Puzzle of us.

Здравствуйте. Я хотел бы поделиться с Вами одной историей, произошедшей со мной ещё в мои школьные годы. Думаю, сперва стоит сказать пару слов о себе. Итак, меня зовут Александр, мне двадцать четыре года, работаю по специальности в одной небольшой фирме, занимающейся архитектурными проектами. Заурядный парень: по утрам пью кофе, кормлю кота, бегу на работу, вечером возвращаюсь домой, хожу в тренажерку или в бассейн, ложусь вовремя и сплю как положено. Детей нет, сексуального партнера тоже не наблюдается. Не то чтобы мне не хотелось кого-нибудь под боком, просто... Знаете, бывает такое, когда никто не подходит, хоть ты тресни. А отношения «на ночь» меня мало устраивают. И хоть я и не шибко красив, зато чертовски обаятелен, как говорил мой бывший. А... Я не сказал? Я же по мальчикам. Впрочем, речь сейчас не о этом... Вы собирали когда-нибудь пазлы? Нет, не те, что на двести сорок деталей или на пятьсот, а настоящие: на две тысячи и больше. Я вот их обожаю. До сих пор помню свою фиолетовую мечту. Мне тогда было всего семнадцать, я впервые в жизни поехал в Питер со школьной экскурсией, а, так как парнем я был тогда любознательным и много читающим, умудрился сбежать в книжный магазин, что на Невском проспекте. "Зингер", кажется. Ну, тот, с огромным глобусом наверху и уютным небольшим читальным залом у окон второго этажа. Восторженный до безумия, я ходил там около часа и никак не мог насытиться этой божественной атмосферой, которая бывает только в старых магазинах, со временем пропитавшихся своим содержимым от фундамента до самой черепицы. Вдыхал запах типографской краски и книжной пыли, жадно разглядывал огромные фолианты с красочными иллюстрациями, почти режущими глаза своей сочностью и определенной, доступной только книгам правильностью, и совсем крохотные издания, помещающиеся на половинке ладони (кажется, то был какой-то словарь с одного из мертвых языков на русский). Это был самый прекрасный, самый волшебный час за всю ту поездку. Но ещё больший сюрприз меня ждал почти на выходе, когда маленький впечатлительный мальчик, которым я тогда был, уже спускался вниз по ступенькам мраморной, кажется, лестницы. И вдруг увидел её... Огромную коробку из какого-то плотного картона, покрытую потрескавшимся кое-где желтоватым лаком, а на крышке были лошади. Самые прекрасные из всех, которых я когда-либо видел. Не потому что они были действительно невероятной красоты: вполне обычные и банальные, из тех, что часто появляются на календарях в год коня. Но из-за надписи в уголке картонной крышки. "Puzzle, 13 200". Я смотрел на эту цифру, словно громом пораженный, и никак не мог отвести взгляд. Мне всё казалось, что это обман, и стоит отвернуться, как исчезнет и эта коробка, и эти лошади, и заветное число пропадет вместе с ними, поэтому я смотрел. Смотрел, как приклеенный. Трогал шероховатую поверхность пальцами, пытался отковырнуть ногтем и не верил, что это не сон и не бред моего воспаленного и помешанного на мозаиках мозга. Тринадцать с лишним тысяч деталей... Господи, я и представить такого не мог! Только не в том крошечном городе, в котором три - это максимум и вообще большая удача. На следующий день я снова сбежал в этот магазин, несмотря на всё, мягко говоря, недовольство учителей, сопровождавших нашу группу, и их обещания рассказать родителям, выгнать из школы и прочее. Просто не мог иначе - пазл манил меня, он снился мне всю ночь и нашептывал сказки о том, как нам с ним будет хорошо вместе. И если сейчас я смеюсь над этим, то тогда мне было совсем не до смеха. Я не знал, сколько он стоит и как много займет места и - главное - времени. Мне было абсолютно всё равно. Всё тело было охвачено тем