Научимся.

Равномерное моторное побрякивание клавиш. Самый привычный и родной звук, не сравнимый ни с одним оркестровым исполнением. Негромкий, льющийся, как вода, потрескивающий, как пламя костра. Чуткий слух различает звучание отдельных клавиш – действительно, как у фортепиано. Он ненавидит фортепиано. Зачем ему этот дурацкий инструмент, у него же есть свой собственный, в сто раз лучше. Каждая кнопочка поет по-своему, и, сливаясь в ансамбле под барабанный ритм – щелчки мыши, - они образуют гениальнейшее произведение, понятное только самому исполнителю. Закрыв глаза, он может спокойно печатать вслепую, лишь слушая звучание клавиш. Но добиться чисто этого очень сложно, ведь были еще и тактильные воспоминания, выработанные до автоматизма движения пальцев, которые, казалось, за годы вросли в гены, даже глубже, чем умение дышать. Четко отлаженный механизм: не дает место творчеству в малом, но предоставляет огромнейшие возможности в другом, глобальном. Из ничтожного собирается колоссальное. Из частей складывается целое. Как из нот – музыкальное произведение, как из букв – слова, из слов – поэзия, как из мазков – шедевры живописи. Руки сами скользят по клавиатуре, воплощая в жизнь само предвестие мысли. Этот процесс не остановить. Им можно только наслаждаться. Профессионализм, - скажет кто-то. Нет. Это гораздо большее. Не достаточно быть просто профессионалом: хорошо натренировать пальцы, знать компьютерные фишки, разбираться в программировании. Нужно дышать этим. Жить. Мелькание на чуть голубеющем в сумерках комнаты экране каких-то картинок, окошечек для ввода паролей, кодов, ссылок; и тонны, лавины данных, водопад текста, символов, разбираться в котором успевает – легко, как нечего делать – лишь сам дирижер этого оркестра. От этого беспорядочного мельтешения мелких знаков зрение садится, как дохленькая батарейка слабого простенького телефона на морозе. Но у него – нет. Над его глазками долго и добросовестно трудились мясники-ученые. Стоили ли те мучения теперешнего результата? А, кто его знает… Сейчас с уст слетит ответ – да, скорее всего… Но тогда он отдал бы все на свете и в том числе эти самые глаза, лишь бы его оставили в покое… Или, смилостивившись, убили. Требуемой информации попадались лишь крупицы. Но опытный анализатор – а Тао был таковым – сможет собрать из этих осколков единую картину. А пока он искал то, что было УЖЕ нужно, насобирал кучу того, что МОГЛО понадобиться. И находя все новые и новые подробности, понимал, что не прогадывал. «Разузнай, кто за этим стоит…» Тао узнавал. А заодно – зачем стоит, какую выгоду имеет, чем может навредить, с кем сотрудничает, кого может сдать, за какую партию голосует, как часто ходит к своей бабушке на выходные, ходит ли вообще, какого цвета нижнее белье носит и того подобное… Мозг сразу же отсекал то, что считал лишним. Если он задерживал внимание на какой-то детали, на первый взгляд кажущейся маловажной, значит она действительно имела ценность, и в будущем могла бы стать тем недостающим фрагментом, из-за отсутствия которого головоломка не разгадывалась. Однако в этот раз лишнего было не так много. Впрочем, нужного – еще меньше. Кто-то отлично замел все следы, и Тао даже догадывался, кто. Но ничего. Часто бывало, что он не знал, в каком направлении-то копать. Выпутывался же как-то. А сейчас направление известно. Поиск не был обезличенным, бездушным, и это заставляло значительно посерьезнеть. Когда знаешь, для кого стараешься, работу выполняешь тщательней, чем обычно. Особенно, если этот кто-то не посторонний тебе человек. Но Тао и так никогда не допускал халатности в своей деятельности. А уж теперь он был серьезен как