На осколках

Ночную тишину разрезает испуганный вскрик; Серёжа, почти задыхаясь от ужаса, не сразу понимает, что находится в своей постели – кажется, под веками навечно отпечатался залитый алой кровью пол венецианского дворца, как и смиренный взгляд Олега перед выстрелами, сделанными не Серёжей – но отдающими именно в его руку. Сердце бьётся так сильно, будто стремится вырваться из тела, а в висках бьёт набатом страх за чужую – единственно ценную – жизнь. В голове неприятная тяжесть, мысли спутаны – вместо Птицы там теперь поселился голос совести, не замолкающий ни на минуту, напоминающий каждую секунду, каждый божий день – ты виноват в том, что Олег теперь пьёт обезболивающие несколько раз в день и мучается с плечом от каждой смены погоды. Ты и только ты виноват в том, что Олег теперь сломан и сломлен. Хочется встать и пойти в соседнюю комнату – послушать чужое дыхание, увидеть вздымающуюся во сне грудь Олега, а ещё лучше – дотронуться до запястья губами и поймать бьющийся там пульс – убедиться, что ещё не всё потеряно, что его единственная, глупая молитва, повторяющаяся изо дня в день в итальянской тюрьме и в Сибири, была услышана. Нет, Олег и так слишком сильно пострадал от его рук и действий. Нельзя ещё позволить себе спокойно разгуливать по его комнате и тем более разбудить таким образом – Олег и так регулярно просыпается от его криков во сне и сам приходит к нему и успокаивает. Иногда Серёжа слышит и как сам Олег хрипит во сне – и боится заходить к нему и будить – лишь шумит чем-нибудь в коридоре, чтобы тот сам вырвался из цепких лап кошмаров. Приходится успокаивать себя самому – ждать, пока дыхание выровняется, и идти на кухню смочить пересохшее горло – кажется, вся влага в организме во время кошмара переработалась в пот, от чего футболка на спине неприятно прилипает к телу, посылая по нему неприятный холод. Дрожащими от тремора руками Серёжа наполняет стакан и пьёт воду крупными, торопливыми глотками. Осушив стакан до дна, хочет поставить его на барную стойку – но из-за дрожи в руках промахивается, и стакан падает на пол, разбиваясь вдребезги. Серёжа тихо выругивается себе под нос – даже злиться на себя и свой тремор, появившийся после Кутха, совершенно нет сил. Серёжа включает подсветку над раковиной, опускается на колени и начинает собирать осколки – трясущиеся руки никак не хотят слушаться, и он умудряется порезаться одним из осколков – смотрит равнодушно на стекающую по пальцам кровь, на белёсые шрамы от прошлых, венецианских порезов от разбитых им зеркал, и думает – наверное, так мне и надо. Сам весь разбит, как этот стакан, ещё и Олега сломал, испортил его жизнь безвозвратно – даже сейчас Олег нянчится с ним вместо того, чтобы выпустить в него обойму и разорвать связь с прошлым окончательно, отомстив за себя и сотни других жертв. Его самого и не осталось совсем: лишь блеклая копия, склеенная из осколков его личностей. Из мыслей его вырывает звук приближающихся шагов, и обеспокоенный голос Олега: - Серый, ты как? Опять кошмары? Твою мать! – Он выругивается, увидев кровь на Серёжиных руках, и лезет в шкафчик в поисках аптечки. – Брось всё на пол сейчас же, я сам уберу осколки. Но сначала давай сюда руку, обработаю. Серёжа послушно протягивает Олегу руку, когда Олег тянется за ней; терпит жжение от перекиси и последующее наклеивание пластыря. Лишь когда Олег достаёт веник и совок и начинает подметать остатки стакана с пола, позволяет себе устало усмехнуться: - Ты ведь всегда был таким. Оберегал меня, как будто старший брат, хотя это я старше тебя на полгода. Учил драться, кататься на велике, следил, чтобы я вовремя ел и спал. А я- - А ты тоже заботился обо мне, как мог. – Перебивает его Олег. Он откладывает веник с совком в сторону, закончив с уборкой, подходит к Серёже и берёт его ладони в свои, проводит ласково большими пальцами по непострадавшим от осколков стакана участкам кожи и продолжает свою мысль: - Заставлял меня учиться, часами сидел со мной за учебниками перед экзаменами, обрабатывал все раны и заступался перед воспиталками, Серёж. – Ласковая форма имени, произнесённое устами Олега впервые за долгое время, заставляет надежду на лучшее внутри Серёжи возродиться из пепла. – И я знаю, что это ты тогда, в приюте, украл и спалил оставшийся на память о семье альбом с фотографиями Макса, после того как он меня сильно избил со своими друганами. Серёжа не видит смысла сейчас отпираться, лишь невесело улыбается: - Да, тогда я пытался выглядеть перед тобой лучше, чем я есть. Но я и тогда не жалел о своём поступке. Он заслужил. Да и в любом случае всё это не покрывает и доли твоей заботы обо мне. - Мы оба пытались. – Хмыкает Олег, и опускается перед Серёжей на колени, заглядывает ему в глаза в полумраке