предвкушением, когда просто физически не можешь сдвинуться с места и отвести взгляд, аж потряхивает всего, а пальцы сводит в невольной судороге, потому что впереди - цель. И я видел эту цель и не мог достичь. Поэтому прошлось отступиться. Расставаться с ней было больно и отвратительно. Словно мне сделали ампутацию какой-то крайне нужной для нормальной жизнедеятельности части тела. На живую. Без единого намека на наркоз. И, хотя, в конечном итоге, жизнь вернулась в прежнее русло, осталась какая-то неприятная горечь, словно иголочка где-то под лопаткой, до которой невозможно добраться, и я стал всё чаще замечать, что собирать мозаики одному - скучно, однако ни один из моих тогдашних друзей не разделял подобной страсти. Долгое время я пытался крутиться: заставлять или упрашивать. Но вы сами-то это представляете? "Пособирай со мной, пожа-а-алуйста!" Тьфу, к черту такое. И тогда я решился на небольшую авантюру. Знаете, есть в интернете всякие доски объявлений. Правда, в то время их было не так много, как сейчас, но парочку всё же удалось найти. «Ищу друга для собирания пазлов. Я парень, 17 лет. Город N». И номер только появившегося у меня тогда мобильного телефона снизу. До сих пор не знаю, зачем я в тот момент решил указать пол и возраст, но одно помню точно: я больше никогда в жизни так не ждал звонка. Первый был с предложением интимного плана. Конечно же, что ещё могло мне попасться? Я мужественно выслушал несколько фраз, произнесённых томным мужским голосом, а потом буркнул что-то вроде "Спасибо, обойдусь" и бросил трубку. Маменька ехидно спрашивала потом: "Сашенька, а чего это ты такой красный?", пришлось оправдываться. Второй позвонила странная женщина с не менее странной мясорубкой. Кажется, она хотела её продать, а так как я был мальчиком воспитанным, то слушал про все положительные аспекты резки мяса заостренным с обеих сторон лезвием-звездочкой с мрачной непоколебимостью японского воина-самурая, решившегося на сеппуку (харакири, если так более понятно). Видимо, глупости во мне тоже было достаточно. После этого звонка я решил, что если и с третьим ничего не получится, сотру все объявления и забуду о них, как о страшном сне. Впрочем, больше мне так никто и не позвонил. Зато пришла смс. Весьма короткая даже по моим меркам: "Глеб, 17". И фотография, на которой была только что распечатанная упаковка с мозаикой на полторы тысячи деталей. Волна восторга окатила меня с ног до головы, заставив улыбаться так, словно я был самым счастливым человеком на этой дрянной планете. Я позвонил ему сам. Глеб оказался весьма приятным парнем. Он не был, как это говорится, "своим в доску" или "душой компании", но не было ни единой темы, которую бы он не мог поддержать: от рецептов яблочного пирога до Великой французской революции 1789-1794хх годов и дальше. Гораздо дальше, чем я когда-либо мог себе представить. Мы могли говорить часами напролет, без умолку, останавливаясь лишь для того, чтобы глотнуть чаю или полюбоваться проплывающим мимо пейзажем. Он никогда не перебивал меня в этих моих громоздких тирадах, когда я просто уже не мог остановить поток мысли и вываливал на бедного парня столько идей и образов за раз, сколько только мог вместить мой бесконечный воображательный процесс. И он прекрасно помнил всё, мной сказанное. А вот я сам - нет. И это было смешно. Настолько смешно, что я каждый раз благодарил Вселенную за то, что встретил такого человека. Он стал моим другом. Самым лучшим, которого можно только нарисовать у себя в голове. Мы разговаривали, ходили друг к другу в гости, вместе гуляли и, конечно же, собирали пазлы. Это была пытка. Почему? Каждый раз тебе приходится выбирать кусочки по определенному признаку. Будь то