая привыкла к тихим лесам Тайги и снежным бурям по ночам во время охоты. Велес и Стрибог, Мокошь и Святовит, Семаргл и Дажьбог, все они теряются в калейдоскопе ярких вспышек солнца, цветастых стекляшек в украшенных окнах изб.       Она садится на дальнее место, на край скамьи подальше от особо говорливых, рядом с Хорсом. Морена учтиво кивает головой, вежливо улыбается.       Он находит её быстро, чутье или нет, не ведомо сей ответ данной тайне. Он идет, зная тайну древнего пророчества, помнит слова Яровида сказанные на той горе в полях ячменя. Гильгамеш бы добавил со сарказмом, что не отворачивайся от судьбы раз такие дела наступили. Улыбка, платье на манер северных народов зимы и собранный в огромный пучок на затылке волосы. Памятуя о том, что пришел поздно (хотя не специально), ненавязчиво уходит от разговора с Ярило, тот лишь пожимает плечами, садится во главе стола. Понимает, возможно догадывается, но виду не подает.       — Доброго вечера, милая госпожа морозов, — он давит странное приветствие, садясь рядом. Хорс закатывает глаза, переключая все внимание на Ивану Купалу, вовлекая в разговор о весенних птицах и кованном железе.       Она давит усмешку, делает глоток ячменной водки и хладным, тяжелым взглядом из-под белых ресниц смотрит на него. Ушла бы, клянется Морена, ушла бы на другой конец Яви лишь бы не видеть эту угловатую морду напротив, но не уходит отчего-то. Остается на зло самой себе. Кто-нибудь выдерните её отсюда, дурочку несчастную, играть с князем Нави меньше всего хочется.       — Не помню, что бы Ярило приглашал гостей из сырой Нави.       — А я сам пришел, меня никто не звал, — он делает акцент на первых словах, игнорируя щемящую кости боли от запаха стужи, что витает вокруг неё. — Ярило прекрасно знает, что у многих богов дела.       Хорс склоняется ближе к Купале, кажется шепчутся о грязных слухах вокруг Макоши и Велеса. Ярило закончил говорить свою торжественную речь о начале года, весенних планах и новых дорах от людей, значит официальная часть подошла к концу и можно делать кто что желает. Перун чопорно переговаривается со Святовитом, тот молча кивает, хлёсткая брагу из стакана. Макошь и Велес милуются о чем-то. А других богов Кощей уже не слышит, внимание дымкой пара рассеивается, сосредотачиваясь на Морене.       Пропади все пропадом в огненной пасти Рарога! Предательница птица двуногая.       План был быстрый; проверить и опровергнуть слова Яровида, пропустить по стаканчику ячменной водки с Ярило, к концу вечера со спокойной душой покинуть Явь и вернутся в мир людей. Забыться, исторгнуть противные, вязкие слова правды (он чуял, нутром чуял, что правда, но сам себе не признавался) и забыться в вихре тленного бытья. Да даже Гильгамеш бы так сделал, он уверен! Обаятельный прохвост, воин кровавый и просто не глупый парень, чем не сказка для любой девушки? Гильгамеш знал это поэтому с лихвой и охотой дурил головы девкам, обещая несметный богатства и счастливую жизнь.       Да только кажется он был благороднее самого Кощея, возвещая вечно о том, что жизнь — это жизнь, а коли появится девица прелестная, так он, красив, учтив и обходителен будет. И мог Кощей рот открывать и закрывать в безмолвии как рыба подводная, не имея слов чтобы ответить. Потому что знал глубоко внутри своего костяного нутра, что друг прав. Сам сейчас испытывает на себе подобное.       — А-ли сам пришел, так значит образумился сын блудный? — и в ответ она смеется коротко, чуть отводя взгляд в сторону, но определенно беззлобно и искренне. — Сын Навьи, образумился на радость родным.       Он не делает ничего особенного. Не пытается играть и жеманничать как князья людские или отец, говорит, что думает, а сам улавливает в её интонации знакомые нотки сарказма, свои собственные. И будь он трижды прогнившим внутри, но чувствует, как подкупает это.       Ближе к ночи несколько богов покинули общий стол празднества, остались особо говорливые и любопытные желающие перемолоть кости всем знакомым. Хорс и Ярило все еще сидели за столом, обсуждая новое пришествие фараоновой династии на трон Кемета. Дажьбог и Перун скрылись в дверях избы, что именно обсуждая ей было не ведомо.       Макошь сидела на скамье, согнув ноги в колене, самозабвенно расчесывая густые волосы цвета ячменя Велеса. Она самозабвенно проводит деревянной расческой по мужским, сухим волосам. Между ними тишина, но тишина спокойная, умиротворенная и ласковая. Тишина не напряжённая, мягким одеялом накрывающая их.       — Смотри кто идет, — тихо вопрошает Велес, открыв глаза с легкой ленцой смотря в сторону новоприбывших гостей. — Злые какие.       В нотках голоса его она слышит язвительность броскую, хлесткую и сама не может не согласится с ним. Сварог мрачнее тучи, разодетый в свою одежду для работы кузнеца, а рядом красавица, но насквозь прогнившая жена Лада.       Молниями громкими подлетают к болтающих о новостях заморских Ярило и Хорсу. Краем уха Макошь ловит крики громкие, бранные речи грязные, а сама продолжает расчесывать волосы колтунами запутанные на голове Велеса. Она чувствует, всем своим нутром божественным как ему хорошо, как ловит он спокойную волну жизни, закрыв глаза и наслаждаясь.       Да и Макошь сама, ласкова водя расческой деревянной, мурлычет от удовольствия, поймав странно простое счастье в этом действие.       — Где она?! — возопила Лада, источая гнев древней силы.       — Закрой свой рот, она вольна быть где угодна! — вторит ей голос мужа.       Он поворачивается, смотрит на неё из не подстриженной челки, колтунами забитая тоже и улыбается. Макошь приподнимает бровь недоуменно, молча вопрошая что не так.       — Давай, чтобы у нас не было, — Велес хихикает звуком похожим на колосья ячменя качающиеся на ветру.       Макошь смеется, не решая продолжать разговор об этом, соглашаясь с ним. Знает прекрасно жизнь нелегкую чужих семей богов, понимает и позицию Велеса, что не ровно дышит к ней. Коли так говорит посевной бог, значит не дурачок Иванушка, она согласна.