Аромат роз

      Аромат роз — его воздух.       Сидя в розовом саду, единственным желанием было надышаться. И он точно знает — это в последний раз.       С первым глубоким вздохом он вспомнил мать. Её образ размыт, он совсем её не помнит к своим годам. Ни лица, ни голоса, ни тёплых материнских прикосновений. Лишь аромат. Тот, что окутывает его по сей день.       Вспомнил бабушку. Мадам-бабушка — именно так, ласково, с ноткой переживания. Он переживал о ней, думал о ней, стремился не предать её мечты. И всё равно она осталась сумасшедшей старухой, что пела гимн каждое утро. Женщиной, которая не позволила своим внукам умереть голодной смертью.       «Вот когда Кориолан станет президентом…», — часто говорила она.       Кажется, только она верила в него. Кажется, только она знала на что способен её Кориолан. Запах роз — это, в первую очередь, бабушка, которая выращивала розы на крыше, говорила, что они открывают все двери, и отрывала каждую от сердца, ведь это были её бриллианты. Сколько её нет? Настолько давно, что её внук дошёл до своего последнего дня, прежде выполнив все её желания.       Очередной вздох — Тигрис. Юная Тигрис Сноу… Та самая тощая, с длинным носом с заострённым кончиком, с золотисто-карими глазами и лиловыми кругами под ними. Та самая радостная юная леди, которая прочищала стоки, делала массаж своей наставнице, лишь бы представился шанс вырасти в самостоятельного человека. В искусство. Она им стала. Буквально. Тигрис была близкой, лучшим другом, той самой хрупкой душой, которая всегда беспокоилась о нём, всегда пыталась помочь, даже если сил совсем нет. Та рубашка, отцовская, что была переделана, иначе не скажешь, для него, всё ещё висела в шкафу среди тысяч других, самых лучших. Но эта вещь несла в себе куда больший смысл.       Он прочистил горло, а затем поднялся на ноги, чтобы начать медленно вышагивать мимо белоснежных розовых кустов.       Который год он гонит от себя воспоминания. Который год он гонит от себя всё, что было до.       Он останавливается. Касается мягкого бутона кончиками пальцев. Лепестки роз так обманчивы. На ощупь бархат, но стоит сжать чуть сильнее, до невидимых трещин, то спустя некоторое время эти трещины неприятно темнеют. И выглядят как молнии. Молнии, что пронзают нечто прекрасное, опаливая до угля.       Усмехается. Какая забавная банальщина. И ведь он прекрасно понимает, что между молнией и прекрасным созданием флоры, он — тот самый убивающих разряд.       Неожиданный убийца.       Закашливается. Вынимает из внутреннего кармана пиджака носовой платок, чтобы оставить алые пятна у еле заметных вышитых инициалов.       К.С.       Кориолан Сноу.       Как же он на самом деле ненавидит розы. Ненавидит носовые платки. Ненавидит чертовых соек и проклятый дистрикт двенадцать.       Шестьдесят четыре года с тех пор, как он выкинул все лишние воспоминания. Из головы. Из жизни.       Вытирая уголки губ от крови, он прикрыл свои бледно-голубые глаза. Просто проверить. На одну секунду.       А образ всё тот же в темноте. Та самая бабочка среди моли.       Кажется, Кориолан никогда больше так и не любил. Держал обещание перед самим собой. Жениться на той, что ненавижу. Черта характера, за которую он любит себя. Любил.       Непреклонный.       Сколько он себя помнит, всегда держал слово и обещания. Он мог лавировать и извиваться, переворачивать слова, готовить так, чтобы шли у него на поводу, но всегда делал то, о чем говорил. Всегда?       Было лишь одно исключение.       Одна.       Та, что приняла розу при первой встрече. Та, что проглотила слёзы, стоя перед всеми жителями двенадцатого, в своём некогда шикарном платье с радужными оборками.       Люси Грей.       Она не укладывалась у него в голове. С самой первой секунды. Никогда. И не уложится, какие бы он не давал обещания.       Тонкая нить холодного ветра коснулась его спины. Он неспешно обернулся.       Она перед глазами. Стоит и шуршит своими оборками. И поёт. В полночь, в полночь приходи К дубу у реки. Видишь, как свободу получают бедняки? Странные вещи случаются порой, Не грусти, мы в полночь встретимся с тобой?       Будто издевается.       — Что ж, мисс Бэйрд. Вы победили. Действительно победили.       — Ты же верил.       Она вся его жизнь.       Она воплощение всего. Каждой минуты. Каждого вздоха. Она стала его предназначением.       Аромат роз. Сойки. Платье с оборками. Дерево висельника. Белый цвет. Двенадцатый дистрикт. Голодные игры.       Чего в его жизни не коснулась эта умная, хитрая и смертельно опасная девушка?       Она создала мир его руками. Она дала каждую мелкую, но такую важную деталь. Она разрушила всё в воплощении юного символа восстания. Сойки-пересмешницы.       — Ты можешь уходить, Люси Грей. На этом всё. Я звал тебя тогда. В лесу. Сейчас же совершенно не нуждаюсь в тебе.       — А ты ведь мог бы…       — Не мог бы.       Она пожала плечами, а затем вновь запела. Я ставкой в Жатве стала, ты в жертву меня принес. Скажи, как можно убивать того, кого ты любишь?       Он устал. Вот сейчас он действительно ощутил то, насколько всё осточертело.       — Прошу вас, мисс Бэйрд.       — Ты убил меня. Убил Бобина. Убил Мэйфэр. Убил Сеяна. Убил… ты убил всех.       — К чему эти напоминания? Я прекрасно знаю.       — Ради чего?       — Оглянитесь, наконец, вокруг, мисс Бэйрд. Всё станет предельно очевидно.       — Власть? Ради власти?       — Любовь, мисс Бэйрд. Именно то, что мы любим — нас уничтожает.       — Я не…       Послышались шаги. Сноу знал, кто будет последним человеком, что поговорит с ним.       — До свидания, мисс Бэйрд.       Он появился перед Китнисс Эвердин в своей манере. Тихо и неожиданно.       Девушка рассматривала розовый бутон, который попался ей на глаза. Она сорвала его.       — Хорошая. Цветные, конечно, тоже милые, но только белый цвет совершенен, — он присел на лавку, — я надеялся, что вы придёте сюда. Нам столько нужно обсудить.       Китнисс оглядывается на двоих в чёрном за пределами стеклянного сада, а затем вновь переводит взгляд на Сноу.       — Вряд ли ваш визит будет долгим, поэтому начнём с главного, — договаривая, он вновь кашляет, вновь вытирает губы от крови.       А перед глазами его совсем не Китнисс, а пелена галлюцинации, чьим напоминанием она стала.       Не сойка.       Змея.