Отец

Позднее, вспоминая это, я осознал, что мог бы догнать Локи, если бы бросился в погоню сразу. Но тогда я остался сидеть на месте, и собственное тело, и молот в моих руках, казалось, весили, как само Мироздание. Тогда я списывал паралич этот, напоминающий те жуткие сны, в которых пытаешься бежать, но ноги тяжелые, не слушаются, на магию Локи, отказываясь осознавать, что он не был в состоянии заколдовать меня. Тогда я нашел в себе силы только лечь и, еще не до конца осознавая, что влечет за собою моя страсть к предателю, бездумно погрузился в воспоминания о прошедших мгновениях. Тогда они были свежи, и я мог повторять их перед мысленным своим взором снова и снова. Но и много позже, вызывая в памяти это помутнение, я снова чувствовал прикосновения Локи, слышал сбитое дыхание. Странная вещь - воспоминания. Любое событие волею Норн совершается лишь единожды, и все, что у нас есть – способность вновь возрождать их, как возрождается в дивных южных сказках выдуманный божок волшебной страны, где и зимой нет снега и жарко так, что люди ходят без одежды и не носят никогда бород. Дивная страна Мидгарда, легендами которой развлекал иногда нас Локи. Там круглый год царит жара, словно в твоей кузнице, и нет такого дня, чтобы не светило Солнце, которое они почитают, словно бога. Люди там веруют в божков с животными головами. А один божок будто бы правит на самой земле. И будто бы по его велению разливается единственная их река… Дивно хоронят там людей. Их замуровывают в огромных домах из камня, в крыши этих домой заострены, обращены к Солнцу, и оно заливает эти последние пристанища. А внутри – прохладно и темно, и мертвецы запрятаны так, что их души не нашли бы выхода, даже если бы они отреклись от своих звериных богов. Нет Хельхейма для них, но нет и Вальхаллы. Дивные там живут люди, дивные, и я не могу понять их грамот, сколько бы ни пытался, у меня есть они, я украл их из самих гробниц, оставил стекляшки и камни, которыми надеются эти люди помочь своим мертвецам… Мне снилась южная страна, где сам сухой воздух пропитан магией. Где ходят невиданные звери и птицы, где кожа у людей черная, словно вымазана сажей, а головы не человечьи, и животные. Где пятигранные дома обращены к Солнцу, а песок под ногами раскаляется за день, чтобы ночью охладиться и источить змей, рыскающих по бескрайним, как океан, дюнам. Солнце было в зените, когда я проснулся. Я собирался медленно, понимая, что Один придет в ярость от произошедшего. Страха перед Всеотцом не было. Я ощущал странную нереальность происходящего, словно все было бесконечно далеким, словно я отгорожен был от первых заморозков, от разговоров челяди, доносившихся из сада, от рыжих перьев на простынях. От собственной тупой и тянущей боли в том месте, где, как я полагал, находится у меня душа – от самого кадыка и до груди, но я не выдыхал ее с воздухом, хотя сейчас мне невыносимо хотелось избавиться от нее, ноющей, как избавлялся я кашлем от дыма костра. Один завтракал в зале, за столом сидели и другие Асгардцы, они желали мне доброго утра и косились на оборванный пояс, по-прежнему привязанный к моему запястью. Зал был бесконечно длинным, словно я шел по лесной аллее, и я казался самому себе крошечным ниссе, ибо все окружающее было огромным, огромными были и люди, но голоса их звучали приглушенно, в ушах словно стоял шепот тысяч и тысяч детей, мешавший распознавать прочие звуки. Но, сколько я ни прислушивался, я не различал, что говорят эти дети. Один оторвался от трапезы и лишь тогда, кажется, заметил меня. - Тор! – но это было не приветствие, он