никогда. И те, кто заварил всю эту кашу, могут не бояться – осознать, что для них наступили последние моменты жизни, они попросту не успеют… ______________________________________________ Сознание замутнено. Возможно, в этом виноваты лишь снотворные препараты, которыми это тело напичкали под завязку. Далекие образы проносятся в мыслях… Дом… когда он был. Бабушка… Хоть она и не была родственницей по крови, но для маленькой Наи и ее старшего брата не было человека роднее. Ароматы кухни. Эти поначалу непривычные запахи – только что приготовленной пищи, своей, домашней. Долгое скворчание масла на сковородке по вечерам, шипение кипящей воды в чайнике, постукивание ножа по разделочной дощечке… Тари любила готовить. Долгое время ей было не для кого проявлять свое кулинарное мастерство. Дети – а для тех такой уют был попросту в новинку – с круглыми разбегающимися глазами уплетали приготовленное за обе щеки. Пожилая женщина не могла сдержать улыбки, озаряющей доброе морщинистое лицо, и незаметно подкладывала в тарелки еще чего-нибудь вкусненького… Через несколько лет она уже и не помнила, что подобрала этих замечательных, хорошо воспитанных, умных детей – которых давно считала своими – на улице. Все документы – не обошлось, конечно, без взяток, просьб, иногда угроз – официально признавали ее опекунство над ними. Больше она их никому не отдаст. Квартира была большой. Многие скажут, что это на самом деле не так, но глазами ребенка весь мир огромный. Окна, выходящие на парк. Теперь от него осталась лишь жалкая горсточка деревьев под самой стеной – все остальное заняли машины, - но тогда это был обширный зеленый садик, где так любили гулять мамы с детьми, влюбленные, пожилые люди. Тихий, уютный дворик. Освоившись, Наи излазила его вдоль и поперек, как любой другой ребенок примечая для себя укромные закутки. Старенькие ветхие лавочки, разноцветные и немного облезлые лесенки, турники, качели… Потом это место выкупил какой-то предприниматель и выстроил там автостоянку для соседнего элитного дома. Снесли почти всё. От прежнего двора осталось лишь несколько маленьких островков: зеленая древесная полоса под Наитиными окнами (а эти немолодые, но пышно цветущие каждое лето деревья спасло их близкое соседство со зданием), тройка скамеек там же, парные качели, скромно притулившиеся на несчастном пятачке земли – даже с травой – вместе с захудалой песочницей. Но кое-что осталось неизменным: зеленые ветви, просящиеся в окно, сквозь которые причудливо пробивался радостный солнечный свет… Комнаты было две. В одной из них женской компанией жили Тари с Наитой, в другой – Анри. В его обители всегда было много разнообразнейших деталей, частей чего-то неопределимого, проводов, инструментов и еще большой кучи вещей, непонятно зачем, но очень-очень нужных мальчику. А в женской комнате стояло фортепиано, которое занимало, как шутила Тари, половину дома. Женщина была пианисткой. В прошлом она с концертными турами изъездила всю Северную и часть Южной Кореи. Теперь же из исполнительницы она превратилась в учителя – подрабатывала репетиторством. А самая важная для нее ученица, у которой ослепительно ярко загорелись глаза, стоило ей услышать фортепианную игру, жила с ней под одной крышей. Но… что это? Голоса? Кто-то здесь есть… « - … но через четыре года она скончалась. - От чего? - Инсульт. - Ясно. Что было с детьми? … » Тари… Добрая, дорогая Тари… Когда тебя не стало? Когда десятилетняя девочка и ее старший брат оказались одни в пустой квартире, которую ты им оставила? Почему ты ушла? Ведь тебе не было и шестидесяти… Полная жизни, огня, неистраченной материнской любви, которой ты щедро одарила неродных