Иллюзия

Бармен со вздохом сказал, что пора покинуть паб, когда из автомата заиграла проклятая «Клементина». Она втекла в уши, как река; в глотку Армина уже перестало втекать пиво, но разум пока что был поплывшим. Он почти не слышал довольных бормотаний Райнера и Бертольда, сидящих с ним за одним столом, теперь — совсем не слышал. Опьянение стало густым, как басистая мелодия гитары, бухнувшая над ухом, и Клементина подала Армину его. Бертольд мычал что-то про то, как ему хорошо сидится и что он пробыл бы в пабе ещё часок — не мычал, наверное, а вполне рассудительно бормотал, но собственная голова воспринимала всё вокруг как мычание — монотонное, глухое, постороннее. Осталась только старинная песня и собственные мысли. И ещё — длинные тёмные волосы, расчёсанные, гладкие, густые; блеск серых глаз, любимых, проницательных, добрых; добродушная усмешка, украшающая и без того изящный подбородок. Для Армина Эрен по-прежнему его воплощённая красота, а Армин по-прежнему его человек. И пусть Эрена нет сейчас рядом — давно нет, ведь он ушёл от них так рано, — алкогольный морок сделал его прекрасный облик почти что вещественным. Будто он рядом, будто он по-прежнему свой — только руку протяни. Когда на плечо опускается тяжёлая, заботливая ладонь, Армину кажется, что это его ладонь. — Пошли домой, — говорит Райнер. Армин ненадолго пробуждается. Ладонь на плече вмиг становится холодной и чужой. И дождь за стенами тоже вселяет в него холод. Изредка проезжающие по дороге машины шумят водами, отбрасывая на обочины осенние реки. Зябко, одиноко — как всегда осенью. Как всегда теперь. Они выходят из дверей следом за двумя девушками — ещё два посетителя, которых бармену пришлось вежливо выставить за порог. Три утра — самое время, чтобы дать пабу закрыться и уснуть перед новым днём. — Хм, это же американская песня? — бормочет Бертольд, опираясь на свою машину. Сейчас он отвезёт Райнера домой, а потом поедет к себе — Армин уйдёт по-другому. Он уже решил. — «Клементина». Народная? — Да ещё и древняя, — вздыхает Райнер. — Грустная какая-то. — Она про девочку. Младшую дочку старого шахтёра, которая умерла слишком рано, — подаёт голос Армин, и ему самому неожиданно слышать себя же в эти секунды. Они уже на улице, и на них накрапывает дождь, который, вообще-то, должен бодрить — Армина он в чувство не приводит. Мысленно он всё ещё в пабе, потому что в ушах так и звучит «Клементина». Милая, милая Клементина… Мелодия всё играет и играет, когда он разворачивается и на ватных ногах уходит к остановке — не сказав больше ни слова. Пусть это и невежливо, а ехать сейчас домой было бы попросту невыносимо. Лучше он отправится туда — где тепло и зарыты истоки воспоминаний. В голове шумит, и неясно, что громче — песня или моросящий по асфальту и листве дождь. — Ты же в курсе, что по ночам автобусы не ходят? — Райнер негромко усмехается, становясь перед Армином. Висок приятно холодит металлическая перегородка, и тут, под козырьком остановки, не сыреют от мороси волосы. Армин только молча приникает к груди Райнера, непослушными руками сжимая ему мощную спину. Щека ложится на его твёрдую грудную клетку, и оттого, как от неё тепло и сухо, на ум приходит другое тепло — тепло другой груди. Райнер вздыхает и похлопывает Армина по спине — утешает. Он всё понимает. — Райнер… от тебя так же тепло. Так же тепло, как от него. Армин понимает, что не стоит давать себе поблажек и представлять сейчас под своей щекой другую, родную грудь — но когда он прижимается сильнее, он слышит сердцебиение, и сопротивляться становится невыносимо. Хочется расплакаться — так Армин скучает. — Да… ты говорил когда-то. Мы одинаковые, да? — напоминает Райнер его же, Армина, слова. От этого горло сжимает, потому что Райнер и Эрен действительно похожи — даже то, как они дружили… когда-то. Как два брата, хотя из общего у них было лишь настоящее. И немного совместных лет позади. — И да, и нет. Просто ты… попался под руку. Райнер усмехается, снова. То, как тепло он посмеивается частенько, не даёт Армину впадать в полную тоску, когда тот рядом — и Армин благодарен ему за это. За то, какой он сильный и заботливый. — Это ты мне под руку попался, дуралей, — Райнер сжимает его спину сильнее. — Кто тебя обнимает сейчас, м? — Я тебя обниму, блядь. — Это угроза? — Только протрезвею, и устрою тебе… здоровяк. — Жду с нетерпением. — Помрачённым воспоминаниями и алкоголем разумом Армин улавливает, что Бертольд не сигналит клаксоном — значит, понимает. Какие же они оба чуткие друзья… От этой мысли Армину вдруг становится горько — пусть и должно быть наоборот. — Я тебе нравлюсь, Армин? — Ни капельки. — Чего же… Просто тепло? — Просто мне не холодно. — Ты просто напился, Армин, — Райнер вздыхает и похлопывает его по спине. Армину нравится быть с ним — с Райнером легко и спокойнее, чем с кем-либо ещё. Наверное, Армину стоило бы быть таким же сильным, как он — это ведь у Райнера умер лучший друг. И Армин не знает, что тяжелее — терять друга или возлюбленного. Сейчас он пьян, и в голове нет