***
Рон хотел, чтобы она была хорошей женой, которая не работает или хотя бы почти не работает. И спор об этом разгорался намного чаще прочих. Гермиона понимала, что их брак балансировал на грани и вот-вот должен был упасть либо в одну, либо в другую сторону. Они были женаты пять лет… И ей было тридцать. У нее не было детей, но в ее плане появление детей значилось в списке с заголовком «35 лет». Она была главой Отдела Регулирования Магических Популяций и Контроля над Ними, а также устраивала свой перевод в Отдел Обеспечения Магического Правопорядка на должность заместителя главы, прокладывая свой путь к должности Министра Магии; все шло точно по плану. Но Рональд не хотел больше ждать и не хотел, чтобы она стала Министром, несмотря на то, что он знал ее план еще до свадьбы и был согласен на него. Позже он признался, что соглашался потому, что думал, что сможет переубедить ее после свадьбы… Но все же она держалась в надежде, что они смогут найти компромисс. Но в день, когда их лучший друг, Гарри Поттер, пришел к ней и заставил ее почувствовать себя неудачницей, потому что она не хотела детей и ставила карьеру выше брака, все пошло прахом. Она поняла, что Рон ходил к Гарри, чтобы перетянуть его на свою сторону. И Гарри сделал именно то, чего много лет назад обещал никогда не делать — выбрал сторону, а не занял нейтралитет. Она предполагала, что он мог видеть все в ином свете; все, чего Гарри когда-либо хотел в жизни, — была собственная семья, и он, вероятно, думал, что это то, чего хотят все. Но Гермиона хотела силы, хотела перемен, а семья на тот момент могла быть лишь отвлекающим моментом. После визита Гарри у них была самая худшая за все время ссора. В тот же день Гермиона пошла в Отдел Магических Связей и Контрактов, чтобы начать процесс расторжения их брака. Рон поступил непростительно, когда пошел к Гарри и, как результат, возвел стену между ними. Она знала, что не останется с Роном — все их доверие рухнуло, и она подозревала, что и их крепкой дружбе с Гарри был нанесен непоправимый урон. Однако тот день нанес ей еще один удар — по-видимому, их с Роном брак был нерасторгаем. Весь клан Уизли навсегда привязал ее к их младшему сыну. Сознательно. Гермиона доверилась Молли, когда та уверяла ее, что в выбранных для их брака узах нет ничего такого, и она доверилась, так что не провела своего обычного тщательного исследования заранее. Все же, после всего, всего, что было, зачем Молли обманула, ввела ее в заблуждение? Чиновник грустно покачал головой, сообщив новости, с сожалением сообщая ей, что такие специфические узы редко использовались в современном мире, в основном — только в договорных браках между старинными чистокровными семьями. И тогда она поняла, что ее намеренно ввели в заблуждение. Глубинная злость загорелась в ней в тот день. Ярость, какой она до того никогда не испытывала. Ярость, направленную на Рона и его мать. Тогда в ней проснулось что-то доселе дремавшее у нее внутри, и оно заставило ее вспомнить, с каким пренебрежением Молли Уизли относилась к ней, поверив во вранье Риты Скитер, на их четвертом курсе… Может, Молли всегда была опасна, могла пасть низко и еще ниже ради своих драгоценных детишек…невзирая на то, были они правы или нет. Единственным способом расторгнуть их брак была смерть. Гермиона взяла отгул до конца дня и отправилась в Азкабан, чтобы нанести визит ему.***
Темные и промозглые коридоры тюрьмы не помогали подготовиться к виду заключенных — она всегда дрожала, входя в его камеру. Дементоры оставались в нишах в часы посещений, но она была уверена, что горе, которое они неизменно несли за собой, само по себе просачивалось сквозь камень, ибо оно ощущалось даже в их отсутствие. Наконец она попала в его камеру, подождав, пока охранник откроет дверь и отойдет в сторону, давая ей пройти. Он не пытался войти с ней, чтобы наблюдать, — еще давно он проиграл в сражении за это право. Вместо этого он закрыл за ее спиной тяжелую деревянную дверь и стал ожидать ее знака. Она нахмурилась, глядя на изможденное тело, сжавшееся на его койке, зажатой в холодном каменном углу. — Малфой… Это я, — ее голос разнесся по камере. Полосатые лохмотья, служившие тюремной робой, задвигались, когда грязный сломленный волшебник повернулся, дабы пристально посмотреть на нее стальными серыми глазами, блестевшими на фоне грязной бледной кожи на его лице. Его подбородок был как никогда остр, а его скулы были еще острее, чем она представляла. Постоянный голод умело показывал безобразность человеческого скелета. Их кормили достаточно, чтобы поддерживать их жизнь — не более. С