Изменщик

      Академик Сеченов был весьма тяжелым человеком, многим и не снилась такая жестокость, казалось, что на столь высокой должности сидит маньяк.       Каждый боялся сказать слово поперек, иначе, будешь уволен. Или что по хуже... Но кто знал, что твориться за закрытыми дверьми его огромного кабинета.       Ведь даже самые приближенные к нему люди боялись его. Многие задумывались, что же на самом деле случилось с Харитоном Радеоновичем, возможно, как выяснилось далеко не несчастный случай является его смертью, может это сам Сеченов приложил к убийству друга руки? Но это были всего лишь ничем не подкрепленные догадки.       Боялись Дмитрия все, но не смотря на это Михаэль на стороне всё равно вытворял свои грязные делишки, заметая за собой любые следы. Только вот любая ложь и все, что так тщательно пытался скрыть немец должно было всплыть.       Рано или поздно.

***

      — Дмитрий Сергеевич, вы звали меня? — Михаэль торопливо вбежал в кабинет, смотря на академика, что сидел за столом и пристально пилил только зашедшего в помещение немца. Его прожирающий хмурый взгляд мог означать только одно. Начальник недоволен.       Но мужчина медленно покивал, предпочитая не отвечать на вопрос словесно, однако, увидев, что бедный Шток мнется у дверей, боясь сделать хоть пару шагов ближе, мужчина все же подал голос:       — Ну же, не стойте как истукан, проходите, Штокхаузен. — он ставит локти на стол, кладя ладонь на ладонь и опуская на них подбородок, внимательно наблюдает за Михаэлем, что подходит к столу всё ближе и ближе.       — Славно, присаживайся, нам есть о чем поговорить. — сдерживая порывы злости, Сеченов медленно поднимается, проводя ладонью в белоснежных перчатках по столу.       Не смея сопротивляться Штокхаузен аккуратно опускается на стул, в его глазах читается волнение. И Дмитрий видел это, он питался этим волнением, таким сладким и возбуждающим. У него были большие планы на немца.       — Я вас слушаю. — картаво отозвался фриц, дрожащим голосом, пока академик обходил его сзади, а его ладони ложились на широкие плечи Михаэля. То ли ласково поглаживая, то ли собираясь сжать их да посильнее.       —  Мне птичка нашептала, что мой дорогой Михаэль, позволяет себе слишком много. Кто бы мог подумать, что столь послушный мальчик. МОГ ПРЕДАТЬ МЕНЯ! — выкрикнув последние слова чуть ли не в ухо Штокхаузену, он резко толкнул его на пол, опрокидывая вместе со стулом, чтобы немец точно упал.       От неожиданности и страха в ушах зазвенело и рефлексы подсказывали бежать. Как можно быстрее. Сеченов был в ярости и это могло плохо кончиться.       — Что? Нет-нет-нет! Товарищ Сеченов, все не так! Я-я ничего не делал! Постойте! — Штокхаузен отползал все дальше, пытаясь подняться на ноги, но ноги словно не слушались, путаясь между собой и не давая немцу подняться. А Дмитрий все ближе и ближе, а ладонь сжимается в кулак.       И вот Шток утыкается в холодную стену, отползать больше некуда. И академик наконец настиг его.       О как долго он оттягивал этот момент.       И схватив Михаэля за красный галстук, тяжелый кулак начальника пришелся прям в нос. Раздался характерный хруст, а из носа алым ручьем хлынула горячая кровь, что быстро спустилась до губ Штокхаузена.       Более Сеченов не сдерживал себя, злость, жгучие желание и возбуждение, смешались в один коктейль.       Вершить самосуд над предателем приятно, а еще более приятно использовать его тело в других целях, и коль Дмитрий не один год желал это тело, то самое время привести в действие свой второй план.       Резко притянув зажмурившегося от боли Штокхаузена ближе к своему лицу, губы академика соприкасаются с губами подопечного, что были напрочь испачканы в крови. Соленовато-кислый, металлический вкус крови чувствуется во рту у обоих, как только язык мужчины скользнул меж губ Михаэля, добавляя нотки страсти в поцелуй.       Но кажется, страсть тут чувствовал только Дмитрий, ведь фриц был поражен подобными казалось бы нежными действиями, после столь жестокого удара.       Его глаза широко раскрылись, а сам мужчина даже не думал отвечать на такие знаки внимания, только позволяя впиваться в свои губы все сильнее и сильнее.       Ничего не может длиться вечно и, наконец хватая подопечного за волосы, Сеченов беспринципно оттаскивает его от себя, в то время как на лице появляется довольная улыбка, кажется, тянувшаяся до самых ушей, выдавая неподдельное сумасшествие.       