ни здравого сознания, ни сил. Наверное, потому с языка его слетает ещё одна депрессивная фраза — за которую он сразу же в себе разочаровывается. Хотя и знает, что с таким другом, как Райнер, можно только по-искреннему. — Если я вижу его, то это иллюзия? — Да. Прости. — Райнер вдруг сжимает его так сильно, что из глотки вырывается кряхтение. — Армин, не давай себе погрязнуть в мире, которого нет. …Ведь они оба знают, к чему это может привести. Как же погано. — Неужели я не имею на это права? Хотя бы на один вечер? Неужели такой никчёмный человек не заслужил этого? Такой несправедливой иллюзии… — Армин… Армин пытается выйти из громоздкого объятия, но Райнер держит его и не отпускает. И от его тепла становится ещё мрачнее. Армин буркает: — Это же просто алкоголь. Думаешь, я не понимаю? — Думаю, ты понимаешь. Ты много чего понимаешь, Армин. — Это так плохо? Райнер вздыхает: — Пожалуй, всё нормально. Иногда можно и помечтать, — в тоне его снисходительность. Такая, от которой Армин чувствует признательность. — Всего на один вечер, да? — Ага. — Он здесь? Сейчас. Армин закрывает глаза. Чувствует теплоту под щекой. Его теплоту, его грудную клетку, его ладони на спине — и даже в нос будто приходит запах его бессменного кофейного шампуня. Протянуть бы руку к его длинным, цвета кофе волосам, зарыть в них пальцы… — Он всегда здесь, — подтверждает Армин. Что за вопросы, верно? Ладонь сама тянется к его плечу — Армин сжимает его, и Эрен вздыхает над его макушкой. — Армин. Я тебя люблю, — говорит он. Его глубокий, тягучий бархатный голос отдаётся в голове, как ласка — от этой ласки, как и прежде, тянет в груди. Как же красив голос Эрена… как же Армин дорожит этим голосом. — Я тебя тоже, Эрен. — Ты не никчёмный. — Только из уст Эрена эти слова всегда звучали для Армина так… правильно. От остальных — всегда отторгающе. В сердце стягивается смесь тоски и принятия — как всегда, когда Эрен его утешает. — Правда? — Конечно. Самый лучший мальчик на свете. Добрый и умный. — Эрен… Эрен… почему ты ушёл? — Нет большей истины на свете, — отвечает он Армину. — Я тебя люблю. — Спасибо… Ты говорил это и раньше. Поглаживая его по спине, Эрен ласково усмехается: — Неужели я повторяюсь? — Нет… когда говоришь слова от чистого сердца — это не повторение. Это константа. — Ах, Армин… — Я здесь. — Я тоже. От собственного голоса становится дурно — будто Армин лжёт самому себе. Так что он решает сказать в рифму — печальную правду: — Я в твоей жизни просто прохожий. — Прохожий, остановись. Это ты остановись, Эрен. Остановись…. — Цитата из прошлого, — шепчет Армин, помрачаясь. Он и сам не знает, зачем сказал это — нет никакой цитаты. Есть только он — замершая в памяти картинка, длинноволосая юная картинка, которая никогда не померкнет — сколько бы ни прошло лет и столетий с того дня, когда Армин видел его собственными глазами в последний раз. — Которого нет? — Прошлое есть, Райнер. Всегда. — Армин отклоняет щёку от груди Райнера, и на сей раз тот отпускает его. Они стоят рядом, и теперь Армин не чувствует никакого родного телесного тепла — только обдувающий его сырой ветер. — Человек — никто без прошлого. Только благодаря нему мы и живы. Даже если не привязаны к нему. Просто… это особенность нашей памяти. — Я скучаю… — По мне прошлому? — Да. А когда-то в прошлом ты был настоящий. То есть… — Райнер чертыхается, и Армин поднимает на него глаза — с горькой улыбкой. Он всё понимает, а Райнер хмурится, будто ему стыдно за свою неаккуратную фразу. — А теперь поддался иллюзиям. Прости меня… Мне просто… так грустно… — Я тебе верю. И ты меня прости. — Очевидно, Райнеру стало тяжело говорить прямо сейчас. Он будто говорит через силу. — Потому что я не знаю, как тебе помочь. — Не извиняйся. Я же всё понимаю, Райнер. Это всего лишь иллюзия. Пьяная, хмельная. Горько. Но Армину не хочется больше поддаваться иллюзиям — только не в компании кого бы то ни было. Сейчас лучше быть жестоким к себе — и пресечь свои детские мечтания, пока он не раскис от них. Потому что ему нужно собрать себя воедино. Пока что. — Как и Эрен, — добавляет Армин, ставя точку в их запутанном, высоком, странном разговоре. — Может, поедешь ко мне? — спрашивает Райнер. Спьяну так было бы лучше, в самом деле — но нет. — Хочу сделать одно великое дело. — Ты же бухой… Армин вздыхает. То, что он собрался сделать — никакое не свершение, хотя он давно думал об этом. И никак не мог собраться. Никак не мог заставить себя увидеть место, где всё начиналось… — Нет. Я поеду кое-куда… — Куда? — Туда, где был он. — Ты что, воскресить его собрался? Армин шмыгает. — Райнер, — окликает он. — Если всё прекрасное происходит только в моей голове… Тогда, что? Оно не существует? На плечи ложатся сильные ладони Райнера — и сжимают их. — Существует, Армин. Только вот… Хотя. Знаешь, — он похлопывает Армина по плечам — с высоты его роста и мощи рук это движение и вправду чуть взбадривает Армина. — На здоровье. Только… когда воплотишь своё начинание… Помни об одном. Армин вглядывается в янтарные радужки Райнера