детей… Почему? Холодно. Так холодно… Но вот за плечи обнимает брат. Его объятия такие теплые, нежные… Нигде и никогда ей не бывает так спокойно. Он говорит что-то ободряющее… Вроде : «Все будет хорошо». И девочка действительно верит… Слезы высохли. Надолго – на целых два года. Анри, еще не совершеннолетний, ушел из школы – там его больше не могли научить тому, чего бы он не знал сам. В скором времени он стал работать. Где и кем, сестре не рассказывал, но девочка догадывалась, что то, чем он занимался, не совсем легально. По закону-то работать полный день ему еще не положено… Однако брат с сестрой не голодали. Анри уходил рано-рано утром, когда Наи еще спала, зато возвращался домой после шести. Приходил, ужинал и занимался с сестрой. Он сам обучал ее, почему-то не отпуская в школу. И надо сказать, что для девочки не было учителя лучше, чем брат. Он невероятно ясно и легко растолковывал ей сложные науки, те, с которыми у Наи могли бы возникнуть сложности в школе – по возрасту-то она первые несколько классов пропустила. Девочка помнит эти вечера. Каждый из них – особенный: то математика, физика, то история, то астрономия или биология. Анри рассказывал ей то, чему научился сам, а научился он многому. БОльшим специалистом, конечно, он был в точных науках, с некоторым пренебрежением относясь к естественным, но то, что Наита хотела узнать дополнительно, она черпала из книг. У Тари их было шикарное собрание… « - … грипп. Осложнение на сердце. - Пять лет назад, да? Здоровый молодой парень. Он не мог выжить?» Воспоминания и реальность перемешивались, переливались из одного в другое… В этом тяжелом галлюциногенном состоянии слышался голос прошлого. « - … Насколько мне известно, он действительно умер. Есть свидетельство о смерти, у девочки оно должно где-то храниться». Нет… Брат… Брат!!! Мертвенно белое лицо и чахоточный румянец по щекам. Приезжие врачи разводили руками. У Анри и раньше были… проблемы с сердцем. В это время разразилась эпидемия гриппа, и парень оказался в числе заболевших. Холодные компрессы на лоб, таблетки, инъекции. Девочка не отходила от брата ни на шаг. Доктора с жалостью смотрели на еле живую Наиту. Они искренне ругали между собой непутевого отца, который уехал за границу, оставив детей, и по каким-то смутным причинам пока не мог вернуться обратно. Да, приходилось лгать. Попасть в детдом они попросту не могли. Горячечный бред. Он потом прошел. Грипп постепенно побороли, но сердце не выдержало. Оптимистичная улыбка. Непринужденный смех. Брат что-то рассказывал, гримасничая. Шутил. Руки не поднимались. Парень каким-то шестым чувством понимал, что его скоро не станет. Как мог, он пытался утешить рыдающую у его постели сестру. ____________ Больше звуков из внешнего мира не было. Да. Она снова одна. Всегда одна… «Брат. Почему ты оставил меня? Почему ушел? Зачем клялся, что всегда будешь рядом? Знаешь ли ты, что значит – испытывать это одиночество? Можешь ли ты представить, как мне холодно без тебя?!» Никого рядом… Ледяная постель. Безжизненный электрический свет сквозь ресницы. Воздуха не хватает. Девушка задыхалась. Руки слепо шарили по кровати, путаясь в прохладных простынях. Пустота. Снаружи и внутри. Вакуум. Он засасывает… «Живи. За нас обоих живи, малышка». «Как? Как?! Скажи мне!» Она ловила ртом воздух, выгибаясь, и молила Бога, чтобы кто-нибудь – хоть кто-нибудь! – пришел к ней. Не нужно слов. Просто чье-то присутствие рядом. Хоть одна живая душа, один человек, чтобы знать – она не одинока в этом холодном мире! Пересохшие губы еле шевелятся. - Кто-нибудь… Слова срываются отчаянным шепотом. - Есть здесь… хоть кто-нибудь? Но ответа не