На губах и усах Дмитрия еще осталась кровь, и он жадно кусал губы, стараясь вновь ощутить этот вкус ржавого железа.       Но его рука лишь сильнее сжимает волосы на затылке, а после резко вбивает голову Штокхаузена в керамический пол, заставляя удариться его височную долю, тут же отпуская кудрявые волосы.       В висках болезненно пульсировало, а немец машинально схватился за голову, отзвуком ощущая этот удар, хотелось рыдать. Он действительно сильно провинился и хотелось, чтобы Дмитрий принял его мольбы.       — Дмитрий... Дима... Димочка. — судорожно прохрипел Михаэль, сплевывая кровь и пытаясь связать хоть пару слов, но будучи совсем не в состоянии сделать этого.       — Тише-тише, Михаэль, мы только начали. — бархатный голос Сеченова пытался успокоить немца, хотя его слова говорили только о начале этого банкета и Дмитрий поднялся, не желая сидеть около жалкого подопечного. Он бегло осмотрелся, словно, что-то искал, а в прочем... Чуть позже.       Черные лакированные туфли коснулись паха Штокхаузена, с силой надавливая на него, что вызывало у мужчины болезненный стон и шипение, а одна из рук вцепилась в икру академика, из последних сил стараясь отстранить ногу. Но пытаться было бесполезно, ведь увидев сопротивление министр лишь сильнее и сильнее надавливал, хмуря густые брови.       Нога отстранилась так же резко, позволяя Михаэлю на секунды, но расслабиться. Внизу же болезненно тянуло, покалывая.       Хотелось закрыть глаза и забыть это всё как страшный сон. Но не тут то было.       — Правая, нож! — обратился Дмитрий к своим железным балеринам, что в отличии от Штока служили верой и правдой.       А что до ножей, так Сеченов обожал их, кажется, у него была коллекция. И балерина уже заранее знала какой брать, конечно самый любимый.       Элегантно подойдя к начальнику, Правая протягивает нож, что лежал на её ладонях. Но прежде чем взять его, Сеченов медленно стягивая с ладоней перчатки, передавая их балерине.       Острый, заточенный и закаленный нож с резной рукоятью теперь был в руках Дмитрия. И Штокхаузену не следовало сопротивляться, чтобы этот нож не оказался где не следует.       Дрожь прошлась по телу немца, он боялся, но не мог же Дмитрий так просто решить его судьбу? Ведь фриц был важен для него, как работник. Неужели, от него так просто избавятся и заменят?!       Опускаясь к Михаэлю, Сеченов нависает над ним, усаживаясь на его пах. Лезвие ножа аккуратно распарывает пуговицы пиджака, а свободная рука ласково огладила грудь немца через ткань черной рубашки.       Однако, и её присутствие до боли раздражало Дмитрия, а поэтому он снова прислонил нож, слегка надавливая и проводя вниз, по рубахе.       Штокхаузен чувствовал, как острое лезвие касается его кожи и разрезает её.       Хоть порез и был незначительно мал, но это то чего добивался Сеченов. Он наклоняется ниже, пока его горячий язык проходится по ране, слизывая выступившую кровь.       Наконец-то он мог любоваться и касаться оголенного тела Михаэля, рассматривая каждую деталь на его груди.       Каждую родинку, каждое пятнышко, шрам.       И Дмитрий хотел, чтобы на этом чудесном теле было больше шрамов и ран. Тех, что оставит он сегодня.       Тянуть с прелюдиями было болезненно для академика, ведь тянущее возбуждение внизу живота не покидало, а поэтому сползая вниз, Дмитрий отложил нож, чтобы его милый ягненок не достал до него, а сам принялся расстегивать надоедливый ремень, а после пуговку на брюках и в конце ширинку брюк Штока.       Не желая более распинаться, Сеченов снова хватает нож, чтобы спешно разрезать бедные брюки вместе с бельем, кажется, снова задевая кожу Штокхаузена, ведь тот болезненно вскрикнул, когда острее ножа резким движением опустилось вниз по бедру.       И правда, от таза до колена начала кровоточить рана. Но Сеченову было все равно.       Он лишь поспешил окончательно стянуть с Михаэля брюки с бельем, оставляя его совсем почти что обнаженным.       Испуганные глаза все время смотрели на академика, совсем заплаканные, как у щеночка. Но он был непреклонен.       Пока Штокхаузен наблюдал, как Сеченов расправляется со своими брюками, его тело сжималось, в попытках прикрыть причинные места.       — Боишься, крысенок? Да-а-а, ты этого заслуживаешь, сучка. — протянул Дмитрий, широко улыбаясь и оголяя вставший член, что от сильного возбуждения пульсировал и сочился смазкой.       