Отец

Дворец казался необитаемым. Коридор, ведущий к чертогу Одина и Вальхалле, освещался масляными лампами, укрепленными на колоннах нефа. Свет их был тусклым, дрожащим, несмотря на безветрие, а в темные углы он не проникал вовсе. Дрожала и моя тень, и я шел, крадучись, словно вор, потому что шум шагов моих не гармонировал с этим помещением, в котором время текло, казалось, как-то иначе, чем в других местах. Массивные дубовые двери, ведущие в Вальхаллу, были испещрены барельефами, изображающими историю сотворения мира, и я замер перед ними, совсем как в детстве, завороженный. Прямо перед моими глазами были сцены войны с Ванами, и вдруг я вспомнил, что видел уже их, будучи неразумным мальчишкой. Но как мог я видеть их? Я ведь был, наверное, раза в три меньше, чем сейчас. Я почему-то разволновался, этот вопрос ставил в тупик, въелся в голову, зудел, как заживающая рана, и я закрыл глаза, и тут же перед мысленным взором возникла картинка, словно только этого она и ждала. - Это Асы, видишь? Вот Один, твой отец, на коне, смотри, какая у него броня. А вот и Ваны. - Я не вижу! - Ладно, давай я тебя подниму… Я узнал этот голос, звучащий в моей голове, но боялся открыть глаза, чтобы воспоминание не ускользнуло, и я лишь крепче зажмурился и прикоснулся руками к картинкам, совсем как тогда. - Почему Один убегает? - Ваны оказались сильнее. Они увидели, как возгордились Асы, и решили их проучить. Видишь, они осаждают Асгард? - Но Один все равно победил их потом, да? - Нет, он поступил куда мудрее. Он решил заключить мир с Ванами. Смотри, они обменялись заложниками… А вот они пируют вместе. Теперь Асы и Ваны добрые друзья. - А я кто? Он опускает меня на землю и разглядывает картинки уже сам. Бледное безбородое лицо подростка с тонкими чертами, собранные рыжие волосы, жадно изучающий древние изображения взгляд. - Аса-Тор, Одинсон - отвечает он не сразу. - А ты? Ты тоже Ас, Локи? Он бросает на меня взгляд, и губы искажает кривая ухмылка. Я открыл глаза, словно очнувшись от видения. Отступил на шаг от стены, моргнул, перед глазами стояла эта ухмылка, которая совсем не изменилась, хотя прошло уже много лет. Это Локи. Локи, тогда еще только явившийся в Асгард, еще подросток, за которым я всюду ходил, как собачонка, потому что он знал много сказок и пережил столько приключений, хотя был старше меня не более чем на десяток мидгардских лет. Это он подводил меня к этим воротам и подсаживал, чтобы я, несмышленыш, мог разглядеть картинки. Воспоминание это, совершенно ничего не значащее, почему-то свербило в груди, словно я чем-то провинился перед Локи, но я не помнил, что произошло дальше и не мог вспомнить. Сколько ни напрягал память, последним, что я видел, была его некрасиво обнажающая зубы ухмылка. Из-за дверей не доносилось шума пира, но запах жареного мяса мог беспрепятственно проникать в неф. Втянув его носом, я воспрянул духом, глупое детское воспоминание исчезло, словно его и не было, и я толкнул двери, которые легко отворились, как от прикосновения любого из Асов и Ванов. Вальхалла оглушила меня. Стук сотен огромных деревянных кружек и ковшей друг о друга, топот ног, громкий, словно крики птиц-падальщиков, неудержимый хохот простолюдинов и гомон, радостные возгласы набитых мясом ртов – весь этот гвалт, тонущий в духоте и теплом запахе жареного мяса вперемешку с прогорклым и кислым запахом пота, одурманил меня. И я вдохнул его, как младенец вдыхает запах материнской груди, и просветлел сердцем, теперь уже в полной мере ощущая, что вернулся домой. Во главе стола восседал Всеотец, я посмотрел на него и поклонился, а он, поднявшись на ноги, перекрикивая шум