рамка или «небо», или «- Что это? - Вон та странная штука», или просто черные. Я ненавидел эти моменты всеми участками души и порой, не сдержавшись, начинал собирать ещё до того, как все разобрано и перевернуто лицевой стороной вверх, за что, в общем-то, и получал от Глеба по рукам и блондинистой макушке. Правильно, ему-то подобное откровенно нравилось. Помню, как его длинные аккуратные пальцы выбирали из общей кучи нужные детали с той особой, почти хирургической тщательностью, что я иногда банально ловил себя на том, что не могу оторвать от них взгляда и чуть ли не захлебываюсь слюной. Мне нравилось это - наблюдать за ним, что бы он ни делал. Но, особенно, когда он играл на стареньком, но, вместе с тем удивительно чутко настроенном фортепьяно мои любимые композиции и расчесывал волосы. Было что-то магическое в том, как его пальцы проходились по черно-белым, уже потертым от ежедневных тренировок клавишам, словно в нежной ласке, и в том, как длинные темно-каштановые пряди покорно разглаживались под уверенными прикосновениями деревянного гребня, после собираясь в аккуратный хвост у самой шеи. Мне тогда казалось, что и чуть резковатые черты его лица постепенно смягчаются. Впрочем, со мной он всегда был немного другим. Не таким, как с остальными его друзьями или нашими общими знакомыми. Более улыбчивым и спокойным, и, я надеюсь, более открытым. И я не уловил того момента, когда начал мечтать о том, чтобы его руки коснулись меня. Время для нас всегда шло в одном направлении, не торопясь и не задерживаясь, не проворачиваясь на одном месте и не скача, подобно бешеной собаке. Мы были детьми в эти наши счастливые семнадцать лет. По крайней мере, мне так казалось. Но моё мнимое детство закончилось немного раньше положенного, ровно в тот момент, когда я начал просыпаться в горячем поту мокрых снов с Глебом в роли неизменного соучастника этих томительных кошмаров. Мне нравилось в нём абсолютно всё: его спокойный, подкреплённый внутренней уверенностью голос со стальными нотками на самом дне и твердый взгляд. Взгляд человека, смотрящего в будущее с неким непоколебимым: «Всё будет хорошо». То, как он двигался, как он выглядел, каким он был и внутри, и снаружи. Даже то, как чуть дергался его кадык, когда он делал глоток обжигающего кончик языка крепкого чая. Я был завлечен всем этим и ни разу не задумывался над тем, что подобное было в какой-то мере неправильно. В семнадцать это имеет мало значения. Это потом, года через два, приходит осознание: «Парень, да ты же гей, черт возьми!», и ты удивленно качаешь головой, мол, «Как же я не замечал столь серьёзного упущения всё это время». По крайней мере, так было у меня. С каждой минутой, что он был в зоне досягаемости, я всё с большим трудом сдерживал собственные желания. Мне хотелось касаться его, чувствовать, ощущать каждым сантиметром кожи жар его тело, дышать им и никогда не отпускать из своих рук. Мне хотелось его всего, целиком и сразу, без остатка. Или же смаковать, постепенно поглощая его, узнавая всё, до самого первого секрета, снова и снова. И самое страшное было в том, что мне хотелось, чтобы это было взаимно. Поэтому каждая наша встреча превратилась для меня в самую желанную муку на свете, ведь приходилось связывать свои намеренья абсолютно по всем фронтам. И всё, что мне удавалось выкроить, буквально украсть - это кажущиеся случайными прикосновения и по-дружески крепкие объятья, на которые Глеб каждый раз отвечал с той же теплотой, что и прежде. И это убивало меня похлеще грубых слов и ударов, воспользуйся он ими когда-нибудь. Я варился в собственных чувствах, не имея никакой возможности выплеснуть их наружу, ведь он был другом, самым лучшим во всех когда-либо