Откладывая нож, Сеченов впивается руками прямиком в бедра мужчины, надавливая на рану и с силой раздвигая ноги, что не поддавались, словно ржавые ворота.       Но Михаэль сдался, больше не в силах сопротивляться.       — Нет, нет, прошу, только не это, я не готов… — Штокхаузен хотел бы уползти, но лезть оставалось только на стену, только вот Дмитрий и этого не давал, плотно держа его за ноги и притягивая к себе.       — О, ты бежать вздумал? Не-е-ет, останься. — хватая нож, и запястье Штокхаузена, Дмитрий вонзает в его ладонь нож, вбивая его в стену.       От неожиданности Шток вскрикнул, а рука судорожно вздрагивала, вызывая ещё больше болезненных ощущений.       Всхлипы и вот слезы, что так старательно сдерживал немец.       Его ноги были раздвинуты, рука прибита к стене и бежать точно некуда, придется переживать это издевательство, принять.       Пока головка члена Сеченова терлась об его анус, Шток пытался расслабиться, чтобы проникновение не было таким болезненным, но не тут то было.       Когда Дмитрий резко толкнулся вперед, все внутри сжалось, не давай ему проникнуть дальше головки.       — Прошу, нет, мне больно… — вздрогнул немец, жмурясь.       Но Сеченову было не до его мольбы, ведь по большому пальцу обеих рук что проникли внутрь по двум сторонам, резко раздвинули стенки кишки, буквально разрывая вход.       А член все глубже проталкивался внутрь, не вызывая ни капли удовольствия и заставляя Михаэля болезненно стонать.       И только он начал привыкать к ощущениям внутри, как Дмитрий поспешил выйти почти полностью, а потом резво толкнуться обратно, по самое основание.       Большое помещение наполнилось глухими, болезненными стонами и вскриками, шлепками о тела друг друга и злобными усмешками Сеченова, чей таз безжалостно и полным ходом двигался вперед-назад. Пока Шток захлебывался, задыхаясь в собственных слезах.       Но это было далеко не все чего желал академик. Это не было наказанием.       Ладони министра схватились за галстук, затягивая его так сильно насколько это было возможно, чтобы дышать было еще труднее.       Сломанные нос, ком в горле от стресса и галстук, что перетягивал шею, заставил Штокхаузена не на шутку перепугаться, задыхаясь.       Его свободная рука, длинными пальцами вцепилась в галстук, что обвивал шею, пытаясь поскорее освободиться, но в глазах уже начинало темнеть, а сам немец хватался за любую возможность сделать вдох.       Но Сеченов ведь не убийца! Поэтому он вовремя высвободил шею Михаэля, давая бедняжке возможность вздохнуть.       А раз с ним все хорошо и мужчина прибывал в сознании, значит, пора приходить к кульминации, ведь сам Дмитрий был чертовски близок.       Поэтому схватившись за рукоять ножа, мужчина резким движением вынул его не только из руки подчиненного, но и из стены.       Лезвие медленно всадилось в живот Штокхаузена, заставляя его кричать от боли.       Так же не спеша, словно, растягивая удовольствие, Дмитрий Сергеевич проводил лезвие ниже к паху, вскрывая живот своему любимому.       Ах, прекрасное зрелище, вскрытое брюхо позволяло разглядеть весь дивный внутренний мир.       Безжалостно раскрыв напоказ брюшную полость, Сеченов засунул внутрь руку, нащупывая кишку, где сейчас двигался его член, чтобы сжать её и стимулировать снаружи, пока Штокхаузен окончательно захлебывался в слюнях и крови из последних сил выгибая спину.       — Чуть-чуть осталось, терпи, Михаэль, терпи. — спокойным голосом произнес Сеченов, выпуская тонкую кишку наружу, она немного мешалась, пора было избавиться от неё.       — Когда всё закончится. Я оставлю твоё сердце у себя. Забальзамирую его. Ты будешь жить со мной вечно, а твой череп будет украшать мой стол, мышонок. — свободная рука ласково огладила щеку Штокхаузена, пока его бренное тело не перестало дергаться совсем, лишь стеклянными глазами смотря куда-то ввысь, делая последние хриплые глубокие вдохи.       Последний толчок и семя оказывается внутри Михаэля. Он мог ранее ощущать, как внутри пульсировал член Сеченова, ощущать каждую набухшую венку на нем... И быть может как-нибудь получить от этого удовольствие, может смог бы в следующие разы, может всё было бы хорошо... Если б Штокхаузен признался в чувствах, но, ведь никогда не поздно?       Но сейчас, мужчина лишь страдальчески выдохнул, попытавшись выдавить из себя тихое, неуверенное: "я люблю тебя", но этот вздох был последний. А его тело окончательно обмякло, истекая кровью и располагаясь на холодном полу.