с малым интересом, но слушает внимательно. Райнер всегда говорит от сердца. — О том, что тебя любят. Прямо здесь. Прямо сейчас. По-настоящему. Тепло. — Помню. Помню… — Тогда садись к Берту, мы тебя подкинем. — Я хотел такси взять… далеко же ехать… — Райнер сгребает его рукой за плечи и ведёт к машине: — Какая разница. Берт трезвый, ему лишь бы побарахтаться до утра. Как раз и займётся. Выдавив из себя тихое «спасибо», Армин вваливается на заднее сиденье вместе с Райнером. Весь путь он сидит, прижавшись лбом к окну, и думает — об Эрене. Чем ближе они подъезжают, тем ярче образ и тем тяжелее Армину его видеть — он не ожидал такого эффекта. Но он всё ещё ждёт освобождения и надеется на то, что его предприятие кончится успешно. Это надо сделать — надо было уже давно. — Там хоть есть чем обогреться? — Не парься, — отвечает Армин Бертольду, когда тот останавливает машину перед одиноким загородным домиком. В свете фар падающие с неба капли кажутся стрелами, и в голове всё ещё мельтешит от выпитого. Армин медлит и смотрит на невысокий забор, освещённый машиной Бертольда и потемневший от осенней влаги. А потом выбирается под дождь, сказав Райнеру напоследок: — Я тебе позвоню. — Хорошо. А если забудешь, то я позвоню тебе. Армину показалось, или слова Райнера звучали как попытка в чём-то удостовериться? Хлопок двери и звук удаляющегося мотора сменяются на позвякивание ключей, и макушка вскорости становится сырая.

***

Во дворике у дедушки пахнет сырой почвой и дождями. Даже в темноте, нарушаемой только слабым светом ночного фонаря с улицы, Армину кажется, что он был в этом месте совсем недавно — будто и не было того года, что он не ступал по этой земле, по этой дорожке, ведущей к двери, и не видел этих родных стен. В свои последние годы дедушка предпочитал жить здесь, нежели в своей городской квартире — он ценил уединение сильнее, чем что бы то ни было, и никакие приглашения на выставки или лекции не были ему милы. Только не в то время, когда он стал слишком болен и апатичен для того, чтобы оставаться старым-добрым социальным господином Арлертом. Включив электричество и пройдя в прихожую, Армин тронул ладонью плиточную стену, и разума его коснулись ностальгические, тоскливые чувства. Дедушка оставался деятельным творцом до самой своей смерти, и в те времена Армина это радовало, но он помнит, как тяжко ему было наблюдать за тем, как неразговорчив и мрачен становится его родитель. Даже с ним самим. Его единственный родитель, который всегда был жизнерадостен и который окрасил детство Армина чудесными красками — как он окрашивал ими и свои картины изо дня в день. Бредя по прихожей, потом — по смежной с кухней гостиной, Армин вспоминает только его — он недооценивал своё душевное состояние и память, когда стремился попасть сюда, чтобы снова увидеть Эрена. Потому он и не прошёл в дедушкину мастерскую — слишком велика вероятность, что его голова займётся не теми образами, на которые он рассчитывал, пока думал об этом месте и ехал сюда в ночи. Взяв из пыльного шкафа чуть менее пыльные покрывало, плед и шерстяной свитер и вооружившись фонарём, Армин выходит во двор и идёт в сарай. Заночует там. Когда Армин был маленьким, в летние месяцы этот сарай использовался дедушкой как дополнительная мастерская — можно было не вонять растворителем дома. Потом он забросил эту идею, а Армин получил возможность почаще бывать в уединении — прекрасная возможность для подростка, страдающего потребностью создавать свои маленькие шедевры в укромной обстановке. Армин не писал текстов уже полтора года — и сейчас он не знает, хочет ли он возвращаться к этому делу — делу всей своей жизни. Но тогда, когда ещё всё было хорошо, этот плотный уютный домик не переставал быть его любимым местом за городом. А однажды здесь начал бывать Эрен, и потому именно здесь Армин решил остановиться этой ночью — несмотря на холод и сырость раннего октября. Ему нужно увидеть его снова. Армин всё ещё пьян, но ему хватает концентрации на то, чтобы устелить себе диван и сесть в него. Отпускать себя оказалось тяжелее, чем он думал — но это прекратилось и память открылась, стоило только Армину поднять глаза на свой рабочий уголок. Он подходит к заброшенному старому письменному столу, от сырости взбугрившемуся по краям, и проводит по нему пальцем. Кажется, больше нет ни сырости, ни пыли — только солнце, бьющее в окна пристройки… — «Я посмотрел на Аделину робко, а она на меня не смотрела вовсе — её внимание было обращено к прекрасной статуе напротив нас. Хотел бы я вылепить свою Аделину в полный рост — из каркаса и гип…» Знаешь, порой мне кажется, что я тебя ревную. И не только к текстам. А к этим… Аделинам. — Да? Ну, можешь не печалиться. Мне не нравятся девчонки. — Армин сбросил с плеча ладонь приставучего Эрена. Всё это, конечно, Эрен прекрасно знал — он знал об Армине всё. Но в писательстве он не разбирался ни на грамм, и потому порой исходил чувствами, которые, как он сам признавался, он так часто не понимал. И не только чувствами — вопросами тоже. Особенно