вскочил на ноги, - проклятье! Этот бастард околдовал тебя! Отец взял мое лицо в свои сухие, морщинистые, как древесная кора, сильные руки, взгляд единственного глаза встретился с моим, и губы старика забормотали заклятия, которых я не мог слышать и распознавать. А потом я моргнул, и оцепенение, ощущение нереальности, отрешенности исчезло. - Спасибо, - поблагодарил я, - странно было. - Такое случается и с людьми, - покачал Один головой, - когда Лофт развлекается с их умами. Он сбежал? Я ожидал, что он разозлится, и был настолько удивлен спокойным интонациям, что просто кивнул. - Ты подвел меня, сын, - сказал Один, и в голосе его была усталость и разочарование, и он показался не непоколебимым воином и самим Асгардом, но слабым старцем. Поманив рукой кого-то из прислуги, Один велел передать всем Асам собраться в тронном зале. Он словно намеренно не стал снимать обрывок пояса с моей руки, и я чувствовал себя клейменым рабом, когда вместе с Одином ожидал Асов в серебристом тронном зале. - Отец, - тихий голос мой заглушался перешептываниями собравшихся, - я сожалею, и я готов… Всеотец велел мне замолчать, и дал мне слово, лишь когда все собрались: - Тишина! Аса-Тор будет говорить. И Один, тяжело ступая, прошел к трону и воссел на него, не сводя с меня тяжелого, словно металл моего молота, взгляда. Собравшиеся копировали этот взгляд, так вода повторяет очертания лиц заглянувших в нее – искажая, подрагивая, неуверенно, но упрямо. И вот уже десятки глаз укоризненно и холодно смотрят, а я не знаю, что сказать Асам, ибо они никогда, я уверен, не испытывали чувства, подобного моему, и не смогут понять. - Друзья мои, - я прокашлялся, слова резали горло, - я подвел вас и прошу простить меня. Этой ночью Локи, которого Всеотец повелел мне стеречь, сбежал. - Расскажи, как это произошло, – голос Одина, отраженный от стен, давит. - Он обманул и околдовал меня. Водопадом обрушивается на меня негодование асгардцев. Я слышу свое имя, произнесенное гневными голосами, и каждый норовит задеть, обругать, я смотрю в лица друзей, и вижу презрение, но я не чувствую за собой вины, я чувствую, что, будь у меня возможность вернуться к этой ночи не только одними воспоминаниями, я не изменил бы в ней ничего. Я готов был терпеть хулу, ибо один только его поцелуй стоил всех этих злых речей. -Замолчите! – прогремел Один, - Замолчите, Асы и Асиньи, и послушайте, что я скажу вам. Мужей не суди за то, что может с каждым свершиться; нередко бывает мудрец безрассудным от сильной страсти. Я почувствовал стыд за свою порочность, но никто больше не посмел сказать мне ни слова, и, выждав, Один продолжил: - Тор допустил ошибку, но все вы знаете, каков Лофт. Он достаточно могуществен, чтобы подчинить своей воле даже без использования магии. Я взглянул на отца. Произнося имя побратима, или, вернее сказать, того, кто прежде был его побратимом, Один хмурился, но я понял, что то не были разочарование и боль. То была ненависть, ненависть крепчайшая, коей достойны лишь предатели. - Он избрал сторону врага. Это его выбор. Он никогда не был Асом, не был он и Ваном, а отныне он и не брат мне. Каждое слово тяжелое, как шаг воителя, холодное и пронзительное, как северный морской ветер, жесткое, как лед в зимние месяцы. Я дрожал. Так дрожит Мьелльнир, мучимый наполняющими его громами и сполохами, но я не мог возражать Высокому. Это сделала Сигюн. -Мудрейший, - женщина склонила голову, обращаясь к Всеотцу, но голос ее был так же тверд, как и его, - Локи дорожит твоей дружбой, как ничем иным. Он не предал бы тебя. Я готова поклясться своей