этим было связано одно из изменений, которые она надеялась заложить, став Министром, — условия в Азкабане. Теперь же пылающая в ней ярость от жестокого предательства побуждала ее лишь желать мести и разрыва с Уизли. — Почему ты все приходишь, Грейнджер… — он хрипел из-за недоедания да и с непривычки говорить, но в его голосе все теплилась жизнь. Гермиона пожала плечами и подошла, сев к нему на узкую жесткую койку, служившую ему кроватью. — Ты знаешь, почему. Но, признаюсь, сегодня я здесь из корыстных соображений. Драко Малфой представлял собой лишь тень того, кем он был раньше, заключенный за преступления, совершенные на войне, — несправедливо, по ее мнению. Он был лишь ребенком в сложных обстоятельствах. Но ее слова ничего не значили для Визенгамота. Они просто упекли его сюда, выбросив ключи. Это было еще одним в списке того, что она хотела изменить. Пересмотр дела для каждого несовершеннолетнего заключенного, как самый минимум. Но она уже давно начала осознавать безнадежность борьбы. Кингсли безуспешно боролся за это годы. Она правда верила, что могла изменить то, что, за что боролся и проиграл Кингсли? Возможно, волшебному миру был нужен не новый министр, а скорее абсолютно новая система управления. Не в первый раз ее мысли свернули в этом мрачном направлении; в последние несколько лет она думала так все чаще с каждым новым провалом Кингсли. Возможно, было самое время действительно начать действовать в соответствии с этими мыслями. — Лично ты считаешь, что я могу все изменить, став Министром? — ее голос прозвучал практически безжизненно. Но она должна была спросить — все вокруг годами говорили ей, что ее мечты о переменах никогда не осуществятся. Но она всегда оптимистично, простодушно, верила, что, будучи Министром, она сможет все изменить. Она держалась за эти мысли, пока в последние годы ее думы становились все мрачнее. Но открытия касаемо ее мужа и его матери, наряду с Гарри, позволили ей осознать, как прочно маги застряли в стагнации. — Нет. Они хотят обвинить других в своих ошибках и все замять. Ты будешь лишь марионеткой, как и все Министры до тебя, — Гермиона повернула голову, взглянув на него. Это было самое длинное предложение, которое он сказал ей за десять лет его заключения в Азкабане, в течение которых она дважды в год приходила сюда. — Хочешь узнать секрет. Малфой? В ответ она получила лишь тишину. — Рон и его мать заставили меня выйти за него без возможности разорвать узы. И я узнала только сегодня. Он тихо лающе рассмеялся, сухо и без капли веселья: — И ты не изучила процесс заранее? Это твоя вина, Грейнджер. — Я знаю, что это моя вина, я была глупа… но я доверяла Уизли. Молли заверила меня, что там не было ничего необычного или плохого, и я поверила, ведь Уизли, мне казалось, славились тем, что даруют любовь и право выбора. — Никогда никому не доверяй, Грейнджер. И особенно — Уизли, или Пруэттам, если уж так. Долгая история взаимоотношений между нашими семьями. Все не настолько черное и белое, насколько они заставляют нас думать. Гермиона почувствовала колебания скамьи, когда он задвигался и попытался сесть в углу. Его движения были медленными и вялыми, его дыхание — прерывистым и тяжелым. Она подумала, что он правда был очень слаб. Наконец он сел на край рядом с ней, его ноги были на полу рядом с ее. — История? Она всегда казалась довольно сухой и короткой… Малфои и подобные считали их предателями крови. Как и Пруэттов, в определенной степени, — спросила Гермиона. Их глаза встретились, и она заметила, как его губы растянулись в подобие ухмылки. — Предатель крови. Нет, этот термин замалчивает о более глубоком, нежели простая терпимость к маглам и маглорожденным. Но об этом не сегодня. Гермиона молча изучала его глаза некоторое время, прежде чем вздохнула и снова повернула голову, посмотрев прямо перед собой на грязную каменную стену. Порывшись в кармане, она вытащила шоколадных лягушек, что принесла, и протянула ему. Лишь звук открываемой упаковки нарушил тишину. Она всегда приносила ему что-нибудь сладкое, и они никогда это не обсуждали. — Я совсем не чувствую себя хорошо, Малфой. Я хочу причинить ему боль. Я хочу причинить им боль. Я чувствую тьму и удушье, — она уже просто прошептала. — Значит он проебался достаточно, чтобы ты захотела развода… А я все думал, когда это произойдет, — в его голосе чувствовались следы прежних насмешек, но ее это не волновало. Малфой — тот, кто он есть. — Он должен умереть, чтобы я стала свободна. Тишина резанула уши, когда Малфой тоже уставился перед собой. Прошло много времени, прежде чем он заговорил: — Очевидно. Именно это нерушимая связь и значит. Мои родители женились точно так же, по обоюдному согласию. И это был не первый раз, когда Уизли использовали эту связь, чтобы привязать к себе ведьму обманом. — Что мне делать? — Ты меня спрашиваешь? Зачем? Ты приходишь сюда только потому, что я один из «тех, кого ты не смогла спасти»… Не за советом. Никогда за советом. — Затем, что, как я сказала, я чувствую не то, что должна. И ты единственный, кого я знаю, кто чувствует такие же темные мысли, — ее руки схватились за край койки, когда она сжала челюсти. — Ты всегда это чувствовала, Грейнджер. Просто ты никогда не признавала этого. Помнишь, что ты сделала с Амбридж? С Эджком? И я уверен, что такое было еще не раз. Гермиона осознала правдивость его слов. И он был прав, было множество случаев в ее жизни. Возможно, она никогда не была такой чистой и добродетельной, какой себя считала. Возможно, она всегда оправдывала темные поступки высшим благом, когда как на самом деле это было ради ее собственного испорченного удовольствия и мщения. Возможно, это было истинной причиной ее визитов камеры Малфоя… кого-то, как она. Кого-то эгоистичного. Кого-то, кто хотел всего по-своему. Она никогда не шла на компромисс с Роном, всегда был ее собственный план, и он должен был подчиняться. У нее никогда не было намерения договориться. На самом деле — никогда. Малфой был таким же… Все, что она сейчас понимала, — она была привязана к тому, с кем не могла жить, не говоря уже о том, чтобы даже смотреть на него. Смерть. Это был единственный ответ. Но он казался недостижимым… Она была бы первой подозреваемой ввиду типа их брака и того, что тот чиновник знал, что она хотела развода. Впрочем, все опять же было гораздо глубже. Никому не было дела до того, что она была обманута и необратимо привязана к женоненавистнику, так что она знала, что никому не будет дела, никто ей не поможет, даже стань она Министром. Никто из них не хотел перемен, даже к лучшему. Может быть, Волан-де-Морт что-то понимал. Его рассуждения были извращенны, но его конечная цель была оправдана. Все министерство и его устройство должны быть заменены. И покуда волшебный мир не желал принимать изменения, его нужно было заставить. — Малфой… ты все еще держишься своего желания искупления и мира? Казалось, ее вопрос его не удивил; он не пошевелился. Повернув голову, чтобы увидеть его, она обнаружила, что он сделал то же. Тогда его глаза казались пустыми, почти бездушными. Его хриплый голос прозвучал едва ли громче шепота, когда он наконец ответил: — Грейнджер… Ты бы излучала любовь и свет, проведя десять лет в этом месте? Даже не считая двух лет в ожидании суда. У Гермионы не было ответа. Вместо этого она позволила его словам проникнуть в нее, осесть глубоко в ее душе и убрала свои щиты, позволив атмосфере безысходности, царившей в Азкабане, окончательно просочиться в нее. Она позволила холоду и сырости поглотить ее кости и призрачной темноте расползтись и спрятаться в каждом уголке камеры. Она открыла свой разум, позволив печали и горю вцепиться в нее, как если бы дементоры были прямо здесь, в камере, с ней, высасывая каждую счастливую мысль, каждое воспоминание… Всепоглащающая темнота ее чувств разбилась о нее, как цунами, и соблазняюще погладила дремлющую черноту ее души. Теперь она знала, что Малфой был прав, темнота всегда была здесь. Ожидала. Может быть, было самое время позволить ей объять себя. Она некогда не будет свободна в этом мире. Она это знала. Значит наступило время создать новый мир — любыми возможными средствами. — Нет. Я не думаю, что ты можешь. И, вероятно, я тоже… И у меня даже нет двенадцати лет в Азкабане в оправдание. Его глаза пристально смотрели в ее, когда он ответил его хриплым голосом: — Я знаю, что ты способна на большее… На гораздо большее.***
Той ночью Гермиона сидела в их гостиной, ждала, пока ее муж вернется домой. Может, она и не могла с ним развестись… Но их узы не указывали им жить вместе или вступать в… близость. Они также не заставляли хранить верность друг другу. Узы просто препятствовали внебрачной беременности, а также законному разводу. Остаток этого дня она потратила на изучение их особенной связи. Когда он наконец вышел из камина и увидел ее, окруженную коробками и чемоданами, застыл в удивлении, и она просто приподняла бровь. — Что это, Миона? — В его голосе слышалось любопытство, но не тревога. Она понимала, что это было потому, что он был уверен, что она не могла никуда уйти от него… Никогда. Гермиона положила ногу на ногу и насмешливо отвечала. Сегодня с утра она почувствовала, что та