— Быть с Тобой, Господи — Все, что нужно мне. Крестным путем Твоим Следую к Тебе. Ближе, Господь, к Тебе, Ближе, Господь, к Тебе, Ближе, Господь, к Тебе, Ближе к Тебе! Темной пустынею Жизни я иду, К камню для отдыха Приклоню главу, Но и во сне моем Сердце мечтой живет: Ближе мне быть к Тебе, Ближе к Тебе!
Долли трепетала. Она была скрипкой в руках погибающего музыканта — и мелодией, что вольно летит над бездной и тает в морозном воздухе. Мелодия вела ее — и она тихо шла по комнате. И вдруг она почувствовала, что за дверью кто-то стоит. Она резко распахнула дверь — и увидела Скрипача, который смотрел на нее совершенно осмысленно.Глава 13. Гимн
17 июня 2023 г. в 12:10
Утром Одри, как обычно, встала первой. Когда Долли вышла на кухню, подруга возилась с панкейками, как это бывало часто, только движения ее сегодня были вялыми, точно она пересиливала себя. Она даже смогла улыбнуться Долли, но та отвела взгляд, чтобы только не видеть этой жалкой, вымученной улыбки. Оделась и причесалась Одри, как обычно, с долей кокетства, но сейчас яркие ленточки, кружево блузки и изящно уложенные косы придавали ей вид смертельно больной, которую зачем-то принарядили.
— Я позавчера начала читать мальчику «Квартеронку», — сказала она Долли перед уходом. — А там описана гонка на пароходах. Не знаю… Думаешь, можно это выпустить? Боюсь, я не смогу…
— Я прочитаю это вместо тебя, — пообещала Долли.
Вообще она еще раньше решила, что «Квартеронку» прочтет Скрипачу по возможности сама, особенно начиная с середины. Ей хотелось понаблюдать за его реакцией на эту историю.Тем более, из переписки с доктором Крейлом она узнала, что Джулия, дочь Моргана-старшего, еще с прошлой осени живет в Атланте у тетки, но хотя считается, что ее горничная Нэтти, внучка старой Присси, отправилась вместе с ней, саму Нэтти там никто не видел. Зато на болотах вроде бы нашли ее рассыпавшиеся бусы и любимый платок с рисунком из оранжевых роз.
Саму Нэтти доктору Крейлу описывали, как девушку очень красивую, бойкую, неглупую, хотя и необразованную.
— Она когда по улицам идет, то будто лебедь плывет, — рассказывала и Одри, которую Долли однажды навела на разговор о старой Присси и ее семье. — Мы в детстве иногда даже играли вместе, это потом как-то стали врозь. Да, она хороша, настоящая африканская королева! Этак гордо голову несет, сама высокая, стройная, прямая, глаза огромные и ресницы — точно копья. Гордая, на язык острая, хоть кого осадить может. Побаиваются ее даже.
Что касается Джулии, о ней рассказывали, что она девушка тихая, покорная — полная противоположность кузине, избалованной и своевольной дочке доктора Моргана — и увлекается музыкой, хотя так и не выучилась даже играть на фортепьяно: не было способностей. Отец и брат, хотя про них и говорили, что от них сильно страдают местные продажные женщины, а конюхи возмущались их жестокостью по отношению к лошадям, с ней были вроде бы добры. Но у тетки в Атланте она и раньше гостила по полгода.
Итак, вспомнив обо всем, что узнала в последние дни, Долли едва могла сдержаться, чтобы не начать сразу зачитывать Скрипачу те отрывки из «Квартеронки», где описана Аврора, заглавная героиня, и чувства рассказчика к ней. Но, помня о провале с ведьмой, она не торопилась. Скрипач, видимо, раньше не читал этот роман и текст не узнал — во всяком случае, слушал так же безразлично, как и все, что читали ему раньше.
Одри, придя с работы, подменяла Долли, но вечером отлучалась еще на час — уходила в церковь. Молилась она и дома: полночи в ее комнате не гасла лампа, и Долли, подходя на цыпочках, снова видела подругу перед распятием. Вообще Одри за эти дня изменилась до неузнаваемости: лицо осунулось и совершенно утратило краски, взгляд стал затравленным и обреченным, вся фигурка поникла, а движения оставались страшно механистичными, как у марионетки. Глядя на нее и думая о Гекторе, которым, точно мячиком, играют морские волны, а может, уже и рыбы равнодушно откусывают его плоть, представляя его глаза, недавно живые и лукавые, а теперь остекленевшие и тусклые, его ловкие и сильные руки, теперь бессильно раскинутые, Долли от души желала тем, кто виновен в горе и смерти ее друзей, эшафота и каторги, и кнута, и клейма. Чрезмерным ей это не казалось: ведь не один Гектор погиб, не одна Одри горевала. Полторы тысячи оборвавшихся жизней — а сколько разбитых сердец!