было. ___________________________________________ ___________________________________________ В столовой - так всегда на большой перемене - было не протолкнуться. Радостная голодная орава заполнила собой это небольшое пространство и приступила к процессу поедания пищи. Ребята не были исключением и тоже насыщали организм углеводами. - Ха-ха, и все-таки классно мы их сделали! – не унимался Шинву. «Мы» он употреблял от ложной скромности. Сегодня прошло спортивное мероприятие. Соревновались по бегу, со школой по соседству. Рыжик обычно в таком не участвовал, но на этот раз его добровольно-принудительно – под угрозой отчисления – подволокли к стартовой полосе. В случае победы клялись простить две недели опозданий. Директор лично пообещал подарить ему новую версию популярной компьютерной игры. В общем, отказаться у Шинву не было не единого шанса… Стоило ли говорить, что парень с легкостью уделал всех маститых спортсменов-противников, заняв первые места везде, где только можно – в беге на длинную дистанцию, на короткую, в беге с препятствиями… После награждения он с довольной ухмылочкой напомнил директору Ли об обещании. Тот покивал и ответил, что не забыл. И теперь Шинву купался в медовых лучах славы, с притворным пренебрежением отвечая на все поздравления: «Пф… Делов-то!» Друзья искренне радовались за него. Ик-Хан по такому случаю угостил его двойным обедом: Рыжик убегался, проголодался… Но самый большой подарок, после которого парень чуть ли не летал, сделала ему Юна, чмокнув в щеку. Этот знаменательный момент был запечатлен прозорливой Суйи на телефон. Даже Регис – вопреки обыкновению он шатался по школе в одиночестве: Сейры не было в школе уже дней десять - снизошел до легкого одобрительного кивка. Перемена была длинная, можно не торопиться. - А, кстати, - внезапно вспомнил Шинву, жуя, - что у нас с праздником? Обещали много чего. И ЕДЫ в том числе... - Тебе бы все о еде думать... - мягко упрекнула парня Юна. - Организатором праздника была Наи, но ты же понимаешь, что ей сейчас... немного не до того. - Бли-ин... Точно, - вздохнул Рыжик. - Ничего нового не известно? - Нет. Ты же с нами был, когда нас директор к ней не пустил. - Ну, мало ли… - А с чего ей хуже-то становится? – непонимающе воскликнул Ик-Хан. – Мы же не так давно к ней заходили, она вроде нормальной казалась… - Конечно, вам, парням, никогда не понять, как на самом деле себя чувствует девушка... - иронично протянула Суйи. - Директор обмолвился, - быстрее заговорила Юна, чтобы отвлечь друзей от этой странной, компрометирующей фразы, - что у нее температура поднимается все выше, и воспаление началось. - Как бы чего хуже не вышло... - пробормотал Шинву. - Не выйдет, - уверенно сказала Суйи. – Она справится. - Что ж, будем надеяться на нее и на нашего директора, - искренно ответил парень. - А пока... Вы не знаете, кто сейчас ответственный за праздник? Мы же вроде как помочь обещали… - И правда, - обрадовались девочки. - Давайте, у Педро спросим? - Эй, учитель! - завопил Шинву, притягивая к себе недоброе внимание большой и опасной горы мышц, которая только-только села спокойно отобедать. - У нас к вам есть вопрос! ... Рей задумчиво и молчаливо глядел на друзей во время всего разговора, а потом сверкнул глазами и отвернулся... ________________________________________________ Пип. Пип. Пип. Потолок. Такой... белый. А так хочется увидеть небо. Его божественную лазурь. Хотя бы раз – последний... Пип. Пип. Пип. Вдох. Выдох. Снова - вдох. Выдох... Почему всё... так? Жжжжжж... Пип. Пип. Жжжжжж... Вчера к ней подсоединили эту странную штуковину. От нее идет еле ощущаемая вибрация. Жужжание. На лице – мягкая полупрозрачная маска. Она