когда Армин был в непосредственном процессе. — Тогда зачем пишешь о них? Как влюблённый. Ещё и в первом лице. — Потому что людям нравятся мужчины и женщины, Эрен. Каждому своё. — Хм… — Мир не крутится вокруг меня или тебя. А автор не должен позволять своим текстам крутиться вокруг себя. Если творец — такой-то или такой-то, то это не значит, что его герои будут похожи на него. Ну… будут, но не под копирку. Потому что это искусство, и оно должно отражать мир в любых его прекрасных проявлениях. И ужасных тоже. А сам творец должен быть незашорен. Уметь видеть дальше, чем может чувствовать сам. Понимаешь? Это про мудрость. — М-м… — Эрен зарылся носом Армину в волосы — и вдохнул глубоко. — Секси. — Бля, дай дописать, отстань, — Армин передёрнул плечами. Впрочем, ему было забавно. — Не так! Армин тихо чертыхнулся — не без совестливого ощущения. — Чёрт тебя дери, какой ты сегодня требовательный! Как маленький ребёнок. Поцелуй меня и иди займись чем-нибудь, пока я дописываю страницу. Я недолго. — Я младше. Так что… Эрен перегнулся через Армина и подставил ему своё лицо, уронив волосы на исписанные листы. У Армина каждый раз ускорялось сердце, когда длинные кофейные волосы его любимого Эрена оказывались в непосредственной близости от его лица — он очень их любил. — Тебе двадцать, глупыш, — Армин пробормотал эти слова в губы Эрену, не в силах сдерживать улыбку, и поцеловал его сам — нежно и легко. А потом прошептал с лаской: — Жди меня. Армин отдёргивает руку от старого рабочего стола, чувствуя, что к нему начинают подбираться слёзы — нет-нет-нет. Никаких слёз. То, что он помнит — это прекрасно. Верно? Нельзя давать мраку поглощать эти светлые воспоминания. Помнится, до того дня, когда Армин привёл сюда Эрена впервые, они уже поцеловались, один раз. Это было… на третьем курсе? Эрен тогда был на первом. Только-только поступил. Глядя на диванчик, который станет ему пристанищем сегодня, Армин думает о том, что в тот день они были знакомы всего ничего — две, три недели? Когда Эрен увидел это местечко впервые. В день, когда Армин познакомил его с дедушкой. В день, когда он и Эрен впервые занялись любовью — прямо возле этого самого дивана. Тогда лето только выходило из своей поры и всё кругом ещё было сухо, тепло и свежо. Наверное, это действительно место, где всё начиналось — слишком многое они узнали друг в друге, бывая именно здесь — по выходным и вечерам, свободным от учёбы. К горлу подступает ком, и Армину снова хочется расплакаться, но уже от растроганности — это здесь они двое стояли в тот день. Армин — на своих двоих, Эрен — ниже… Армину казалось, что от волнения у него вот-вот выскочит сердце — и чего он так волновался? От новизны, должно быть… Такие штуки вытворяет с людьми влюблённость. Хотя в том, что Армин волновался, не было для него ничего удивительного — он едва ли мог вспомнить, чтобы его первый возлюбленный относился к нему с такой нежностью и пониманием. У Эрена это понимание было будто врождённым — будто они двое давно должны были встретиться, но их пути не сходились. А теперь сошлись, и Армин не мог привыкнуть к тому, как надёжно и комфортно можно чувствовать себя с кем-либо. С кем-либо, в кого ты влюблён. — Не могу поверить в то, что ты раньше носил длинные волосы, — прошептал Эрен Армину в ухо, обняв его со спины. — Они были такие же длинные, как мои? — Нет, до плеч… — выдохнул Армин, чувствуя, как мочка уха оказывается между тёплыми губами Эрена. Сердце колотилось, как безумное, и он непроизвольно сгрёб руку Эрена и положил её ладонью на свою грудь. — Я покажу тебе картинки… Эрен погладил его грудную клетку — должно быть, хотел удержать сердце под своей рукой, чтобы не выпрыгнуло прочь. — Картинки из прошлого? — Ах… — От лёгкого поцелуя на щеке Армин бездумно приник спиной к груди Эрена — он высокий, и опираться о него так приятно. Надёжно даже в таком смысле. — Ты можешь присосаться к моему мозгу, знаешь?.. Никакие фотографии не понадобятся. — Ты щедрый. — А ты искренний. — Приятно познакомиться. Армин засмеялся — до чего ему нравились лёгкие манеры Эрена! Когда они бывали наедине, тот будто расслаблялся — не под стать себе же тяжёлому и суховатому на людях. Армину это безумно нравилось: значит, Эрен ему доверяет. Впрочем, рядом с Эреном и он сам терял любую социальную опаску, присущую, наверное, всем в той или иной мере. От щекочущего сердце чувства Армин крутанулся и прилип к Эрену грудь к груди, обняв его за пояс. Изящный и сильный пояс… Даже через футболку он чувствовал, какой горячий у Эрена торс. Под щекой было тепло, и Армин слышал, как бьётся у Эрена сердце. Почти не учащённо. Титан, а не человек. Он хоть чего-нибудь боится? Ах, чёрт! Как же с ним хорошо — Армин был уверен, что никто в этом мире не смог бы дополнять его вот так. Он впечатал пальцы в спину Эрена и сжал его в объятиях так сильно, как только мог. Эрен выдохнул натужно: — Не задуши. — Знаешь, Эрен, — начал Армин, отойдя в сторонку — ему совсем не хотелось отлипать от Эрена, но надо было знать меру, — мне с тобой