Тихие игры

      Гоэмон сидел на полу, скрестив ноги, и медитировал, расслабленно опустив ладони к ступням. Едва ощутимый ветерок заглядывал к самураю из приоткрытых дверей, ведущих в сад, шевелил его волосы и снова оставлял в покое, словно уважая его уединение. Его окружала тишина — не напряжённая тишина перед броском, а мягкая тишина сонного солнечного дня, какие бывают поздней весной. В ней сплетались шелест молодой травы, шёпот сочной листвы и беззвучные колебания цветов. Гоэмон отпустил своё сознание скользить сквозь эти едва заметные звуки, сливаясь с ними в гармонии и единстве.       Наверное, всему виной было расслабляющее, практически летнее тепло и сладкий умиротворяющий запах цветов, разлившийся в воздухе. Они ласково окутывали тело и наполняли разум и душу всех живых существ светлым благостным покоем. Именно их Гоэмон в итоге и назначил первопричиной своих проблем.       Всё началось с крадущихся шагов за его спиной. Едва они достигли Гоэмона, как на его левое колено что-то положили. Он приоткрыл один глаз и увидел оттопыренное круглое ухо и короткие чёрные волосы. Он медленно вздохнул. Люпен завозился, раскачивая Гоэмона, обернулся на мгновение: «Я же тебе не мешаю?», и, не дожидаясь ответа, снова устроился, используя его ногу как подушку, почти тут же засыпая. Самурай хотел раздражённо закатить глаза, но удержал себя в руках.       Он внёс поправки в свою медитацию и отгородился мысленно от уснувшего на его колене Люпена. Сладкий запах цветов снова окутал его, успокаивая.       За спиной тихо скрипнули кожаные ботинки. Гоэмона накрыла волна терпкого запаха табачного дыма, вытесняя собой утончённый цветочный аромат, а на второе колено опустилось что-то тяжёлое. Самурай открыл уже оба глаза. Дзигэн даже не стал спрашивать, мешает он или нет, а просто улёгся, расслабленно вытягиваясь, как гончая у камина.       Гоэмон не сдержался и закатил-таки глаза. После шести медленных выдохов он решил, что это не так уж и страшно. Во-первых, две головы уравновешивали друг друга, и его больше не заваливало на бок. Во-вторых, их можно считать просто утяжелителями. Хорошо, что его компаньоны спали достаточно тихо.       Он ещё раз посмотрел на них, убеждаясь, что оба уже заснули, и снова с медленным вдохом выпрямил спину, сводя пальцы замком, а с выдохом — смежил веки. Первая волна возмущения нахлынула и отступила, разбившись о его рассудительность, и он больше не считал выходку своих товарищей чем-то раздражающим. Напротив, он находил в ней что-то по-детски наивное.       Гоэмон помнил, как во времена его обучения в монастырях другие ученики постоянно крутились рядом с ним, пока он медитировал. Особенно те, что помладше, — они любили устраиваться на полу рядом, как доверчивые овечки вокруг пастуха с какой-нибудь пасторальной картины. Они говорили, что в такие моменты его окружала аура уверенности и спокойствия и они чувствовали себя в безопасности. Ему это льстило, хоть он и не подавал вида. Как и не показывал, что где-то в глубине его души ворочался маленький червячок зависти: он тоже хотел, как и они, беззаботно лежать на согретых полуденным солнцем досках и дремать, расслабившись и ни о чём не беспокоясь.       Гоэмон медленно выдохнул, опуская было плечи, но что-то привлекло его внимание, не давая снова погрузиться в медитацию. Люпен и Дзигэн, всегда отличавшиеся чутким сном, сейчас выглядели так, будто не проснутся, даже если в дом с фирменным криком ворвётся инспектор Дзенигата и утащит их с собой. Гоэмон беззвучно хмыкнул, догадываясь, кто приложил к этому свои изящные ручки.       Ему не пришлось долго ждать её — уже через пару минут за его спиной раздались едва уловимые, по-кошачьи беззвучные шаги. Гоэмон узнал бы по ним Фудзико, даже не используя простой метод исключения уже спящих компаньонов из короткого списка обитателей дома. Он на всякий случай ещё раз приоткрыл один глаз и покосился на Люпена. Тот спал настолько крепко, что не почувствовал приближение своей обожаемой воровки. Удивительно. Гоэмон незаметно поёрзал, устраиваясь поудобнее и снимая лишнее напряжение со спины и бёдер, чтобы ноги не дрогнули предательски в какой-нибудь неподходящий момент — ему не хотелось случайно разбудить товарищей и испортить намечающееся развлечение.       