сотен грубых голосов, возгласил: - Тор!!! И тут же ко мне обернулись заросшие косматыми бородами, раскрасневшиеся, испещренные боевыми шрамами лица, и сотни набитых мясом ртов завопили на разные лады, приветствуя меня, некоторые воины вскочили на ноги, которые нетвердо держали их, другие подняли кружки, некоторые просто вопили, возбужденные всеобщим восторгом. Я смотрел в эти лица, лица отважнейших воинов, и меня переполняла радость от того, что эти достойнейшие люди приветствуют меня с такой любовью, смотрят на меня, будто ждут чего-то. И я выхватил из-за пояса Мьелльнир, и, потрясая им, прокричал: - Будем же пировать! Зал взорвался новыми приветственными воплями, которые, впрочем, быстро стихли, чтобы уступить место чавканью и хохоту. Я прошел на свое место рядом с отцом, и сидящий по правую руку от меня воин – чернобровый, с изъеденным оспой лицом - передал мне кружку пива. Я ел и пил, разглядывая этих славных парней, невольно заряжаясь их диким и грубым весельем и, когда кто-то затянул надтреснутым голосом песню, я поддержал даже нестройный хор грубых басовитых голосов. Я знал эту похабную застольную песенку: в ней пелось о воине, который был хорош в бою, «отважен, словно волк», а девицы над ним только хохотали, потому что в обращении с ними он был далеко не таким умельцем. Однако, поймав укоризненный взгляд отца, я оборвал песню и неловко, как мальчишка, улыбнулся ему, Один же наклонился ко мне. Ожидая выговора, я прислушался, но он сказал другое: - Ты не видел Локи? - Видел, как не видеть, - ответил я, с тоскою поглядывая на певцов. У кого-то при себе оказалась губная гармоника, и у весельчаков появился аккомпанемент. - И где он? - В бане, с девицами. Я думал, он еще раз захочет на Слейпнира поглядеть, а он и думать про него забыл, - засмеялся я. Один улыбнулся в усы. Он не хуже моего знал, как охоч Локи до женского внимания. - Славная гроза, Тор, - вдруг добавил Всеотец, и мне даже показалось, что он подмигнул, но я лишь почтительно склонил голову. Когда пирующие уже заканчивали свою песню (история о воине заканчивалась тем, что он, попав в Вальхаллу, наконец-то смог ублажить одну из Валькирий) двери чертога открылись снова. Все обернулись, но никто не завопил в приветствии. Наоборот, пьянчуги как-то притихли и перестали набивать рты. Один тяжело поднялся на ноги, и лишь тогда я заметил, что он опирается при этом о стол. Осознание этого отозвалось слабостью во всех членах, словно дряхлость старика передалась на мгновение и мне. - Локи!!! – прогремел Один, и голос его разнесся по залу, отражаясь эхом от серебряных стен, успокаивая меня своей властностью. И тогда воины, словно получив команду, вскричали слова приветствия, а Локи, уже шедший вдоль одного из рядов к своему месту, вскочил на лавку и отвесил присутствующим комичный, преувеличенно почтительный поклон. Все расхохотались, и на лице Локи, когда он распрямился, тоже гуляла почти неуловимая улыбка, которую сложно было разглядеть вообще всегда, а после нескольких кружек доброго пива и тем более. Локи занял место по другую сторону от Одина, прямо напротив меня. Перед ним мгновенно очутились кружка пива и лучший кусок мяса. Он поблагодарил, почесал, довольный, бороду, и, не глядя на меня, принялся за еду. А я, наоборот, все разглядывал его, дивясь, до чего может перемениться человек, если его отмыть хорошенько, причесать волосы да подстричь ровно бороду. Локи снова выглядел щеголевато, не по-мужски аккуратно и до омерзения чисто – не в пример утреннему Локи, который казался бродягой, никогда не видевшим щетки и горячей воды. Единственным напоминанием о долгом его странствии, которое не