хорошо. Я знаю, что мы всего пару недель знакомы и вроде как ещё рано о чём-то мечтать, но… — Похуй! На будущее. Нам же хорошо сейчас, верно? Значит, надо просто ловить момент. Армин вздохнул, подумав, что Эрен уж больно похож на дедушку, во многом. Надо будет закинуть его в дедову мастерскую, когда тот будет рисовать — Армин бы очень хотел заполучить его портрет. Именно от дедушки: это был бы особенный портрет… — Иди сюда, — прошептал Эрен. Кажется, он стеснялся — и явно хотел чего-то. Армин подошёл. Эрен взял в руку его пальцы и прижался к ним губами. Армин невольно прикрыл веки, и пальцы окутало горячее: — Не могу от тебя оторваться. — И не надо, — Армин положил ладони ему на талию и поцеловал в шею — очень удобно. Эрен высокий и изящный. Вокруг было тепло, и от шеи Эрена было горячо; Армин целовал её влажно и медленно, будто эти минуты можно было растянуть на вечность, если не торопиться. От поцелуев Эрен дышал тяжело и шумно, и Армин, оглаживая его торс ладонями, только теперь уловил, что сердце у Эрена всё-таки участилось. — Всё, не могу, — Армин рывком притянул к себе его лицо и впился в его губы. Он соскучился по этим губам. Они не целовались… неделю? Это был их второй поцелуй. Эрен застонал от чувств, и Армин стянул с него футболку. Тело у Эрена было невероятным… Увидеть бы это тело в скульптуре. В полный рост. Он хотел было потянуться к его груди для поцелуя, как Эрен внезапно — Армину даже показалось сначала, что тот упал или потерял сознание — опустился на колени. Он обнял Армина за пояс, вжавшись щекой в его живот, и сжал его крепко. От нежности к горлу подошёл ком, и рука сама накрыла макушку Эрена. Армин гладил его волосы, приговаривая новые для себя слова: «мой хороший», «малыш», «ну чего ты, солнышко?». От этих слов ему самому становилось трепетно — он не знал, что способен на такие чувства. — Я тебя хочу, — выдавил Эрен ему в живот, так и не двинувшись и не ослабив своей хватки. Его слова звучали как слова капризного, но доброго и неуверенного ребёнка. От вида такой метаморфозы Армин собрал себя в кучку. Он накрыл ладонями голову Эрена и повернул её к себе — лицом кверху. Поцеловал его в глаз. — Я тебя тоже. Армин стянул с себя рубашку, не расстегнув пуговиц, когда Эрен оторвал от него руки. Ему было тяжело дышать, и от шершавых горячих ладоней Эрена, ходящих по его животу, груди и спине, Армин готов был растечься в лужицу. Заботливые пальцы избавили его от ремня и штанов. А потом было много заботливых касаний, тёплых пальцев и горячего, влажного рта Эрена, потом — было много Армина для него. Эрен говорил, что это был его первый раз, и Армин знал, что во время своего первого раза Эрен был счастлив… Армин, должно быть, похож на призрака, стоя с фонарём в обеих руках и светя им на старый шкаф. Быть может, он и есть призрак — теперь. Плачущий и застывший во времени, потерянный и одинокий. Он не знает, живой ли он теперь. Наверное, нет. Он выключает фонарь и, спрятавшись в свитер и плед, исчезает от мира на своём старом диване так быстро, как только может — нет сил больше смотреть на эти больные стены, напольные доски и потолочные балки. Слишком мучительно от воспоминаний. На улице шумит дождь, и кажется, что эта ночь не кончится никогда. Алкоголь отпускает Армина мало-помалу, и оттого он помрачается ещё больше. Укутанный пледом с головой, он плачет — много и тяжело, и воспоминания сменяются одно за другим — сами по себе, и Армин их не держит. Теперь темно и холодно. Страшно и невыносимо. — Почему Гриша не ведёт его к врачу? Ему же… только хуже становится, — Райнер покусывал ноготь большого пальца, хмуря свои тонкие орлиные брови. — Эрен не хочет. Отказывается. Он ни меня, ни отца не слушает. Говорит, просто надо подождать. — Ага. До чего подождать? Пока он себе что-нибудь не отхерачит? Дождёмся. Армин вздохнул. Вечером субботы он и Райнер стояли вдвоём у учебного корпуса — теперь, когда они оба заканчивали магистратуру и получали разные квалификации, их встречи на территории института стали куде более редкими. — Я сейчас собираюсь к нему. Попробую вытянуть его на вечер. Сходим вчетвером куда-нибудь… Блядь, — Армин сжал пальцами переносицу и чертыхнулся ещё раз. — Только я не хочу, чтобы он пил. Его сразу мрачняк накрывает. — Уж лучше пускай выберется куда-нибудь, и не один. Я думаю так. — Тоже верно. Потом Райнер предложил ему пойти к Эрену вместе — Армин отказался: так выловить Эрена было бы ещё сложнее. Он знал Эрена, знал себя — так будет лучше. В квартире у Йегеров пахло стариной. Не то чтобы Армин редко бывал у Эрена — тот, конечно, бывал у Армина куда чаще, но в последнее время Армину не удавалось вытащить его никуда. Дверь снова оказалась открыта, отец ещё не вернулся с работы, и Армин проследовал прямиком в комнату Эрена, крикнув на пути «Это я». Тот занимался за своим рабочим столом. Подойдя к нему почти вплотную и наклонившись над его плечом, Армин увидал, как Эрен ковыряется своими длинными изящными пальцами в очередном телефоне. По столу были разложены детали, и Эрен казался