Воровка беззвучно опустилась на пол за спиной Гоэмона и чуть пододвинулась, прислоняясь округлым бедром к его ягодицам. Она плавно прижалась к нему, касаясь мягкой грудью лопаток. Он так же медленно изменял наклон корпуса, компенсируя возрастающее давление так, что ноги оставались неподвижными.       Они давно уже играют в эту странную, но приятную им обоим игру. Он не мог сказать, когда это началось на самом деле. Может, когда Фудзико просила его помощи, предлагая убить Люпена? Или когда он искал её, неверно истолковав её поведение?       Просто с какого-то момента он начал чувствовать скользящие по нему внимательные взгляды воровки, которые она бросала издалека — будто хищник, присматривающийся к другому, подобному себе, оценивая потенциальный исход их столкновения. Но терпение переставало быть сильной стороной Фудзико, когда вопрос не касался очередной аферы. Настал момент, когда она решила, что мало просто стрелять глазками из-под густых ресниц. Тогда она незаметно подкралась к нему во время медитации и тихо присела рядом, а после также незаметно исчезла, оставив ему на память липкое ощущение от пристального и заинтересованного взгляда. Фудзико не была бы собой, если бы ограничилась такой мелочью. С каждым разом она приближалась всё ближе и ближе, пока однажды её дыхание не пощекотало его шею и тут же исчезло, подобно ускользающему сну — слишком правдоподобному, чтобы ощутить его, но слишком зыбкому, чтобы ухватить и удержать.       Гоэмон поймал себя на мысли, что в следующий раз ожидал этого щекочущего тепла — запретного маленького удовольствия. Лёгкое прикосновение к руке стало для него неожиданностью — он даже вздрогнул и вышел из медитации, вспугнув Фудзико. И со стыдом и удивлением обнаружил в своём сердце покалывающее сожаление о внезапной потере.       Он уже успел смириться с тем, что эти невинные шалости Фудзико были чем-то временным, соответствуя её переменчивому характеру. Тем слаще спустя пару месяцев ощущалось тепло её руки, робко тронувшей его плечо.       И так повторялось снова и снова: Фудзико внезапно появлялась и исчезала, подобная порыву горного ветра, который нельзя поймать и с которым невозможно бороться. Каждый раз что-то менялось в её действиях, словно она настойчиво проверяла границу дозволенного, приближаясь к ней, но ни разу не переступив. Это оставляло их забаву всё ещё чем-то невинным. И это делало её похожей на затянувшуюся изощрённую пытку. С одной стороны, Гоэмон прислушивался к своему телу и усмирял его так, как никогда не делал этого ранее. Недавно Люпен заметил, что самурай стал ещё яростнее в бою, — и Гоэмону нравилось убеждать себя, что эти вещи связаны между собой, что даже подобные мелочи делают его сильнее. Но иногда эта игра распаляла его слишком сильно. Тогда беспокойными ночами он лежал без сна, прислушиваясь к громким ударам сердца, что эхом отдавались в висках и кончиках пальцев, басовой струной гудели в каждой клетке охваченного огнём тела, страдающего от болезненного томления. Он жаждал, чтобы Фудзико пришла к нему, и это желание разрывало его тело, а слабость воли пятнала душу. Но наступало утро, холодные рассветные лучи отрезвляли его разум, он вычёркивал очередную ночь из своей памяти, и всё возвращалось на круги своя.       Гоэмон снова проверил спящих компаньонов. Их присутствие в непосредственной близости добавляло развлечению пикантности и приятно щекотало нервы, заставляло сердце биться быстрее раньше времени. Он глубоко вздохнул, успокаиваясь, и слегка качнул головой, показывая Фудзико, что готов к их забаве.       Тонкие холодные пальцы прикоснулись к его шее, убирая в сторону слишком отросшие волосы. Он почувствовал тёплое дыхание на высоком изгибе чуть повыше плеча, а затем и ткнувшийся в него прохладный кончик носа Фудзико. Это казалось милой маленькой деталью, и Гоэмон позволил себе лёгкую улыбку. Улыбка стала чуть шире, когда его шеи коснулись полные губы воровки, мучительно медленно прокладывающие дорожку из беззвучных поцелуев, нежных как прикосновения крыльев бабочки. Она остановилась, добравшись до чувствительного места чуть пониже мочки — его она нашла в одну из прошлых попыток. Гоэмон тщательно контролировал дыхание, пока внутри него медленно расправлял разгорающиеся кольца дракон, щекоча кожу изнутри.       Фудзико замерла, уткнувшись носом за его ухом, и её медленное дыхание запутывалось в его волосах. Её пальцы перебирали прядь за прядью, сплетая их с выдыхаемым воздухом и соединяя их в хрупком узоре, что тут же распался, стоило им добраться до его затылка, расползаясь подобно щупальцам планирующего на дно осьминога. В прошлый раз из такого положения воровка рванула руку вниз, запрокидывая Гоэмону голову и обнажая беззащитное горло. Их взгляды встретились, но Фудзико ограничилась целомудренным поцелуем в лоб и оставила его в покое. Сейчас же она тут же отпустила его, словно передумала. Гоэмон едва удержался от того, чтобы не потянуться следом за ускользающим прикосновением, и снова сфокусировался на собственной неподвижности.       Сохранять спокойствие пока что было достаточно легко, даже несмотря на то, что ладони Фудзико исследовали его плечи и спину, очерчивая мышцы, а его тело звенело в ответ, как камертон. Судя по тому, как часто во время их игр Фудзико задерживалась именно там, ей нравилось то, что она чувствует и видит, и это подогревало самолюбие Гоэмона. Порой столь сильно, что ему хотелось скинуть вдруг потяжелевшее кимоно с зудящей кожи и позволить воровке без конца касаться и исследовать его тело. Но сейчас он старался держать себя в руках, отсекая невыполнимые желания. В это время её ладони змеями проползли по его плечам, скользя по складкам кимоно, разглаживая их на широкой груди. Они замерли на мгновение, едва заметно вздрагивая вместе с сильными ударами его сердца, и сжались, пытаясь царапнуть кожу сквозь тонкий хлопок. Гоэмон почувствовал, как мурашки побежали по всему телу, заземляясь в позвоночнике, и выпрямил спину ещё больше, сбрасывая внезапное напряжение. Фудзико тоже переменила позу — перекатилась на колени, снова всем телом наваливаясь на него. Большая упругая грудь мягкой подушкой упёрлась ему под шею, приглашая воспользоваться ей. Он послушно откинул голову назад, устраиваясь поудобнее. На границе зрения буйным пламенем горели ярко-рыжие волосы воровки. Гоэмон прикрыл глаза, представляя, как они переплетаются с его, иссиня-чёрными, складываясь в живую картину пожара, пляшущего на обуглившейся древесине. Получившаяся картина доставляла ему утончённое эстетическое удовольствие.       Пальцы Фудзико плясали по его ключицам, подобно редким каплям дождя, и каждое прикосновение порождало круги на его душе, постепенно размывая его уверенность и стойкость. Ворот кимоно скользнул к опасной грани, когда оно слетит с его плеч и накроет собой спящих компаньонов. Гоэмон отвлёкся на эту мысль, которая на время исчезала из его сознания, и оказался не готов к тому, что одна из ладоней Фудзико скользнёт с его груди через кадык и подопрёт ему подбородок. От неожиданности он сделал резкий и оглушительно громкий вдох.       Они оба неподвижно застыли. Самурай наклонил голову, открывая глаза, посмотрел на Люпена и Дзигэна и прислушался. Фудзико чуть наклонилась вперёд, перегибаясь через него, и тоже проверила спящих. Убедившись, что никого не потревожили, они вернулись к прежнему положению. Лёгкое дыхание Фудзико изменило тональность, когда она улыбнулась, довольная своей шалостью.       Кимоно соскользнуло ещё немного, держась на плечах только за счёт силы трения. Руки Гоэмона непроизвольно дёрнулись, чтобы подхватить одежду, как перед его носом тут же возник и предупреждающе покачался из стороны в сторону палец с ярко-алым ноготком. Ещё одно условие их игры: Гоэмон не имел права трогать ни Фудзико, ни себя, ни что-либо ещё. Это было позволено только воровке. Убедившись, что он всё ещё играет по правилам, она подцепила пальцами ворот его кимоно и чуть подтянула к шее, а сама спустилась ниже, чтобы обхватить губами мочку его уха. Гоэмон усилием воли заставил себя дышать медленнее, когда дракон начал отчаянно ворочаться внутри его живота. Он поджал пальцы на ногах и сфокусировался на пороге перед собой.       Фудзико веселилась и не скрывала это, зная, где находятся слабые места непреклонного самурая. Она оставила мочку в покое и отправилась в путешествие дальше по хрупкой ушной раковине, едва прихватывая её губами. Она нашла то место, где чужая пуля безжалостно вырвала кусок уха, и скользнула по нему горячим язычком, ощупывая края давно зажившей раны. Гоэмон, успевший было успокоиться, снова внутренне содрогнулся от волны наслаждения. Огненный дракон танцевал, сворачиваясь тугими кольцами, и царапал изнутри его кожу, наполняя кровь огнём своего дыхания.       