смогли смыть служаночки, был неровный, ржавый и некрасивый загар, не присущий Асу, на обветренном лице, покрытом от долгого пребывания на солнце веснушками, как у всех рыжеволосых. И без того мутные, блеклые глаза казались еще менее выразительными на этом смуглом лице. Насытившись, я почувствовал вдруг усталость – впервые с того момента, как началась гроза. Разговоры слились в один сплошной гул, поднимая голову от своей тарелки, я видел Локи, смеющегося над шуткой соседа-воителя, и мне почему-то очень хотелось сказать ему, до чего я рад видеть его дома. Но одновременно бог огня казался бесконечно далеким, словно нас разделял не стол шириною в четыре локтя, а мили и мили, как и все эти долгие месяцы. Мне хотелось сказать ему и о своем воспоминании, но я решил, что это подождет. Теперь он не денется никуда. Локи вернулся домой. *** Для большинства присутствующих пир уже закончился. Раскрасневшиеся воины повалились на столы, храпели, а те, кого еще не сморили Асгардское пиво и медовуха, говорили тихо, рассказывая друг другу боевые истории. Кто-то попробовал было затянуть песню, но певца не поддержали, и надтреснутый голос скоро стих. Локи и Один тихо разговаривали между собой, я поначалу участвовал в их беседе, но быстро понял, что нить разговора ускользает от меня. - Тор, не пора ли тебе на боковую? – насмешливо спросил Локи. Я понял, что он прав. - Доброй ночи, Локи, - кивнул я ему, и он эхом ответил: «доброй». Поклонился Одину, и, дождавшись его кивка, направился к выходу. Никто из пировавших, столь бурно приветствовавших меня всего двумя-тремя часами ранее, даже не заметил моего ухода. Несколько месяцев – недостаточный срок для того, чтобы забыть знакомые с детства коридоры. Ноги сами несли меня к моему чертогу, и я с удовольствием думал о том, что в нем сейчас, должно быть, не в пример душной Вальхалле, прохладно, а прислуга, узнав о моем возвращении, наверняка позаботилась об уборке. Я открыл двери своих покоев и понял, что в них и правда прохладно и легко дышится, и замер на пороге, оглядывая уютные родные стены. И лишь тогда я заметил, что я в чертоге не один. - Сив! Жена подняла голову, круглое личико озарилось белозубой улыбкой. Она вскочила с кровати, где, по-видимому, дремала, и, подбирая юбки, подбежала ко мне – невысокая, розовощекая. - О, Тор! – простонала она своим таким неподходящим ей, грудным голосом, и повисла, легкая, как стебелек, на моей шее. Я обнял жену и сам не заметил, как по-ребячески уткнулся носом в ее даже в полумраке золотистые волосы, вдыхая теплый, мягкий запах женщины. - Как же я тосковала! - Ну, будет… - я чуть отстранил ее и вдруг понял, что губы ее дрожат, - ну, милая, будет, будет. Я же вернулся. Я не переносил, когда женщины плакали. Она знала это. На несколько секунд опустила глаза, а когда снова посмотрела на меня, в них был уже совсем иной блеск. - Ты, верно, тоже скучал? Я улыбнулся тому, как Сив наклоняет прелестную головку и лукаво глядит на меня, беря мои руки в свои. - Как же не скучать, - ответил я, - скучал. - Только ты, верно, устал? – она приблизилась на шаг, положила пухлые ручки мне на грудь, поглаживая ее. - Совсем я не устал. - Как же здорово! – засмеялась она, но не потому, что я сказал что-то смешное, а просто от радости, как смеются любой шутке идущие на поправку больные. Отошла и повернулась спиной, чтобы снять платье, словно смущаясь меня. Я смотрел, как она стягивает его через голову, оставаясь в одной только рубашке, как расплетает косы, так, что волосы ее золотыми волнами падают на покатые плечи. Я тихо подошел к Сив, и она обернулась, а потом взяла за руку, совсем так же, как давеча