деятельным. — Здравствуй, солнце, — Армин поцеловал его в шейные позвонки. — Это который за день? — Пятый. — Ты молодец. Эрен хмыкнул что-то скептичное, и Армин сел на боковой стул; теперь ему было видно лицо Эрена — с залёгшими под глазами тенями и заострившимися скулами. Волосы его были собраны в хвост, и когда Армин целовал его в шею, запах их дал ему понять, что Эрен не мыл их довольно давно. — Я хочу открыть мастерскую по ремонту электроники. После универа, — сказал вдруг Эрен. На его мрачном лице не читались никакие эмоции — может быть, их и вовсе не было сейчас в Эрене. — Кому я буду чинить мобильники и камеры, когда уйду из этого места? — Это отличная идея. Армин и вправду был рад — Эрен придумал новый проект? Звучит обнадёживающе. Куда лучше, чем его апатичные «ничто» в последние месяцы. — Да. Только отец будет против. Я же тут «высшее получаю», — Эрен скривился, но быстро взял себя в руки. — Пофиг, что он скажет. Имею в виду, если ему не понравится. Надо делать то, что тебе самому хочется. К тому же… я думаю, он тебя поддержит. Хм… Тебе не кажется, что ты… мрачновато рассуждаешь? Вам стоит только поговорить… — Всё, хватит. Раз я «мрачно рассуждаю». — Да, Эрен. И с отцом у тебя потому же разговоры не складываются. Хочешь, я с ним поговорю? Нам это всегда удавалось. — Нет. Ладно. Эту тему можно оставить и до следующего раза — в эти минуты лучше было бы не давить на Эрена. — А погулять сегодня хочешь? Я едва отбился от Райнера с Бертом, они хотели сюда вместе со мной ехать. — Нет. — Эрен отложил сотовый и скрестил руки, глядя в стену перед собой. Куда угодно, только не на Армина. — Они соскучились, Эрен… — Мне жаль. Армин почувствовал, что на сердце находит уныние, но не дал ему разрастись и потому просто вздохнул. Он опёрся плечом о стол и разместил на нём руку ладонью кверху. — Положи мне на ладонь самую красивую деталь из тех, что тут валяются. Эрен вскинул на него глаза. — Они не валяются, а лежат по местам. Армин усмехнулся — его ход подействовал. Эрен пихнул Армину в ладонь некий круг с крестом посредине — Армин не знал, что это такое, но догадывался, что из какого-нибудь фотоаппарата. — Спасибо, — Армин, смеясь, умыкнул круг себе в карман и стал из-за стула. — Эй, мне его надо до завтра отдать. — А ты отбери. — Армин. Это не запасная деталь. — Отбери. Впрочем, это не возымело никакого действия — напротив, Эрен только поник. Чёрт. Почему теперь всё не так? В последние месяцы Армину не удавалось радовать Эрена, хотя он бессменно оставался собой. Вёл себя так же живо и нежно, как и всегда. Эрен слишком изменился. — Малыш… — Армин положил ладонь ему на спину. — Вот твоя деталь, забирай. Эрен только дышал тихонько, чисто и спокойно, сутулясь и глядя в стол. — Прости, — выдавил тот. Армину показалось, что Эрен вот-вот расплачется — таким поникшим и высоким был его голос. — Я слишком мрачный. Я тебя подвожу. Всех подвожу. — Нет. Ты никого никогда не подводил, родной. Мы тебя любим. Тем более ты всегда был мрачноватый. Помнишь, как сказал папа? «Ты слишком рано стал серьёзным». Серьёзный ребёнок. А теперь серьёзный взрослый. — Надо сходить на могилу к маме. — Я схожу с тобой. — Армин поцеловал его в щёку. Эрен не ответил. Может быть, Армину и не стоило упоминать о матери — Эрен, конечно, уже был большой и сейчас смерть матери не волновала его так, как все остальные трудности. Но они оба знали, где было положено начало. — Эрен, ты же понимаешь, что ты ни в чём не виноват? Тот пожал плечами. Они молчали какое-то время, и Армин, положив ладони на его плечи, смотрел в корешки книг на полке над столом. За открытым окном ездили машины, а в доме было тихо — Армин слышал, как медленно дышит под ним Эрен. — Может, мне и правда стоит сходить к врачу. Но я всё ещё думаю, что это просто эпизод. — Эрен, твой «эпизод» затянулся на несколько месяцев. И лучше не становится. Нужно что-то делать. И вот это… — Армин положил ладонь на его укрытый футболкой тонкий живот. Шрамы были слишком свежи, чтобы Эрен не вздрогнул. — Давай так, — Эрен накрыл ладонью пальцы Армина. — Если до осени ничего не изменится, то я пойду. Идея Эрена казалась Армину просто ужасной. К тому же он понимал, что эти слова о докторе, скорее всего, были просто попыткой успокоить его — и Армина, и двоих их друзей, которым Армин, конечно, позже всё расскажет об этом разговоре. Как бы скептично и невесело ни принял Армин это увещевание, он не собирался сейчас никак настаивать. Тем более что спорить с Эреном всегда было бесполезно. — Пошли в душ. От тебя воняет, как от бомжа, — ласково сказал Армин вместо ответа и зарылся носом в жирноватые волосы Эрена. Он гладил Эрена, с нажимом опуская и поднимая ладони от его плеч до живота и обратно, и был счастлив касаться его, тёплого, родного, любимого. Тот закинул голову, и в живот упёрлась его макушка. Армин поцеловал его в открытые губы. Они целовались ещё долго, прежде чем уйти мыться — Армина радовало лишь то, что Эрен отвечал на его ласку и хотел быть с ним близок. Значит, всё не так плохо.