жизнью, он сделал это, чтобы защитить Асгард, как делал он это прежде. - Это пустые слова, Сигюн, а вот предательство твоего мужа я вижу не менее ясно, чем тебя, хоть и лишен глаза. Асы не прощают предательства. - Разве не сделал бы ты то же самое, будь на месте Слейпнира твой сын?! – вскинулась женщина, она ломала руки, никогда не видел я ее такою. Искаженное болью лицо, лицо человека, потерявшего единственную свою семью. - Не сделал бы. Dura lex, sed lex*, - ответствовал Один. Одобрительно зашумели, и Сигюн, не поднимая головы, сделала шаг назад. Я увидел, как дрожат ее плечи, и мне вдруг стала противна мысль о том, что она защищает предателя. Я посмотрел на Отца. Как мог я верить Локи, как мог я думать, что он знает лучше, чем Владыка Девяти Миров?! Змий и грязный лис, он околдовал меня, и одна только мысль о том, что я поддался хитрым и лживым словам и притворным ласкам, вызывала желание пасть на колени перед этими благороднейшими людьми, склонить голову, чтобы они могли обругать меня. - Я не меньший предатель! – вырвалось из груди, и мне стало немного легче, словно вскрылась гнойная рана. - Прекрати, сын. Ты уже слышал мое слово. Я не накажу тебя, ибо муки совести будут достаточным наказанием тебе. - Встань, Тор, - мягко позвала Фригг, положила ладонь мне на плечо, и я встал, и я увидел снова лица друзей. Как могли они казаться мне хулителями?! - Что будет делать Лофт с великанами, убьют ли они его, сделают ли братом – уже не наша забота, - продолжал Один, - но в их руках наш друг. Завтрашним утром мы отправимся освободить Хеймдалля. Мои вороны и волки немедля отправятся в Йотунхейм, чтобы найти логово Хросстьова. Всем готовиться к битве. На рассвете мы выступим. Возражений не было – их и не могло быть. С тишиной пришли и сомнения. Идя рука об руку с Тюром и Фригг, я глядел на Сигюн, к которой не приблизился никто, но плечи женщины были гордо расправлены, хоть на лице и застыло выражение отчаянья. Ее любовь к предателю была сильнее моей, была иного рода, была непоколебимее той страсти, что томила меня, заставляя и сейчас вновь сомневаться в словах Мудрейшего. Я пытался отогнать ее, навязчивую, разъедающую, словно проказа, но воспоминания накатывали ледяными океанскими волнами, воспоминания душили, и пояс, которым соединены мы были всего несколько часов назад, сдавливал, казалось, руку, пережимая кровоток. Так пережимало чувство работу мысли, и я боролся с порывом кинуться к Сигюн, обнять острые плечи, обещать защитить ее мужа, ее друга. Защитить предателя и мерзавца, подлые и прекрасные глаза которого видел я, закрывая свои. Подмерзшая земля оттаяла к полудню того же дня, хотя месяц Ходера уже вступил в свои права. Зарядил несильный, но постоянный дождь, холодный, раздражающий, имевший с моими дорогими грозами столько же общего, сколько сброшенная змеей шкура имеет с самой змеей. От сырости и отсутствия солнца голова гудела, кровь пульсировала в ней, причиняя боль, постоянно и сильно, словно молоты темных альвов стучали в кузне. Будь Локи в Асгарде, я обратился бы к нему и к его целебным травам, как всегда делал это, потому что стыдился признаваться Эйр в своих головных болях, а Локи, хоть и ехидничал над моими жалобами, но никогда не отказывал в помощи. Казалось даже, что он радуется, подобно ребенку, любой возможности использовать свои познания. Но Локи не было, и я, не привыкший терпеть эти приступы, отправился к Эйр, чтобы попросить какой-нибудь травки. Впрочем, я быстро пожалел об этом. - Тор, ты посмотри на себя. Какая головная боль? Помню времена, когда тебя и открытый перелом не пугал! - Ну что я поделать могу, - вместе с головой болели уже и глаза, и виски. - Можешь пойти прогуляться. Свежий воздух поможет больше, чем травы. Я не был уверен, что она права, но не стал спорить, чтобы не показаться капризным младенцем. Натянув на голову капюшон плаща, я вышел на окружную стену. Морось на время прекратилась, но воздух был холодным и влажным. Запах сырой земли, столь приятный летом, сейчас был совсем иной, гнусный, гнилостный. На стене, на расстоянии нескольких десятков шагов, я заметил фигуру часового, и решил подойти поздороваться, чтобы подбодрить неудачника, которому выпало дежурить в такую погоду. - Добрый вечер, мастер, - слуга стучал зубами, шмыгал красным крючковатым носом, вытирал его озябшей ладонью. - По тебе не скажешь, что он добрый. Ты Эгиль, верно? - Да, мастер, так мое ничтожное имя, - поклонился Эгиль, - вы слишком добры ко мне. - Прекрати уже, когда я был суров с вами? – я оглядел сине-черный пейзаж. Облетевший сад казался враждебным, деревья растопырили скрюченные конечности, словно тянулись к нам, словно угрожали Асграду. Во дворе и в саду, и до самого горизонта, во всем Асграде и во всем этом сыром и насупившемся, притаившемся, словно сраженном хворью мире не было, казалось, ни одного живого существа. Я подумал о Йотунхейме, о могучих его горах, заслоняющих горизонт, о шумных соленых реках и долинах, скрытых от солнца, о Йотунхейме, где в это время года так морозно и так легко дышится. Я подумал о Локи, который вдыхает сейчас сухой и живительный воздух, и моим легким стало еще труднее вбирать в себя влажную тьму. Я отогнал мысли о предателе, и, снова взглянув на горизонт, увидел какое-то движение в этом мутно-сером штиле. - Гляди, - толкнул я в бок своего задремавшего от холода собеседника. Эгиль встрепенулся. - Что это, мастер? - У меня так болят глаза от этой проклятой погоды, что я бы сейчас и великана не признал, - пожаловался я, - ты не видишь? Слуга услужливо и с готовностью прищурился и даже подался вперед, вглядываясь в северо-запад. - Это лошадь, мастер. Убегла, поди, из Мидгарда… - И прямо по Бивресту к нам, - усомнился я, - нет, не простая это лошадь… Я вдруг понял, что до боли сжал кулаки, что я надеюсь разглядеть эту лошадь, надеюсь увидеть восемь ног вместо четырех. Надеюсь, что всадника позволят разглядеть тусклые звезды, и я не мог более скрывать от самого себя, что надеюсь увидеть его. - Бежит к воротам Асгарда! Мастер… Но он кричал уже мне в спину. Поскальзываясь на камнях окружной башни, позабыв о мучительной и тупой боли в голове, я спешил навстречу таинственным пришельцам. К тому моменту, как я подбежал к воротам, около них уже был Один, Фригг, Сив и еще несколько Асов и слуг. Один подошел к воротам и коснулся их, они мягко отворились, медленно, давая Всеотцу отойти, и лошадь, взмокшая, приземистая и крепкая, мохноногая, прошла через них. К спине ее привязан был человек, он был без чувств, и я услышал, как Сив с шумом втянула в себя воздух: - Это же Хеймдалль! Лошадь не шевелилась, только тяжело дышала, словно галопом преодолела путь от Йотунхейма до Асграда. А она определенно была из Йотунхейма, ибо тех лошадей не спутать ни с какими другими. Привыкшие к суровым зимам, к проливным дождям и грозам, но знавшие и лесные пожары, и тяжесть горных перевалов, они скорее напоминали рабочих коней – крепкие, коренастые, с сильными ногами, гривы и хвосты их всегда были подстрижены коротко. То были выносливые и прекрасные животные, хоть прелестная грация людских и асгардских коней и не была присуща им. Один опомнился