и где-либо существовавших и до сих пор существующих мирах. И мне почему-то казалось, что есть некая черта, за которую банально нельзя было заходить. Never ever. Никогда. Ни за какие сокровища Вселенной. Это было похоже на котел с кипящим маслом. Никогда не пробовали добавить в такое воды? Одно мгновение, и раскаленные брызги во все стороны. А минутой позже ты уже бегаешь с тряпочкой, вытирая оставшиеся на мебели вокруг жирные пятна - последствия в корне неудавшегося эксперимента. Вот и у меня так. «Не пытайся сдержать вулкан», - так всегда говорила мама, и, наверное, зря я её тогда не послушал. Однажды мой самоконтроль полетел ко всем чертям, забрав с собой остатки здравого смысла. И это был самый сладкий поцелуй за всю мою жизнь. Двадцать девятого сентября, ровно за день до моего совершеннолетия, у меня дома, на только несколько часов назад начатом пазле. Я целовал его так, словно это было последнее, что я мог сделать в жизни, словно мне умирать через секунду, а пока... Пока у меня есть эта секунда и, может быть, немного больше. Пока всё внутри сворачивается в тугую пружину восторга и восхищения. Пока меня нет - есть лишь мягкие губы Глеба и жар его рта, который я мечтал испить до конца. До самой последней капли. Раз. Два. Три. Отстраниться и сделать вид, будто ничего не было. А потом у тебя перехватывает и так сбившееся напрочь дыхание, потому что чужие прохладные пальцы путаются у тебя в волосах, сжимая у самых корней, заставляя поднять голову и посмотреть в глаза напротив. А потом случился мой второй поцелуй, совершенно иной: медленный и тягучий, словно простоявший несколько часов на холоде, от которого сгорали в моём сознании последние обрывки связных мыслей, а вместе с ними и все мои страхи и беспокойства, оставляя после себя обломки той цивилизации, что я когда-то был. Старый я тоже остался там, совершенно неожиданно для меня самого. И я готов был на многое, чтобы это повторилось вновь, хотя бы ещё раз. Но ничего не потребовалось: за вторым поцелуем последовал третий, а потом и ещё один, и ещё. Мы были так счастливы, что смеялись друг другу в губы, кусая друг друга по неосторожности и выплескивая скопившееся у нас обоих душевное напряжение. Казалось, где-то внутри у меня рушатся целые глыбы изо льда и металла - всё скопленное за долгие месяцы сомнений и метаний из угла в угол. И я был не одинок. Даже сейчас я вспоминаю обо всем этом с улыбкой. Развитие наших отношений не было ни стремительным, ни поспешным, иначе бы Глеб не был Глебом. Он не давал мне нестись вперед со всей моей неуемной энергией, вовремя останавливая, притормаживая там, где это было необходимо. И ни одно из его действий не вызывало во мне злости или чего-нибудь в этом роде. Я принимал его. Со всеми его изворотами и подворотами, со всем его дурацким характером и едва заметно проявившейся нелюдимостью. А он в ответ так ревностно оберегал ото всех наши отношения и меня самого, что казалось, будто он львица, рьяно защищающая своё потомство ото всех напастей сразу. И это я тоже принимал. Как и некоторые другие его странности вроде периодического молчания или того, что зубы надо чистить не два, а три раза в день, после каждого приема пищи. Мы всё больше времени проводили вместе, и дело было не только в новых пазлах, привезенных им из Москвы. Дело было в нас самих. Каждое наше свидание «ну, на пару часиков» затягивалось до поздней ночи, а мы всё никак не могли отлипнуть друг от друга. Провожали друг друга по очереди и жадно целовались в темных подворотнях, словно выкрадывая эти минуты столь необходимой близости. А потом первый секс. Такой... Такой, когда всё взрывается внутри от напряжения, а ты не можешь и звука выдохнуть, потому что