в бане брала девка, но руки жены, мягкие, не знавшие никогда грубой работы, были куда прелестнее. Она села на кровать, и я наклонился, чтобы поцеловать ее милую ручку, но она отстранила меня. Жестом велела снять куртку и рубаху, сама развязала маленькими пальчиками тесемки моих штанов, и я не позволял себе даже шелохнуться, пока она нарочито медленно целовала мой живот, спускаясь все ниже. Я не позволял себе ни слова: эта маленькая женщина, кроткая и скромная в другое время, в делах любовных преображалась до неузнаваемости, не давая мне сделать по-своему ровным счетом ничего. И я обожал ее за это. Мягкие губы поцеловали головку моего члена, а потом она полностью взяла его в рот, и я услышал собственный вдавленный вздох. Глаза ее были закрыты, руки сжимали мои бедра и ягодицы, а мне не дозволено даже дотрагиваться до ее головы и волос – она не любит этого. Чувствуя, что стоять на ногах становиться все труднее, я окликнул ее: - Иди сюда. Она прервалась, подняла на меня блестящие лукавые глаза, и я наклонился к ней, целуя покрасневшие губы, прижал ее к себе, стащил с нее через голову рубашку, и на мгновение замер, любуясь ею, словно впервые. Целовал шею и полные плечи, ласкал груди, которые вздымались и опадали в такт ее учащенному дыханию, покрывал осторожными поцелуями ее мягкий животик, а она перебирала пальцами мои волосы, а потом несильно, но властно надавила мне на затылок. Я взглянул на нее: «Не забываешься ли ты, Сив?», а она приподнялась на локтях и выжидательно и властно посмотрела мне в глаза: «Ну, чего ждешь?». Этот взгляд сводил меня с ума. Сводила с ума одна мысль о том, что я действительно хочу делать все, чего желает это прекрасное создание. Когда ей надоело, она позвала меня по имени, притянула к себе за затылок, а потом подмяла под себя, приблизила свое лицо к моему, но не давала поцеловать себя. Золотые волосы ее падали мне на лицо, щекотали его, ее запах, сладкий, женский, обожаемый… - Ты хуже Хель! – выдохнул я, а она тихо и сладко рассмеялась. Я притянул демоницу к себе, крадя поцелуй. Она оторвалась на секунду, но лишь для того, чтобы смотреть мне в глаза, когда мой член проник, наконец, в ее влажное и горячее лоно. И лицо ее в этот момент было лучшим, что я видел когда-либо в жизни. Я прикрыл глаза, позволяя ей взять все в свои руки – благо, она любила это. О, Асгард, неужели те паршивые девки, черты которых были грубыми и некрасивыми, а кожа загорелой и обветренной, могли сравниться с этим прекрасным молодым телом, с этими тонкими чертами бледного лица, с этими пухлыми сладкими губами, с этими покатыми плечами?! Я и Сив рождены были мужем и женою, не нашей волей была наша женитьба, но Творению было угодно, чтобы я полюбил ее, чтобы я вожделел только ее одну. И даже те девки, доступные и развратные, что так привлекали Локи… Локи… Я вспомнил, как в клубах пара увидел его, прижимающего к себе девицу, смеющегося; и вдруг, помутненное мое от животного наслаждения сознание сплело воедино образ его обнаженного тела и саму суть Сладострастия, и compositio* показалось мне прекрасным. Я вспомнил его поджарое, гибкое молодое тело в мельчайших подробностях, словно разглядывал его долгие часы, а не несколько минут. Я открыл глаза прежде, чем смог понять, что вместо лица Сив надеюсь увидеть совсем другое – с такими же тонкими чертами, но скуластое, тронутое ржавым загаром и усыпанное веснушками; надеюсь, что рассыпавшиеся по плечам гладкие золотые волосы окажутся всклокоченными, жесткими, медно-рыжими. Но я открыл глаза, и то была Сив, и она запрокинула голову в сладостной судороге. __________ Примечание: compositio - соединение (лат.)