***

Армин просыпается поздно. Он понимает это по свету из окон — сегодня пришло солнце, и на улице распелись птицы — радостные оттого, что непогода кончилась. Армин тихо вздыхает и высовывает нос из-под пледа, медленно, осторожно, боясь увидеть вокруг себя то, что он видел этой ночью. В самом деле: в дневном свете обстановка сарая бьёт по его памяти ещё хлеще, чем ночью. Глаза опухли от слёз, в которых он уснул, но теперь Армину не хочется плакать. Ему просто говёно. Вокруг так же светло, как тогда, когда он и Эрен бывали здесь вместе, и никакая пыль на поверхностях не скрывает до боли знакомой обстановки. Зато мозг занимают новые мысли, все с образом Эрена. Почему? Почему?.. В первые пару лет их знакомства Армину и вправду казалось, что Эрен бесстрашный. Так легко он обходился с любыми трудностями. И всегда поддерживал его, Армина — и ему это отлично удавалось. Позже вышло, что Эрен всё-таки боялся — одного, и этот страх, как оказалось, сковывал его всю жизнь. Он боялся умереть. В итоге это он и сделал. Что было бы, если бы Армин сделал то же самое? Не то чтобы он много думал о смерти. И жизнь не казалась ему бессмысленной — отнюдь. Но порой становилось так гадко и пусто, что мысли сами начинали ходить вокруг тем жизни и смерти, и Армин не держал разум. Технически любой человек может разрешиться вот так: уйти, воспользовавшись любыми внешними средствами. Насколько хватит воображения. Есть много способов уйти — даже в одном этом сарае их можно изобрести немало: ржавым дворовым ножом — в шею или по рукам; повеситься на хозяйственной верёвке — перекладина под крышей в помощь; загнаться головой под металлический пресс — расплющит в один момент, даже больно не будет. Эрен хотел, чтобы было больно — и сделал для этого всё возможное. Ему не нужно было умирать быстро — он никогда не искал лёгких путей. И ушёл он в конце концов по-своему. В груди заболело; Армин потирает заплывшие глаза. Пожалуй, надо бы пойти в дом и затопить печку на кухне; Армин планирует провести здесь остаток выходного, и лежать под пледом в пыльном диване как живой труп — точно не лучшая идея для такого времяпрепровождения. Но пока что нет ни сил, ни желания подниматься отсюда, и душу сковывает такая меланхолия, что Армину и вовсе становится всё равно на то, сколько ещё часов он проведёт здесь, недвижимый и холодный. Он слышит знакомый гул мотоцикла ровно в те минуты, когда мысли занял дедушкин портрет Эрена. Он чувствует готовность увидеть его снова, спустя год — может быть, он даже заберёт его домой. Нужно же как-то научиться справляться со своими страхами. Это слабая попытка привести себя в чувство, и она бы вряд ли окончилась успешно, если бы во дворе не раздался зычный голос Райнера и сам он не заявился к Армину, здоровенный и золотоволосый. Райнер красивый. А ещё — понимающий: знал ведь, что найдёт Армина именно здесь, а не в доме. — Доброе утро, бляха, — выдыхает он, завидев Армина. В руках его рюкзак, на лице — смесь облегчения и тревоги. Пожалуй, он имел все основания и для тревоги, и для облегчения… — Ты чего трубку не брал? — Хм… Ты звонил? — Представь себе. Мы же условились, что созвонимся с утра. Уже обед. Чё ты тут делал? — Райнер беспокойно осмотрел помещение и перемялся с пятки на носок. — Только проснулся, — бормочет Армин. Телефон он и вовсе оставил в куртке — неудивительно, что не слышал сигнала. — Ну хорошо хоть так. А то знаешь… ты вчера заставил поволноваться. Армин вздыхает. — Что я говорил? — Ничего. — Райнер наконец расслабляется и плюхается в диван рядом с ногами Армина. — Ты воплотил своё это… начинание? — Армин кивает. — Может, поделишься наконец? У Армина уходит время на то, чтобы обдумать ответ. Он буравит взглядом заросший щетиной подбородок Райнера и кусает губы. — Хотел забрать его портрет. Который дедушка нарисовал семь лет назад. — И всё? — Райнер почёсывает подбородок с едва заметным скрежетом. Армин хмурится — пускай он покажется Райнеру злыднем, ему всё равно. — Райнер, я что, похож на суицидника? — желваки у того начинают бугриться, и Армин не даёт ему ничего ответить: — Я хотел повидать его, вот и всё. Тут… многое о нём напоминает. Райнер со вздохом открывает рюкзак. — Надеюсь, тебе стало легче. — Он вынимает из рюкзака контейнер. — Я утром заходил к маме, она наготовила жратвы. Ты тут по-любому голодный окочурился бы, так что вот. — В руках у Армина оказывается обед и ложка. — И ещё, советую повидаться с мамой. Она сказала, что не успокоится, пока не увидит тебя собственными глазами. Минутами позже Армин сидит рядом с Райнером и жуёт рис с овощами. У