Гоэмон попытался пошевелиться, давая телу чуть больше свободы, и приоткрыл рот. Ему нужно было больше кислорода, чтобы поддерживать пламя внутри себя, но не дать ему окончательно сжечь рассудок. Его глаза забегали, пытаясь найти и перехватить взгляд Фудзико. Но воровка снова спряталась за его спиной, перенося своё внимание на второе ухо. Когда она чуть прихватила его край зубами, дракон внутри Гоэмона встрепенулся, поражённый электрическим разрядом. Его пальцы сжались и разжались в бесплодных поисках. Он всегда был человеком действия, и навязанные годами тренировок и медитаций дисциплина и показное спокойствие отступали под чуткими прикосновениями Фудзико, обнажая его истинную сущность. Его тело желало касаться: её, себя, хоть кого-нибудь — уже без разницы. Фудзико милосердно скользнула ладонью по рукаву кимоно и переплела свои пальцы с его. Гоэмон хотел вцепиться в них, словно они отныне были его собственностью, но вынужден был лишь чуть сжать их в ответ. Легко, чтобы не вспугнуть Фудзико. Это совсем не утолило его жажду, а сделало только хуже, как крошки хлеба не помогли бы голодающему.       Гоэмон чувствовал, что для него эта игра внезапно зашла слишком далеко. Он понимал, что им надо было уже остановиться. Но вместо этого он повернул голову в сторону Фудзико, нарушая их правила. Наградой ему стал вид тёплых карих глаз так опьяняюще близко, что он мог разглядеть едва заметный узор на радужке. Как разводы на поверхности горько-сладкого какао, как складки застывшей лавы в спящем вулкане. Она была так близко, что он чувствовал её дыхание на своём лице — лёгкое дыхание с нотками табака и ментола.       Фудзико, дразня, подалась вперёд. Гоэмон разрывался между естественным порывом прикрыть глаза и желанием смотреть на неё, не отводя взгляда. Он уже практически почувствовал прикосновение её губ, как его рот прикрыла сверху её ладонь. Фудзико беззвучно усмехнулась и поцеловала тыльную сторону своих пальцев. Очередной порыв ветра заглянул в двери и нырнул под распахнутое кимоно, скользя по горячей обнажённой коже самурая. Вторя ему, острые ноготки быстро скользнули от сараши вверх, проводя ровные линии на груди. Дракон внутри взвыл и забился, не сдерживаемый больше ничем. Верхняя половина тела Гоэмона выгнулась, как натягиваемый лук, пока он всё ещё старался удержать ноги неподвижными. Тщетно: он услышал, как дыхание Люпена на долю секунды сбилось, — как бы крепко он ни спал до этого, но вор уже начал просыпаться, хоть по привычке всё ещё не выдавал себя. Самурай безмолвно открыл рот, задерживая дыхание. Что бы он сейчас не сделал — вдох или выдох — в итоге получится только судорожный стон. Гоэмон беспомощно посмотрел на Фудзико, опираясь на неё всем телом и полностью отдаваясь её воле. Она нежно поцеловала его в кончик носа, наклонилась к Люпену, привставая, и громко пропела:       — Арсе-е-ен.       Великий вор моментально пробудился и, даже не открывая глаз, перешёл от сна к режиму обожания своей милой Фудзико. В тот же момент Гоэмон смог вздохнуть и дёрнулся всем телом, резко наклоняясь вперёд. Потревоженный Дзигэн откатился в сторону и привстал на четвереньках, сонно озираясь по сторонам и не понимая, кто на них напал.       Гоэмон демонстративно отодвинулся от них, отряхнул колени, на которых больше никто не спал, с трудом встал и с прямой спиной прошёл на веранду. Если кто-то и заметил густой румянец на его щеках, то это всегда можно было списать на возмущение и смущение тем развратом, что уже начали творить полусонный Люпен и Фудзико. Также как и неуверенную походку — на неудобную позу медитации. Он оттолкнулся от перил и запрыгнул на крышу, где устроился у дымохода, получив возможность успокоить дыхание и сердце и остудить голову и тело, подставляя их свежему ветру.       Путь истинного воина таков, что он должен знать, когда в своих убеждениях быть твёрдым, как скала, а когда — гибким, как молодая лоза. Да, женщины несут мужчинам слабость. Но разве можно совершенствоваться, постоянно избегая свои слабости?