и произносит серьёзно: - Знаешь, я как раз тогда понял: я люблю тебя настолько сильно что готов умереть за тебя, не колеблясь. Я ни о чём не жалею. И готов спасать тебя раз за разом. От его слов Серёжу волной накрывает истерика; всё в груди клокочет, и долго скрываемые чувства и мысли рвутся наружу. Он с надрывом в голосе спрашивает: - Тогда почему ты оставил меня? - Боялся, что я тебе больше не нужен: солдафон без образования и миллиардер, гений, филантроп – что у них может быть общего? – Олег стыдливо отводит взгляд. – Я ни о чём в жизни так не сожалел, как о том, что ушёл тогда. Что гордость взыграла, когда ты пытался купить меня деньгами. Теперь-то я понимаю, что это от обиды было, а не чтобы меня оскорбить и выгнать из своей жизни. А тогда я думал, что это лишь повод расстаться. Теперь уже Серёжа стыдится – вспоминает: как и правда, психанув от Олеговых командировок, составил свой контракт и предложил Олегу быть его парнем на большой зарплате: что наговорил много лишнего, вывел Олега из себя, кричал ему обидные слова вслед, а потом, после его ухода, набухался до полного отвращения к себе, к своей слабости и беспомощности. Кажется, тогда всё и пошло под откос – алкоголя в его жизни становилось всё больше, а контроля над своей головой и поступками – всё меньше. - Ты не знаешь, но кошмары у меня начались ещё до Венеции. – Продолжает Олег. – Мне раз за разом снилось наше расставание. Снилось твоё заплаканное лицо перед моим уходом в армию. Как ты раз за разом, контракт за контрактом просил меня остаться рядом с тобой. Тогда я думал, что мне нужно найти смысл жизни в самореализации, как это было у тебя. И лишь потеряв тебя, я понял – смысл жизни всегда был лишь в тебе, Серёж. Серёжа безвольной куклой сваливается на пол, обнимает Олега за шею, прижимается своим лбом к его, лихорадочно шепчет прямо в губы: - Все хотят достигнуть вершины, подобной моей. Олег, ты знаешь, как пронизывающе холодно стоять на ней в одиночестве? Я потерял всё удовольствие от успеха сразу же после того, как ты ушёл. Я валялся перед своим панорамным окном с видом на центр города, глушил виски из горла и плакал, завидуя себе времён детдома – представляешь?! Всегда мечтал вырасти и вырваться оттуда, а потом вспоминал это время с тоской. Тогда у меня не было ничего и никого, кроме тебя – и вместе с тем было всё, что мне нужно для счастья. У меня был ты. - Больше я тебя одного не оставлю. Клянусь. – Хрипло отвечает Олег и прижимается своими губами к Серёжиным – невесомо, лишь на мгновение, и Серёже это хватает, чтобы сорваться с тормозов – он жмётся к Олегу ближе, ухватывается за него, как за единственный спасательный круг, как за оазис в пустыне; утыкается лицом в плечо, позволяя надломленным, уродливым рыданиям вырваться из самой глубины его чёрной души. - Как ты можешь хотеть быть со мной после всего? Как можешь прощать? Олег ласково улыбается, проводя ладонью по Серёжиным волосам: - Я люблю тебя. Ты любишь меня. Жить друг без друга мы уже пробовали, получилось откровенно хреново. Я даю себе шанс стать счастливым. Позволь и ты себе отпустить случившееся. Не кори себя. Я знаю, ты не хотел. – Олег говорит тихо, но настолько пронзительно-искренне, что Серёжа не может ему не верить. Он осторожно переплетает свою ладонь с Олеговой и обещает так же искренне: - Я не уверен, что смогу отпустить это хоть когда-нибудь. Но я сделаю всё, что в моих силах, чтобы ты никогда не пожалел о том, что вернулся за мной во второй раз. Олег прижимает к себе Серёжу, ещё раз прикасается к его губам своими – на этот раз дольше, будто пытается распробовать их впервые, но всё так же осторожно и ненавязчиво. Разорвав поцелуй, поднимается на ноги и тянет за собой Серёжу: - А теперь пошли спать. – Он мягко подталкивает Серёжу в сторону своей комнаты. Серёжа не может поверить своему счастью – боится его спугнуть, но тем более страшится неправильно всё понять – и поэтому уточняет: - Ты что… хочешь, чтобы я лёг с тобой? - Мы же с тобой по одиночке мучаемся кошмарами. Стоит попробовать начать спать в одной кровати. - Думаешь, они перестанут нам сниться? - Понятия не имею, но попробовать стоит. – Олег пожимает плечами. – В одном я уверен: нам точно станет легче, если мы будем помогать друг другу их пережить. Олег ждёт, пока Серёжа уляжется в кровать, залезает к нему следом, прижимается тесно-тесно и обнимает его со спины, прижимаясь губами к открытой шее. Серёжа льнёт к нему ближе, притирается спиной, сплетается ногами; то самое почти забытое чувство тепла и уюта накрывает Серёжу с головой, и его веки тяжелеют с каждой секундой, в то время как на душе его как никогда легко. Теперь Серёжа верит: хоть они оба сейчас и разбиты, осколок за осколком они слепят друг друга заново.