Она уже не радовалась возможной смерти Джерри: теперь ей казалось, что, если он или ему подобные были там, они-то точно спаслись. Если мужчина силой берет желанную женщину, то куда более желанную ему жизнь он уж точно возьмет силой.
Три дня прошли, точно в тяжелой болезни. На четвертый, к вечеру, убедившись, что Скрипач спит, подруги вместе вышли посидеть на крыльце. Одри выглядела обессиленной, даже уже почти не говорила. Казалось, она будто уже и примирилась со своей потерей, но сама угасала вслед за братом.
В конце улицы показалась знакомая фигура, стала приближаться. Долли помахала доктору Моргану и еще издали поздоровалась с ним. Одри подняла измученное лицо, всмотрелась и резко поднялась навстречу гостю, у которого был удивительно радостный вид.
— Был на почте, узнал, что для вас кое-что пришло только что, и решил сам отнести, пораньше, — он достал из кармана конверт и бланк телеграммы и протянул Одри. Вся дрожа, она быстро пробежала телеграмму глазами, вскрикнула, бросилась на шею доктору Моргану и крепко его поцеловала.
Он опешил, бормоча: «Что ты, что ты, девочка», а Одри уже схватила за руки поднявшуюся Долли и кружилась с ней, щебеча, как птичка:
— Жив, жив, жив!
Наконец остановилась, охнула и зажала рот рукой:
— Доктор Морган, простите…
Он рассмеялся, растроганно на нее глядя:
— Да, мисс Марвуд, будь моя жена жива, досталось бы мне изрядно. Но знали бы вы, как вас приятно такой видеть.
Тут он метнул на Долли мгновенно потяжелевший взгляд, который она предпочла не понять.
— Там еще письмо, мисс Марвуд.
— От Гектора! — ахнула Одри. — Неужто он успел… Пойдемте в дом, доктор Морган, я вас чаем напою! Пойдемте, вы же сегодня обедать не приходили, и вообще, наверное, устали!
Одри еще ни разу не металась с кухни в гостиную и обратно так, как в тот вечер; Долли и доктор Морган при всем желании не смогли бы ей помочь — просто не поспевали за ее скоростью. Вместе с чаем на столе появилась и наливка, и засахаренные орешки, и лепешки, и джем. Наконец она остановилась — будто юла перестала крутиться — и распечатала конверт, но так дрожала — лист прыгал в руке — что Долли взяла у нее письмо и стала сама читать вслух.
«Сестричка моя драгоценная!
Наверное, новости до тебя уже дошли, и я надеюсь, ты еще не сошла с ума. Но в общем-то, теперь тебе беспокоится не о чем. Пишу тебе с «Карпатии» — помнишь, меня туда года три назад не взяли? Подходим к Нью-Йорку. Как смогу — говорят, через остров Эллис нас не погонят — отправлю тебе это письмо.
Конечно, мы все натерпелись. Тут в основном женщины и дети из богатых; мне, скрывать не буду, конец в ту ночь мог наступить очень легко, но мне дважды повезло. Сначала какой-то господинчик вывел нас с ребятами из кают на колодезную палубу и показал путь до шлюпок. С одной стороны парней не сажали, офицер прямо рогом уперся; ну, я спорить не стал и попытал счастья с другой. И надо же, там оказался приличный человек, который позволял мужчинам садиться, если места оставались. Так я и уплыл. Да, сестренка, я не геройствовал. Какой мне смысл идти на корм рыбам и оставлять тебя совсем одну?
А я бы точно сгинул, если бы не сел. Холод стоял лютый, так что прямо воздух застыл. Но я, если честно, на время даже про холод забыл, потому что нечасто увидишь, как этакая махина под воду уходит. Не так-то скоро он тонул, сестренка; помучился перед смертью. Я все бабушку вспоминал, как она до конца в памяти была, говорила с нами — вот так же и у этой махины, поверишь ли, свет везде горел, да еще музыка играла. Какой-то протестантский гимн — ну, помнишь, Седой Хью все пиликал такой на скрипке…»
— «Ближе к Тебе, о Господи», — припомнил доктор Морган. — Это в газетах упоминали.
Он попробовал напеть, но так перевирал мелодию, что Долли невольно прижала пальцы к ушам.