рот надежно зажат чужой подрагивающей ладонью, в то время как тело бьётся в экстазе так, что аж пальцы на ногах поджимаются, а где-то внутри всё сжимается в болезненно сладких судорогах. Глеб себе тогда губу прикусил, чтобы не стонать в голос, а мне пришлось зализывать. «Производственная травма оплачивается работодателем», - вяло пошутил он потом, засыпая на моём плече, а у меня не нашлось даже сил, чтобы ему возразить. Все дни смешались в один комок невозможного счастья и умиротворения. Иногда я просто не мог держать это всё в себе и сбегал в парк рядом с домом, до изнеможения наматывая круги по освещенным желтым светом фонарей дорожкам. Деревья вокруг шумели своими кронами, нашептывая мне свои маленькие секреты. Птицы заливались сонными трелями, наверное, обсуждая то, что опять какой-то дурак тревожит их покой. Но я не слышал ни тех, ни других: столь громко стучала кровь у меня в висках, заглушая даже те восторженные звуки, с которыми я выдыхал воздух из легких. И не было ни единого шанса хоть как-то с этим справиться. А самое главное - Глеб не знал об этих моих пробежках. Уж не помню, почему я решил ему не говорить, но, кажется, это было связано с моей самооценкой и тревогой на тему: «как я буду выглядеть в его глазах». У нас был ещё целый год в обществе друг друга, но я не вижу никакого смысла вдаваться в подробности. Скажу лишь, что всё было так, как могло быть только в сказках, ярко и красочно. Каждая из трехсот с лишним тысяч минут, что мы провели вместе, была подобна миллиарду фейерверков, но одновременно окутывала меня и теплом сотен объятий. Это было похоже на изысканный пирог, в котором повар умудрился искусно совместить пряность нашей страсти и мягкость - любви. Но, как и любая сказка, наша история подошла к завершению. Пусть не совсем приятно, пусть с дичайшим скандалом. Мы столкнулись лбами так сильно, что аж искры из глаз посыпались у обоих. Из-за какого-то пустяка, из-за самой малости, но наша разность в характерах и способах ощущать и воспринимать действительность вдруг выплеснулась наружу подобно огненной лавине лавы. А та, в свою очередь, образовала между нами огромную стену. И дыру в моём сердце. Я не помню ни сколько суток тогда пролежал без движения, тупо разглядывая подушку - соседнюю со своей; ни ел ли я вообще за эти дни. Не помню, выходил ли на улицу, говорил ли с кем-нибудь, смотрел ли что-нибудь. Внутри что-то выключилось. Уснуло. И, казалось, весь я пришел в негодность. Но и это не могло длиться вечно. Невозможно объяснить, как тряпка, которой я тогда стал, превратилась в меня нового. Того самого, что пишет сейчас эту историю. Я смог собрать все кусочки себя в новый образ, подобно пазлам, с которыми сжился. Но, такое ощущение, будто парочка потерялась. И мне стыдно признаваться в этом, тяжело принимать, однако там, где-то глубоко внутри… Я всё ещё скучаю по нему. И до сих пор люблю. Сколько бы лет ни прошло, сколько бы людей ни промелькнуло перед глазами, в моём сознании он всегда рядом. *** Саша потер лицо ладонями и откинулся на спинку удобного мягкого кресла, в котором так любил утопать, приходя домой из тренажерного зала. За окном уже темно, а часы мерно отщелкивали десятый час вечера. Он Он ещё раз коснулся пальцами усталых век и хотел уже было выключить компьютер и заняться более полезными делами, как вдруг подумал о том, что было бы забавно глянуть на тот сайт, что принес в его жизнь Глеба. Адресная строка, десяток букв латиницей и короткое ожидание. Его глаза вдруг расширились в немом удивлении. Сотни объявлений двухгодовалой и более давности. И одно совсем новое, вчерашнее. «Ищу друга для собирания паззлов. Я парень, 24 года. Город N». И до боли знакомый номер снизу.