первым, первым подошел к несчастному, магией распутывая тугие узлы. Я подошел помочь отцу. Грубые веревки промокли насквозь, и распутывать их от того было еще сложнее. Они саднили ладони, я заметил, что на теле лошади путы тоже оставили отметины, и мне стало жаль вражеского слугу. - Один, позволь мне позаботиться о ней! – обратился я к отцу, и тот кивнул, давая понять, что не имеет ничего против моего благодушия. Бесчувственного Хеймдалля сняли, наконец, с большой осторожностью с великановой лошади. Кто-то из сообразительных слуг уже успел сбегать за носилками, и Стража осторожно опустили на них. - Он жив вообще? – вдруг раздался голос Скади, до этого незаметной за спиной мужа. Я наклонился к другу. Он дышал, спокойно и ровно, пусть дыхание его и было поверхностным, как у кошки. Он не выглядел раненным, и я догадался, что он был лишь усыплен зельем или заклятием, а в остальном – невредим. -Жив, но он крепко спит. К магии великаны не способны, но простейшее усыпляющее зелье сварить могут даже их целители. На всякий случай покажите его Эйр, но, думаю, с ним все будет в порядке, - словно прочитав мои мысли, объяснил Один. Когда слуги удалились, Сив задала вопрос, волновавший всех нас: - Почему они отпустили его? Я посмотрел на Всеотца, и то же сделали и остальные собравшиеся, а тот оглядел нас и негромко сказал: - Он не нужен им. Вы ведь понимаете, почему великанам понадобился Лофт? Он способен породить для них лошадей, подобных Слейпниру, животных исключительного могущества, с которыми они будут непобедимы в своих битвах. Вспомнив Слейпнира, каким я видел его в последний раз, я понял, о чем говорит Один. Слейпнира, неподвижного, застывшего в лунном свете, детище словно самого Хельхейма, демона с осмысленным и жутким взглядом, и вдруг я окончательно понял, что Слейпнир – существо совсем иного рода, чем животные, называемые лошадьми. - Но ведь они разрушат все девять миров! – воскликнула Сив, и я выразил согласие с ней. - Животные, подобные Слейпниру, не позволят себя оседлать ни йотунам, ни людям, - спокойно отвечал Один, - все дети Лофта, которые могут быть полезными, будут принадлежать Асам. - Но Локи у великанов, - возразил я. - Так значит, мы выкрадем лошадей, как только они появятся на свет. А завтра, как и планировали, устроим поход на лагерь врага, чтобы выкрасть Слейпнира и Золотую Челку**. Затея показалась мне глупой, но, как оказалось, так считал один только я. Собравшиеся одобрительно кивали, глаза загорелись – боевые кони были слабостью большинства из них, ибо все они были великими воинами, знающими цену достойному коню. - А что же Локи? – не выдержал я. - Тор, ты, право, в последнее время разочаровываешь меня, - обернулся ко мне отец, - неужели он недостаточно ясно дал понять, что сделал свой выбор, примкнув к врагу? - Но вдруг он действительно просто хотел спасти нас и Слейпнира? – не унимался я, мысль Сигюн полипом приросла к разуму, и я цеплялся за нее, желая верить. - Ты, видимо, недостаточно знаешь Локи, - жестко ответствовал Один, - никогда бы он не пожертвовал собою ради других. - Он изменился после появления Слейпнира! - Замолчи, Тор, ты чересчур много позволяешь себе! – Всеотец грозно воззрился на меня, и я, хоть и хотел возразить что-то еще, не смог это сделать, голос исчез, словно Один заклятьем украл его у меня, а может, так оно и было. Я опомнился, только когда Асы во главе с Одином уже заходили во дворец, и поспешил за ними. Снова начался дождь. _____________ Примечания: Dura lex, sed lex* - Суров закон, но это закон (лат.) Золотая Челка** - имя коня Хеймдалля