запотевает от дыхания. Вчера на нее надели эту маску. Она все еще помнит лицо голубоглазого мужчины. Его расширенные от страха и беспокойства зрачки. Он что-то кричал... Кому-то. Она не слышала... Вчера у нее отказало лёгкое. Страшное безразличие ко всему... Оно явно не способствовало выздоровлению. Директор просидел с ней весь вечер. Потом - всю ночь. Дыхание могло остановиться в любую секунду. Оно уже останавливалось. Один, два раза... Жар. Она каждый час слышала этот противный и ... какой-то уже родной писк, когда на окошечке термометра появляются циферки. Число на дисплее иногда уменьшалось, после принятия медикаментов, но спустя какое-то время снова росло. Из-за этого жара остановить зреющее воспаление было еще труднее. И все же... почему, почему так?! «Брат. Ты видишь меня? Почему мне кажется, что нет... Ты знаешь? Знаешь, почему ты, а не я? Там знание приходит? Скажи... Скажи!!!» В глазах мутнело. Потолок все чаще отправлялся в плаванье. Сейчас в палате никого не было. Директор ушел еще утром. Она знала, что хён-хакер приладил к аппаратам какую-то хитрую фиговину, и если показатели на приборах резко изменятся, директор тут же узнает об этом по телефону. Да, ей было стыдно. Очень. Ли столько с ней возился, несколько раз вытаскивал ее с того света... а она даже отплатить ему ничем не может. "Что же я за существо такое... Никчемное. Бесполезное. Не нужное... И зачем меня спасать?" В моменты горячки - этого жуткого состояния, пропитанного болезненно чувствительным ощущением одиночества - к ней приходило желание отсоединить эту трубку, по которой в легкие поступает кислород. И не важно, что почти нереально двинуть даже пальцем. Просто... вырвать. И всё. Она не будет больше никому мешать. Не будет этой страшной пустоты в груди. «Анри, ты же тоже испытывал это чувство? » Она засасывала, как вакуум. Ткани, органы, сосуды. Клетки. Болела каждая клеточка. Боль. Она теперь определяла существование. За гранью мыслимого и немыслимого, все чувства, ощущения заглохли, осталась только она. Колет, режет. Давит, сжигает. Рвёт и душит. Как беспощадный и кровожадный инквизитор. Ее личный палач. Как же... Как же больно! Сердце отчаянно бросалось на преграду грудной клетки, билось, просилось наружу... и замирало, как будто теряясь, не находя ответа. "А я никуда не делась, - со сладким садизмом шептал личный палач. - Я здесь, с тобой, в тебе... Хорошо ли тебе, дорогая? Мне - очень... Что, опять дыхание перехватывает? Ну, это часто бывает. Не бойся, ненадолго ведь. Скоро всё пройдет… Трясет? Дак это прохладно здесь, не обращай внимания... Не надо слёзок, они ведь соленые, колючие. Зачем? Я же с тобой... Нет, сокровище мое, ты не одна. Я рядом... Я - внутри тебя. Тебе от меня не избавиться". Грудь разрывалась изнутри. И причиной этого было вовсе не воспаление. Кое-что гораздо более опасное сидело внутри. Мерзкое маленькое чудовище. Одиночество. Вечный диалог с собой. Он затихал – иногда, когда думать о чем-то своем было просто некогда. Затихал, но не прекращался. «Как мне жить дальше?» «А как ты жила до этого?» «Я не знаю. Жила ли? … Я… крепилась, пыталась что-то делать, шевелиться. Я сумела - забыть. Думала, что сильная… Ничего подобного». «Почему ты так думаешь? Такие мысли уже приходили тебе в голову, и не раз. Ты справлялась, поднималась. Сможешь и сейчас!» «Вот именно – такое уже было. Моя жизнь идет по кругу, неизбежно возвращаясь к одному пункту. Стоит ли продолжать, если все равно вернешься к началу?» «Но ведь тогда не будет уже ничего. Ни начала, ни конца. Приемлешь ли ты такой исход?» «Так и есть - не будет ничего. Ни чувств, ни боли, ни раскаяния. Если цепь разомкнется, я