невидимая, эластичная лента их уз, что всегда крепко сдерживала ее, лопнула. Она поймала себя на том, что уже совершенно не заботилась о его чувствах. Она уже не заботилась ни о чьих чувствах, сказать по правде. Ее семья была мертва. И Уизли всегда прекрасно знали способ брачной связи, который выбрал Рон, и знали о ее неосведомленности о последствиях. Ни один не потрудился сказать ей. Фактически, те, у кого она удосужилась спросить, очевидно недоговаривали ей о самой сути вопроса, так что все Уизли были в равной степени виновны в ее глазах. В той же степени, в которой она виновна, ведь доверилась им. И все. Так в ее жизни остался Гарри. Гарри, который снова выбрал Рона. Нет. Она была одна. Только она сама. И это — все, что у нее было. — Что ж, Рональд, я переезжаю. Я подумала, это очевидно. Рон сбросил с плеч мантию, все еще выглядя беззаботно. — Но ты не можешь, Миона, мы женаты. Связаны. Гермиона закинула голову и рассмеялась. — О, я знаю. Так поведай мне, Рон, вы с твоей матерью сознательно сговорились на этот конкретный вид брачных уз для нас? Или это было негласное соглашение держать меня в неведении? Ну, ты знаешь, использовать мою неосведомленность о древних и запутанных магических ритуалах? Ее слова произвели желаемый эффект, мужчина побледнел, его веснушки ярко выделились за счет контраста. — Миона… это было ради нас… — Не надо. Не надо оскорблять мой интеллект какой-то чушью о вечной любви. Вы сделали это намеренно? Да или нет? — Да. Но только потому, что я не хотел тебя никогда потерять… Нам было суждено быть вместе всегда, частью Золотого Трио. Его слова зазвенели в пустой квартире, а она лишь моргнула, не понимая его объяснений. Это было абсурдно. Она потеряла дар речи от того, как ужасно по-детски он думал. Получается, она и правда была статусной женой — способом Узли достижения славы — наряду со статусным мужем Гарри Поттером. О, она знала, что Гарри и Джинни действительно любили друг друга… Но в эту минуту ей казалось, что им тупо повезло. — Ты лжец и обманщик, Рональд Биллиус Уизли. И твои узы не указывают нам жить вместе, так что я съезжаю. И, проясняю, я сброшу с себя это проклятье. И ты и все, кто в этом участвовал, понесут ответственность. С тем она встала, и с несколькими взмахами ее палочки все коробки и чемоданы уменьшились и оказались в ее сумочке; она аппарировала с громким яростным хлопком. Последним, что она увидела, перед тем, как исчезла из их дома, было ошеломленное лицо ее мужа. На следующий день Гермиона уволилась из Министерства и, по-видимому, исчезла с лица земли, оставив за собой лишь слухи и загадки.***
Через два года после ее загадочного отъезда из магической Британии был совершен первый за более, чем десять лет, побег из Азкабана. Только один заключенный был обозначен сбежавшим. Драко Малфой. Охрана настойчиво утверждала, что это было невозможно, ведь после многочисленных побегов во время войны все возможные слабости системы были учтены и устранены. Тем не менее, всем оставалось лишь чесать в затылке, гадая, как ему удалось сбежать. И, что важнее, как ему удалось исчезнуть без следа. Ни улик, ни подсказок. Как если бы его просто никогда не существовало. Семья Уизли и Гарри Поттер до сих пор искали Гермиону, желая вернуть ее туда, где, как они считали, было ее место, — рядом с ее мужем, дабы играть роль идеальной жены. В спешке, пока они вводили ее в заблуждение по поводу их брачных уз, они и не подумали, что это также повлияет и на Рона… Ведь он не мог снова жениться и завести детей без нее. Гарри не знал всей правды об их узах, ведь никто не обращал на это его внимания. Потому он верил, что Рон оставался холостяком из-за его любви к Гермионе. Это и побуждало его использовать свой статус и свое положение, чтобы найти потерянную подругу, активнее, чем остальные. Он свято верил в их любовь; его верность Рону была неизменна. Довольно скоро после побега из Азкабана, через, может, два-три года, до Англии начали доходить слухи о новых темных волшебнице и волшебнике, которые появились в Европе. Пара, что появлялась в ночи и выкрадывала детей, только чтобы вернуть их без единой царапины три дня спустя. Гарри не думал об этом, ведь они не могли предъявить ничего убедительного другим Министерствам, а потому закрывали на это глаза. Кроме того, ни один темный волшебник не посмел бы проникнуть в Англию — все знали, кто такой Гарри Поттер, и держались подальше из уважения; так что все это время Гарри тратил на то. Чтобы найти Гермиону, и отмахивался от надоевших слухов, как от страшных историй, что рассказывают детям, которые себя плохо ведут.