него нет аппетита, но он решил съесть то, что притащил ему друг — в конце концов, он не собирался сдыхать в одиночестве и холоде до конца дня. А к Карине и вправду следует заглянуть — может быть, на неделе вместе с Райнером, после работы. Он спрашивает у Райнера, почему вчера тот решил притвориться вместе с ним. Теперь, когда тот сидит рядом с ним в непосредственной близости, на память приходят совсем другие образы — вчерашняя ночь выходит на поверхность. — Армин. Прости меня за ту фразу. Про настоящего тебя… — Райнер всё мнёт свой подбородок, будто это придаёт ему уверенности в себе. — Ты настоящий. Всегда. Я тогда был пьяный и смолол полную чушь, я не считаю тебя хуже или лучше тебя прошлого, я ценю тебя таким, какой ты есть. Я просто… ляпнул хуйню. — Ничего. Я всё понимаю. Да я и тогда понял, знаешь… — Всё равно прости. Доев свой нежданный обед, Армин поникает. — Райнер. Почему я не смог ему помочь? Я же так любил его… И он знал это. Чувствовал. Ему это было не нужно? Он не хотел этого принимать? Я сделал недостаточно?.. — Дело не в тебе. И, наверно, даже не в нём. Иногда любви недостаточно, знаешь?.. Вернее, не в ней дело. Я так думаю. Это всё равно что пытаться достучаться до воздуха, ну… нет, не так. — Райнер раздумывает минуту. — Порой одной любви недостаточно, чтобы спасти того, кого любишь, не всегда это работает. Короче… я это к тому, что тебе не стоит искать причины в себе. И уж тем более винить себя в чём-либо. Как такое может быть? Как любви может быть недостаточно? Армин качает головой. — Понимаешь, если с твоим близким происходит какая-то беда, то его выбор — всё равно его привилегия. Его свобода. Даже если его выбор станет ему ошибкой. И… это сложно. — Ну а если как с Эреном? Он же был болен. И сам не видел, что ему может стать лучше. А мы видели. Я видел. Я мог… я же мог сделать что-то иначе? Как-то повлиять на него… — Может, мог. А может, и не мог. Ты и так делал всё возможное. Порой вмешаться в чью-то судьбу никак нельзя. Даже если твои намерения благие. Это просто… ни к чему не приведёт. — Райнер поднимается на ноги и глядит на Армина сверху вниз. — Даже если твоя любовь — самая светлая и огромная. Прямо сейчас принять эти простые истины тяжело, но Армин обязательно об этом поразмыслит — когда ему полегчает. Он не думает, что Райнеру самому было легко говорить это — но раз он, человек, который потерял лучшего друга, говорит так, то значит, он имеет для этого все основания. И Армин ему верит. И ещё — он благодарен ему за то, что тот меняет тему — несмотря на то, что Армин сам же завёл её, тяжёлую. — Мне сегодня ещё нужно навестить моих детей. Я у них не был с самого лета, представь? Габи заколебала меня эсэмэсками, и откуда у неё телефон так рано… «Моих детей» — Райнер всегда относился к своим подопечным, как к родным. Армин посмеивается и хлопает его по плечу, встав с дивана: — Знаешь, я думаю, когда-нибудь ты будешь лучшим воспитателем в мире. Нет. Ты уже. — Нет, ты понимаешь — откуда? Ей же всего десять! — Говоришь, как мой покойный дед. — Иногда я и чувствую себя каким-то дедом. Профдеформация, наверно. Райнер сокрушённо щипает пальцами его свитер — пожалуй, Армин действительно сейчас выглядит убито. — Давай, заберём твой портрет и поедем отсюда. Чтобы тут находиться, нужно многое здесь прибрать. Если захочешь, можем как-нибудь сделать это вместе. Так они и поступают: идут отыскивать тот самый портрет. Армин вдруг понимает, что сделать это вместе с Райнером будет гораздо легче, нежели в одиночестве. И на что он надеялся, когда строил свой апатичный план? На то, что он всё выдержит? На то, что его не изобьёт отчаянье, когда он увидит Эрена снова — Эрена, нарисованного его любимым дедушкой. Это же два самых близких его человека — и они оба мертвы. Только сейчас Армин понял, как же правильно будет добраться до этой картины вместе с Райнером. И встретить её не одиноким. Армин чувствует благодарность: поддержка Райнера всегда оказывалась уместна, и теперь они снова вдвоём — как и прежде. И тут есть у них кое-что общее — потерянный близкий. Потому Армину будет не так тяжело разделить с ним эмоции от найденной картины — легче, чем он мог бы представить это ещё часом ранее. Может быть, когда-нибудь он поделится с Райнером и другими образами — когда придёт время. А пока что они рядом, и Армин окидывает пристройку прощальным взглядом: уходить из их места тяжело, и эти минуты вселяют в Армина растерянность. Он ещё много раз почувствует путаницу и пустоту — но сейчас самое время переменить обстановку и настроение. Самое время.

[28 мая 2023]