буду свободна». «От кого свободна? От самой себя? Нет, дорогая, от себя ты не освободишься нигде и никогда». «От воспоминаний. Эмоций. Большего и не нужно» «То есть ты хочешь сдаться? ТЫ? Опустить лапки и поплыть по течению?» «Раньше эти слова мне помогали. Но не сейчас. Знаешь, мне абсолютно все равно, что будет дальше.» «Ты ли это?» «Не знаю. Может, это и есть та настоящая Я, которая просыпалась лишь в моменты отчаяния. А потом ее место занимала фальшивка. Кукла. Паяц, криво улыбающийся и нервно дергающийся.» «Не путаешь ли ты настоящее с вымыслом?» «Я не уверена ни в чем. Те ценности, идеалы, которые я считала непоколебимыми, оказывались ложью; какой-то похожий на сон бред – правдой. Друзья – врагами, недруги – союзниками. Чему верить?» «Кого ты спрашиваешь об этом? Я – это всего лишь голос твоего подсознания. Я - это часть тебя, и знать больше, чем знаешь ты, я не в состоянии». «Видишь, в самые тяжелые моменты своей жизни я остаюсь одна. Одна!!! И это опять, опять замкнутый круг! …» И вновь – тишина… Долгая, вечная… Тяжелые, неправильные мысли. Как будто падение с горки –скорость растет, и остановиться уже невозможно. А внизу – обрыв. И он все ближе… "Зачем ты создал меня, Господи? Для какой цели? Для чего??? Есть ли то, ради чего мне стоит продолжать это жалкое существование?» Сознание билось где-то на грани. Пальцы все чаще мнимо чувствовали, как сжимают мягкую трубку и тянут, вырывая из гнезда аппарата. Часы, минуты, секунды. Миллисекунды. И вдруг... Она почувствовала, что не одна. Кто-то пришел. Беззвучно, никак не заявив о своем приходе. "Кто здесь?" - спросила бы девушка, но губы не шевелились. Она из-под слипающихся ресниц пыталась рассмотреть того, кто медленно подошел к ее кровати. "Это не директор. Волосы не светлые. Темные" Девушка почувствовала, что ее внимательно изучают. Взглядом. С жалостью, возможно, с состраданием. И еще чем-то неопределимым. Появилось что-то наподобие эмоции: откуда-то возникла мысль о том, как же жалко она сейчас выглядит. Распластанная, растекшаяся по кровати амеба. «Что вам нужно? Я не знаю, кто вы. Зачем вы пришли? И почему сейчас? Сейчас, а не тогда? Не тогда, когда я просила, умоляла прийти хоть кого-нибудь?! Сейчас, когда мне уже ничего не поможет?! Уходите. Вы опоздали» Но тут раздался голос. - Капризное, эгоистичное дитя. Девушка непонимающе заморгала. Голос вроде бы знакомый, но слышать его было непривычно. «Эгоистичное? С чего вы взяли?» - Что ты делаешь? «Лежу. А вы не видите? На большее я не способна. Только лежать. Ле-жать» - Неужели тебе настолько плохо? «Настолько плохо? А где граница? Того, где действительно плохо, а где – еще нет? И кто вы такой, чтобы ее устанавливать?» - Ты убиваешь себя. «Убиваю? Нет, что вы. Я просто хочу избавить мир от одного бесполезного существа, которое зря тратит кислород». - Твои мотивы бессмысленны. И опять непредсказуемая пауза, предшествующая каждой фразе. - Тебе ведь прекрасно известно, что самоубийство – страшный грех. Прицельны и остры его слова. Маленькие ядовитые кинжалы... Они заставляли мысли шевелиться. А раздражение – уже мостик к спасению. Маленький сук, за который можно зацепиться при падении. «Причем тут это? Кто вы такой, чтобы говорить это мне?» - Чем ты сейчас лучше самоубийцы? «Да что вы заладили?! Как вы можете понять, что я чувствую? Как вы можете судить меня, не зная всего? Почему вы называете меня самоубийцей? С какой стати?!» - Бездействие, - пояснил он. - Ты ничего не делаешь для того, чтобы помочь себе. «А надо ли? Ведь рано или поздно я вновь вернусь к этому состоянию. Есть ли смысл в очередном непродолжительном трепыхании?» - Глупое, бестолковое дитя... - он