— Простите, вы фальшивите!
— Извините, — доктор Морган развел руками. — В церкви я обычно только открываю рот, чтобы ничьих душ не смущать адскими звуками, а сейчас забылся.
Долли продолжила чтение:
«А потом, когда он под воду ушел все-таки, наступил ад. Ну, то есть для нас-то, кто в шлюпках, чистилище, потому что мы только мерзли сильно да слушали, а вот для тех, то в воду упал, самый ад и был. Выли они, как звери…»
— Ох, довольно, довольно! — воскликнула Одри и посмотрела на Долли виновато. — Извини меня. Не могу… Дочитаю потом сама.
Она слабо улыбнулась, но по лицу бежали слезы.
— Надеюсь, тот человек, что показал Гектору путь к шлюпкам, и тот, что позволил ему сесть, живы. Бог их благослови за то, что они сделали.
Доктор Морган задумчиво смотрел перед собой, а потом медленно проговорил:
— Мисс Марвуд, скажите… Это, конечно, маловероятно, но все же… Если бы люди, которые помогли вашему брату, как раз и оказались виновниками гибели корабля? Допустим, человек, который вывел вашего брата к шлюпкам, был одним из тех, кто придумал и создал этот корабль. Вы ведь недавно сказали, что их убить мало. Допустим, офицер был тем, по чьей вине корабль врезался в айсберг. Вы все равно благословляли бы их? Ведь они погубили полторы тысячи человек.
Долли поежилась, до того неуместным ей показался этот вопрос. «Зачем он спрашивает? Что ему за дело до этих людей?» Доктор Морган ждал ответа с необъяснимым напряжением. Одри устало провела ладонью по лицу.
— Да, благословляла бы. Они сделали мне добро, и я должна быть им благодарна. А за зло судить не мне.
— Выходит, маленькое добро на фоне большого зла все-таки значимо?
— Для меня жизнь Гектора — совсем не маленькое добро, доктор Морган. — Она потупилась и добавила. — То, что я тогда сказала… Когда получила то письмо, другое… Никому нельзя говорить. У меня это вырвалось, потому что я была не в себе. И даже если бы… Если бы Гектора не спасли, я никому такое бы говорить не стала. Вы сами говорили, они раскаиваются — так зачем добавлять?
— А если не раскаиваются? — спросила Долли. Доктор Морган зябко дернул плечами.
Одри немного подумала.
— Нет, и тогда бы не стала. Я же в душу не загляну, не прочту, что там. Довольно, Долли, доктор Морган, спасибо вам, но пожалуйста, довольно.
— Простите, — он потрепал ее по руке. — Я устал на работе, и ваша превосходная наливка немного на меня подействовала. Я надеялся вас развеселить, а сам расстроил.
— Вы меня к жизни вернули, — Одри с бессильной искренностью улыбнулась ему. — Только я за эти дни устала совсем. Сейчас пойду в церковь… Надеюсь, те люди все же выжили, надо и за них помолиться…
— Ну а потом отдохните, девочка милая.
…Одри и доктор Морган ушли вместе, он пообещал проводить ее до церкви, а Долли осталась дома, оглушенная и ошарашенная новым известием. Пусть оно было добрым, но неожиданность такого рода — когда уже смиришься с бедой — тоже может лишить сил.
У себя в комнате она думала о письме Гектора, пытаясь ощутить своими нервами все, что пережил он и его товарищи по несчастью — и все, что пережили их близкие. Она смотрела в глаза мужу, который оставался на тонущем корабле, осознавала, что больше никогда не обнимет его, его усы не защекочут ей лицо, она не зароется пальцами в его волосы. Она падала в ледяную воду — должно быть, хуже, чем упасть в снег в тонком платье — и сама только удивлялась, как трудно дышать, а над тобой только небо, вокруг лишь океан, и никого, кто помог бы…
За много миль от места крушения, в Европе или Америке, Долли просыпалась от кошмара, вытирала пот, смотрела на часы и в окно. Входила в детскую и поправляла одеяло дочке. Муж вернется, конечно, как может быть иначе, он ведь на таком надежном корабле…
Нет, не надежном, им всем наврали! Она шла, сжимая кулаки, в толпе, явившейся, чтобы взглянуть в глаза виновникам крушения, когда их все же назовут. О, они пожалеют, что выжили. Она кричала, простирала руки к небу, призывая кары на головы преступников. О, в ней нет смирения и милосердия — она не Одри!
Выдохнув, Долли перекрестилась. У тех, что на корабле, смирение было. Они пели о смирении, погружаясь во мрак. И Долли запела: