…если бы он преподавал хотя бы физику, к примеру.
Суть его медленно начинающегося повествования не ясна, так размыта, совершенно чужда, но Сукуне и не нужно понимать, о чем он рассказывает. Достаточно вслушиваться в размеренный и спокойный тембр голоса Фушигуро, отточенные с края до другого неизвестные ему слова, в такую четкую, лаконичную речь. Ремен даже расстроен, что в кабинете находится не один, и возможность всматриваться в их временного историка, как в культурно значимое произведение искусства, есть не только у него. Душа согрета только мыслями о том, что на Фушигуро никто больше не посмотрит так же. А ледяное тело учителя опалено его взглядом. Неотрывным. Все пятьдесят минут. Каждый урок. Всю неделю. Кажется, взор Сукуны впервые с начала учебного года на протяжении всех занятий по истории остается направленным к доске, а не в любое иное удобное место, как бывало раньше. Ни в пол, ни в потолок, ни на уходящие за горизонт дома, видные сквозь стеклянную пленку. От Фушигуро Мегуми на такие мелочи отвлечься невозможно. Пытался — не получилось. Слишком красивый, чтобы не поглядывать. Слишком, чтобы не рассматривать каждый такт его движений. Старается подчеркнуть определенный момент в своих рассказах — приподнимает руку и резко отводит в сторону указательный палец. Задумывается или сердится — складывает руки на груди, чуть прикрывая глаза. Устает — мнет шею и делает оборот головой, после чего копны черных волос еще более неаккуратно лежат у него на голове. Как красиво. Как глупо перебирать его так, по деталькам. Как глупо сталкивать на долю секунды свои кроваво-красные глаза с его бездонной океанской синевой. Топиться в ней. Фушигуро сам топит, потому что знает о своем наблюдателе. Тяжело не знать, когда каждый урок на тебя нацелен один единственный пожирающий, беспрерывно опиливающий взор. Так же трудно было бы и думать о том, что учитель не знает. Иначе брови бы к переносице не сводил, не кривил бы уголки губ, прищуриваясь. И ничего не поделать с неуправляемостью зрачков — всему виной этот странный кипящий интерес. Да и вечно расстегнутая верхняя пуговица на выглаженной хлопковой рубашке его только подогревает. — Создается ощущение, что каждый проводимый мной урок вы витаете в облаках. Рука Мегуми опирается на край парты Ремена. В кабинете уже несколько минут ни одной посторонней души: все разбежались. Суббота и последний урок как никак. Сукуна предполагал, что одноклассники быстро покинут помещение; он специально собирался нерасторопно, оттягивал время, чтобы закончить тогда, когда они останутся одни. В скромной тишине, скрашиваемой едва уловимыми шорохами, приглушенным шумом из коридора, размытыми шагами. А теперь и вовсе прерванную голосом Фушигуро, смотрящим сверху вниз. Возвышающаяся над ним гора, покрытая толстым слоем слипшихся друг с другом снежинок. Лучшее завершение учебного дня — его голос, еще и адресованный лично Ремену, что даже льстит слегка. Только выше должен он стоять. — Фушигуро-сенсей, — так и давит он, растворяясь в едкой ухмылке. Захватывает рюкзак, стягивая за лямку со спинки стула, и встает в полный рост. Младше ведь, а на пол головы выше точно. Невозможно не выпустить легкий смешок. — Я вас очень внимательно слушаю. — Если так, — учитель приподнимает подбородок, — может, скажете несколько слов о японской императорской династии? — Просто отличная. — Восхитительно, — в тоне явный сарказм, — об этом знают даже учащиеся младших классов. А еще я упоминал об этом сегодня, — Мегуми складывает руки на груди и наклоняет голову чуть вбок, скрывая ночное небо на глазных яблоках длиной ресниц. Сукуна довольно смеется. — Каюсь, — с наигранным расстройством отвечает он. — Но лучше опустим тему истории… вы сейчас уходите? Мы могли бы пройти вместе, — Ремен плавит губы в улыбке. — За заслугу в виде незнания элементарного материала? — явно возражает Фушигуро, перед этим удивленно (ожидаемо) вскинув брови. — А если отвечу на ваш вопрос? Его же вопрос Мегуми предпочитает оставить без ответа и, уложив одну руку в карман, разворачивается к Сукуне спиной. Он так и удаляется молчаливо, через десяток секунд с непринужденным, полным безразличия морозным выражением лица собирая листы со своего стола в ровную стопку. Ремен с не сползающей улыбкой в этот момент быстро покинул кабинет. И в этот же день впервые по собственной воле полез наводить исторические справки.***
— Самая древняя и непрерывно правящая, — уверенно проговаривает Ремен, упираясь обеими руками в учительский стол и смотря точно Фушигуро в глаза. Вновь понедельник. Он задумчиво вскидывает бровь, после вспоминая, чем закончился их диалог на прошлой неделе. — А еще японские императоры считаются символом единства и нерушимости страны. — Похвально, — с явным равнодушием отвечает он. — Что еще узнал? — и спрашивает так, будто вовсе не интересно. Только взгляд, в котором скрыта малейшая доля любопытства, выдает. — Что раньше японский считался языком для быдла, — Фушигуро Мегуми даже приподнимает уголки губ. — Надеюсь, это обозначает, что я могу проводить вас хотя бы до выхода. — Я ничего не обещал. Намеренно ведь так говорит, специально пожимая плечами. Непринужденно поправляет ворот рубашки, окутывая морозным взором. Слова произнести не дает. А после идет вместе с Сукуной по коридору. Тот настолько приторно улыбается, что смотреть тошно. Сколько вам лет? Двадцать один. Почему сфера образования? Вернее, почему именно история? И почему… — Сколько еще вопросов будете задавать? — Фушигуро внезапно перебивает и недовольно вздыхает, но спустя секунду ему приходится уже смиренно втянуть в себя воздух. Сам ведь согласился. Он периодически оглядывается по сторонам; немного… неловко свободно идти по коридору со своим теоретическим учеником, хотя тот таковым с первого взгляда не кажется. Их роли вполне можно было поменять местами. Сукуну только школьная форма выдает. Шаг, второй. Мегуми тишину между ними не тревожит, Ремен же старается звуковыми волнами разбить ее на мелкие песчинки. Несмотря на писанное на лице учителя возражение, продолжает осыпать его вопросами. Третий, четвертый. Фушигуро приходится отвечать и стараться сделать свои ответы как можно суше и короче. Невозможно вечно игнорировать немолчный говор. Ремен чуть ли не начинает восторженно смеяться, когда Мегуми невольно слагает обширно, а после неожиданно затихает, досадливо смотря на Сукуну. Слушать Фушигуро на уроках приятно, хоть информация ему и не особо интересна. Слушать Фушигуро сейчас — полноценное удовольствие. Жаль только до школьного забора идти нужно семь минут, а не два часа, хотя и тех будет недостаточно. Будь они фотонами света, могли бы сто семьдесят тысяч лет разговаривать, хаотично двигаясь по радиационной зоне Солнца. Хорошая перспектива, но, к сожалению, невозможная. Пятый, шестой. Пролетает неделя, в которую прогулки от кабинета до калитки стали не только условностью, но и масштабы свои успели расширить. Сначала в одну сторону до парка, после — до метро, сейчас — на ужин. Ремен уломал. Да и сам Мегуми уже не так противился. Проводить свободное время с ним не так плохо, говорить довольно интересно, ново. В слух этого не произнести, зато безмолвным согласием, одним лишь кивком в конце урока, заметным только Сукуне, подтвердить вполне можно. Чувствовать себя от этого — необычно. — А заплатить за вас разрешите? — Не думал, что когда-то удостоюсь поужинать за счет школьника.***
Последний урок. Сукуна беспокойно стучит пальцами по парте: Фушигуро сегодня слишком долго собирается. Его персиковые волосы раскидывает по воздушному пространству освежающий ветер, задувающий из приоткрытого окна. В атмосферу проникает дух приближающегося вечера, дышать приятнее становится. Ремен устало зевает и, уложив одну руку на лицо, поглядывает на Мегуми. Тот все возится: записывает, убирает, достает, кладет… бумажная волокита. Сукуна разглядывает движения его рук, сосредоточенное лицо. Пальцы Фушигуро — самая красивая танцевальная постановка в его жизни. И не нужно ходить на выступления, концерты или в театр, чтобы преисполниться, когда настоящее искусство сидит напротив него. На белых кистях ветви сиреневых вен, на длинных тонких фалангах кости выпирают. Исполняемые им связки резкие, оттого не менее красивые. Мегуми внезапно останавливается, переводит взгляд на Ремена. — Ты меня опять не слушал? — Слушал, только не вникал, — усмехается Сукуна, поднимаясь с места и подходя к учительскому столу. — Куда интереснее расчеты вести, а к вашим случайным датам и событиям формулы не подберешь. — Чувства тоже по готовой формуле считаешь? — парень смотрит на Фушигуро озадаченно. — Хочу сказать, что… — он вертит головой по сторонам, параллельно разминая рукой уставшую шею, — формулы твои тоже не появляются с ровного места, а долго разрабатываются учеными и собираются по кусочкам из знаков и чисел. В истории принцип похожий. Каждая дата соткана из непредсказуемых событий. Ты никогда не подберешь к ним одной формулы: у всего она индивидуальная. Хотя, если хорошо постараться, быть может, найдутся какие-то закономерности, — учитель кладет подбородок на ладонь. — В любом случае, сотри одну деталь — мы уже не будем друг напротив друга. А может и вовсе не будем — Как перепутать знак и получить из-за этого другой ответ? — Вполне, — Мегуми легко кивает. — Что скажешь теперь в ответ на мой вопрос? Это ты складываешь свои эмоции по определенному шаблону или эмоции складываются из череды неопределенных событий? — Прежде чем ответить, я хорошо подумаю об этом, Фушигуро, — Ремен ухмыляется и меняет свое положение, вставая к учителю со спины. Он укладывается подбородком на его плечо (за позволение это сделать большая благодарность низкой спинке кресла), обхватывая оба его предплечья своими ладонями. И не двинешься. Мегуми лишь голову отставляет чуть в бок, чтобы исподлобья опустить на Сукуну непонимающий взор. А тот приближает свои губы к его уху и громким шепотом, таким, что почти до мурашек пробирает, добавляет: — Решите один пример? Только бумажка какая-нибудь нужна. Мегуми оглядывает стол, после вытаскивая чистый лист из подложки принтера. Ремен, оставаясь на прежнем месте, протягивается через учителя к столу и вытягивает из органайзера ручку.9x-10i>3(3x-10u)
Сукуна укладывается на смольную макушку, мягко придерживая плечи. Фушигуро озадаченно смотрит на неравенство. Числа ему легче запоминать, но точно не высчитывать. — Тут нужно скобки раскрыть сначала, — с усмешкой проговаривает Ремен. — Просто ты на мозги давишь. — Я вам свои математические познания пытаюсь так передать.9x-10i>9x-30u
-10i>-30u \-1
10i>30u
— Когда делите на отрицательное число, знак меняется, Фушигуро.10i>30u
10i<30u \10
i<3u
Мегуми выпячивает одну губу, а зрачки невольно расширяются, когда он смотрит на получившийся ответ. Молчит. На лице Сукуны рисуется растопленная улыбка, и парень вжимается носом в волосы Фушигуро. У учителя на голове почти пожар от горячих глубоких выдохов, у Ремена в носу вкрадчивый запах сладкого шампуня. Лицо приятно щекочут темные копны, поэтому он блаженно прикрывает глаза, наслаждаясь ароматом, и рефлекторно крепче стискивает пальцами плечи Мегуми. Тот вздрагивает. Сукуна отпускает. Из чего сформирована их сокровенная история? Мыльные шаги, дурманящая прохлада, щепетильный разговоры, осторожные прикосновения. Фушигуро разворачивает кресло, приподнимает голову, смотря на Ремена. Он на проницательный взгляд учителя отвечает своим трепещущим от желания взором. — Лучше не смотрите на меня так сейчас, — проговаривает Сукуна, фыркая. — Как? — надменно спрашивает Мегуми, вопросительно наклоняясь вбок. Пара непослушных прядей переваливается на другую сторону. Его лицо блеклое, как фарфор, ровный нос и скулы — идеальные сколы, глаза — необъятное морское полотно, губы — выпуклый рисунок, на которой больше не хочется просто взирать. Дотронуться бы. Ремен обхватывает запястье Фушигуро, заставляя подняться, и подтягивает к себе. Почти вплотную, так, что слышится учащенное сердцебиение у Мегуми в груди. Лик Сукуны — бдительный. У Фушигуро на лице глухое изумления. Ремен сокращает расстояние между лицами, проходясь пальцем по линии скуловой кости. Нужно быть ближе. Между губами пара несчастных сантиметров, рука на подбородке, крепко держит, подтягивает вверх. Брови Сукуны опускаются, когда по лицу расходится голодная улыбка. — А может… дело тут не только в вашем взгляде. В тысяча тридцать третьем году предсказывали конец света из-за второго пришествия Христа. Конец света у Мегуми Фушигуро случился тогда, когда ему пришлось расслабленно прикрыть глаза, растворившись в поцелуе. Только… в случае Мегуми по его душу пришелся не Иисус, а настоящий дьявол. Ремен впивается в его губы жадно, нетерпеливо. Ждал слишком долго. Льнет к нему, крепко цепляется руками за тонко высеченную талию, сжимает. Пальцами перебирает гладкое белоснежное поле — хлопковую рубашку. Рука Мегуми движется по всей длине его, ложится на плечо, а после находит свое место на волосах Сукуны. Удивительно мягкие. Тот прижимает Фушигуро все ближе, вынуждает чуть прогнуться в спине. Ошпаривает его тело, не дает сделать и глотка воздуха. У Ремена кислорода много, а Мегуми ему пока что мало. Губы мокрые, у Фушигуро и вовсе одна распухшая от последовательных укусов. Правильно это — таять под его напором? Правильно это — растворяться в удовольствии? Правильно это — тоже хотеть больше? Искуситель. Мегуми начинает тянуться к Сукуне, сильнее стягивать волосы. Сквозь поцелуй чувствуется, как старшеклассник довольственно приподнимает уголки губ. Задыхаться. Действительно ли от того, что ему не дают продыху, в тело руками въедаются… или дело в паленом веянии? Ремен медленно отстраняется и падает губами к шее, оставляя на ней влажную дорожку слюны. Почти кусает. Рвано дышащий Фушигуро успевает остановить его. Правда пальцами пожертвовать приходится. Учитель тревожно оглядывает кабинет, не прекращая попыток стабилизировать дыхания. Ни души — лишь их распаленные силуэты. Сукуна, удерживая руку Мегуми своей, проходится языком по ладони, кусает пальцы. Поочередно. Фушигуро поворачивается, смотрит ему в лицо, щурится. — Боитесь, что заметит кто-то? — иронизирует Ремен. — Нет, — опускает очевидное вранье Мегуми. — И… хватит, — обращает взор на свою руку, к которой Сукуна так и липнет. Тот оставляет на кисти***
— Человек, о котором вы рассказывали сегодня, серьезно приказал привезти в Японию отрубленные уши каждого побежденного солдата? — спрашивает Сукуна, входя в учительскую. Дверь на защелку закрывает. Посторонние лица не к месту, когда они остаются в стенах одного из школьных кабинетов вдвоем. Подходит к Фушигуро, складывая руки на груди. Тот стоит задом к чистому столу (помехой на его пустоте является лишь пара раскиданных листов), чуть опирается на него. — Сто тысяч, — подмечает Мегуми. — А еще он писал себе же письма от лица своего новорожденного сына. — Ну и идиот, — усмехается Сукуна. — У всех свои причуды, — он пожимает плечами, прикрывая глаза. — Мне приятно, что теперь ты что-то внимаешь, а не просиживаешь уроки попусту, — учитель вздыхает, смотрит на Ремена в упор, — хоть и умудряешься впоследствии извлекать из этого выгоду. — Вы сами виноваты, Фушигуро. Причем вдвойне. Зажигаете интерес, а уже на этой неделе меня беспощадно покинете. — Я могу знакомить тебя с историей и за пределами учебного заведения, если ты того захочешь. Мегуми вскидывает подбородок, на секунду прикрывая глаза. Ремену и этой доли хватает, чтобы успеть по обе стороны от учителя обхватить руками стол, почти вплотную придвинувшись к нему. Открывает. Мерзлый океан облили бензином и разожгли огонь, выпустив искру сверху. Сукуна смотрит сверху вниз, точно в глаза, до костей прожигая взглядом. Давит шершавым шепотом, посыпанным сахарной пудрой: — Правда? И сказать ничего не получается. Фушигуро почти не шевелится и старается моргать реже, только голову приподнимает, и глаза шире открывает, чтобы ответить хотя бы на едкий взор. Ремен льнет к его лбу своим подбородком, опускается ниже. Когда на лоб опускаются губы, то по миллиметру движется. Влажные. Мегуми резко кладет руку на его плечо, отодвигая от себя. — Не нравится? — уныло задает вопрос Сукуна, смотря сквозь полусомкнутые веки. — Дверь… — Фушигуро, — придвигается к уху, вновь придушенно шепчет, — она закрыта. И впивается в шею. Кажется, еще чуть-чуть и клыками до крови прокусит. Все сильнее сокращает расстояние, Мегуми пытается отпрянуть назад, а некуда. Вжимается в стол, Ремен прижимается к нему. Продолжает кусать, оставляя ряд красных бусин на блеклой коже. Остановиться тяжело — еще с первого дня хотелось. Фушигуро ведь только и делал, что провоцировал, ни в одну из их встреч рубашку так и не застегнув до конца. Да и та сейчас вовсе сейчас падает с плеч. Это уже Сукуна постарался. Учитель жмурится, откидывает голову вбок, смольные пряди валятся туда же. По его коже расходятся алые нити, медленно окрашивающиеся в фиолетовый. Ожерелье из кровавых вкраплений, сформированных из изрезанных овалов, поверх которых следы зубов и мокрый блеск. Боль пожирающая — боль приятная. Мегуми испускает искушенный вздох, когда Ремен в очередной раз вцепляется в шею. Лезвия нечистой силы таились во рту. Сукуна оставляет петли засосов медленно, пытается полностью поглотить блеклую кожу. Время вес теряет — в бесконечность превращается. Рука Фушигуро, опустившаяся на его волосы, движется изорвано. Ремен кусает — резко дергает за волосы — Ремен давит сильнее. Когда Сукуна собирается пройтись по оставленным на шее меткам по второму кругу, Мегуми останавливает. — Прекрати… видно же будет, — Ремен смеется, падая ему на плечо, поднимается, отвечая: — Уже нечего бояться, Фушигуро. Кровопролитная война на заснеженной равнине уже случилась, — Сукуна ухмыляется, Мегуми хмурится. — Да и вы моим губам альтернативного положения не спешите предложить. Секунда — ладонь учителя на его щеке, другая — он притягивает лицо к себе. Языки запутались. По телу Ремена дрожь прокатывается от удовольствия, которое вызвала лишь безмолвная действенность со стороны Мегуми. Суховатые пальцы Сукуны бродят по его телу, на оставленные им же синяки давят, талию стягивают. Обводят каждое очертание. А когда линия обошла верх уже несколько раз, то Ремен заводит руку ниже. К ширинке брюк. Фушигуро вздрагивает, признаков несогласия не показывает, мерзлотой взгляда не окатывает. Больно разгоряченный, чтобы покрывать глаза льдом. Поэтому Сукуна расстегивает. Учитель сквозь поцелуй роняет кроткий стон, когда Ремен касается головки его члена, начиная водить по основанию. Быстрее, жарче. Дышать слишком тяжело становится. Фушигуро отстраняется от губ Сукуны, падая ему на грудь, стискивая рукой плечо. О грудь носом трется, вздохи кривые, всхлипы в ткань совсем глухие. Сильнее подрагивает, когда Ремен вновь увеличивает количество движений рукой. Вверх-вниз. — Настолько приятно? — почти мурлычет. — Можете кончить сейчас. Можем кончить, зайдя дальше, — Сукуна озадаченно глядит на макушку Мегуми, на секунду сжавшего плечо сильнее. — Второй вариант, да? Язык подвешенный. Стоит ли жалеть Фушигуро, мгновенно повернутом в другую сторону и почти впечатанным в стол, с которого и мешающая бумага самостоятельно слетела, о немом согласии на «второй вариант, да?» ? Стоит ли жалеть, когда, не глядя, ощущается, как над тобой нависает массивное тело старшеклассника. Или стоит хотеть притронуться к себе, когда звук ремня, упавшего на пол, когда громкое дыхание, когда… Палец, второй. Когда головка члена с надетым на него презервативом к заднице прижимается. Могла бы и дразня по бедрам пройтись, вот только у Ремена терпения не настолько много. Хотел слишком долго. Мегуми резко обхватывает край стола, когда по телу током боль прокатывается. Боль колкая — боль возбуждающая. Сукуна наклоняется к нему, крепко обхватывает кисть руки. И кандалы с таким хватом не понадобятся, и тюремная клетка. Под его натиском — почти что в заключении. Ремен начинает двигаться медленно, давая Фушигуро время, чтобы привыкнуть, внезапно бормочет: — Небось думаете сейчас о том, что какой-нибудь Накамикадо правил в тысяча пятьдесят восьмом. — Он правил с тысяча семьсот… — пытается возразить Мегуми, но Сукуна, не давая договорить, резко входит почти во всю длину, в надежде, что его уши обласкает протяжный стон. Мегуми успевает поджать губы, испустив лишь дрожащее мычание. И раздраженно нахмуриться. Дьявол. — Фушигуро, — Ремен обхватывает его за подбородок, лесенкой спуская пальцы ближе к шее, ногтями линии на ней выцарапывает. — Я бы хотел, чтобы вы думали сейчас только обо мне. Когда щека к дереву прижата, когда рука, забравшаяся под рубашку голую кожу оглаживает, когда стоны сдерживать больше не получается, когда в тебя уже совсем вдалбливаются… думать, действительно больше не о чем, кроме как о Сукуне. В последний день практики в образе Мегуми обновление — черная водолазка, высокий ворот которой скрывает сиреневые узоры на шее. Сукуна в привычном репертуаре, только улыбка на лице его намного шире, а взгляд по-необычному нежный. Ведь кроме него искусством полноценно насладиться теперь никто не сможет. Фушигуро вбок поворачивается. Четверть окружности. Девяносто градусов.