опять сказал это - "дитя". С мягкостью, чуть ли не нежностью. - Из малого ты в своей голове создаешь большую беду. Неужели, истязая себя морально, ты получаешь приятные ощущения? Зачем ты себя травишь? «Это то, чего я заслужила! - задохнулась она. - А вы, с какой целью вы мне все это говорите? Какую выгоду с этого имеете? Не все ли равно этому миру, что со мной?! Не все ли равно ВАМ?!?» В звучном баритоне прорезались гневные толики. - Ты не хочешь жить, правильно? А знаешь, сколько людей на этом свете ХОТЯТ? Сколько людей цепляются за последние клочки своей жизни, используют любую возможность, чтобы продлить ее хотя бы на день, на час, на несколько минут? Осознают тщетность своих попыток, видят, как врачи, родственники стыдливо отводят глаза, но все равно барахтаются? У девушки сдавило горло. Она не смогла - да и не посмела бы - ответить, даже мысленно. Гость вздохнул, искореняя малейшие яростные позывы. Его голос налился мощью, силой, зазвучал гордо, всеобъемлюще. - Тебе дарована жизнь. Ты не вправе отказываться от даров Божьих. Кровь хлынула в голову. Долгое время не было ни одной оформленной мысли. Сплошной поток, как снежная лавина. "Хорошо, - отступила девушка. - Жизнь - это борьба. Может тогда ВЫ мне объясните, зачем бороться? - с горьким сарказмом думала она, уже совершенно не удивляясь, что ее мысли слышат. - Ради чего? И кого???" - Живи ради себя. "Ради... себя? - температура мысленного киселя резко повысилась. Молекулки зашевелились, забеспокоились, начиная лихорадочно сталкиваться друг с другом. - Я... не умею..." Она всегда жила ради кого-то. Или чего-то. Цели. У нее всегда была цель. Задача. Смысл. То направление, то знание, какую дорожку Судьбы выбрать. Не так давно все это рухнуло. Все прежнее мировоззрение, мироощущение. А потом рассыпалась и последняя надежда. Надежда на то, что могло бы стать очень ярким маяком в туманной дали ее жизненного моря. И внутри закопошились эти мерзкие червячки сомнения. Они очень быстро размножаются. Поедая ее изнутри, эти паразиты становились сильнее еще и оттого, что здесь, на больничной койке у сознания появилось много пустого, незаполненного делами - как раньше - места. Появилось много времени для самобичевания. От этих дум больше ничего не отвлекало. И они прочно засели в голове. Но жесткий, безжалостный голос, сумевший пробудить впавшее в спячку чувство собственного достоинства, вырывал ее из этой благоприятной для их размножения среды. - Живи для себя СЕЙЧАС, чтобы ПОТОМ жить для других. В другой ситуации эта фраза показалась бы антиальтруистической. Но сейчас она была спасением для измученной потерявшейся души. "Для себя?" - слабая улыбка тронула девичьи губы. Паразиты внутри забеспокоились. Они явственно ощущали, что в организм попал мощный антибиотик, не оставляющий им и шанса на существование. - Живи ради того, чтобы жить. Поверь, этого бывает достаточно. "Я... верю. Верю..." - Забудь о своем эгоизме. Ты не одна. Рядом с тобой есть люди, которым ты дорога. Неужели тебя совсем не волнуют их чувства? «Я… дорога? Кому? Неужели… Люди? У меня???» - Твои друзья... - подсказал голос. «Друзья… Ребята?» Что-то внутри вспыхнуло. Мысленные вирусы в панике метались, каждую секунду сокращая свои ряды... - Твой директор, - продолжил гость. - Я и не знал, что он может так за кого-то беспокоиться. "Директор Ли?" Глаза повлажнели. И последний дохленький паразит, тот, что сидел в груди, с писком отбросил свои когтистые волосатые лапки. А как раньше ворковал, засаживая эти когти в сердце! - Не нужно думать только о себе. "Я... я не буду!" - В конце концов, ты еще слишком юна. Но помни: уныние - тоже грех. Не стоит так уж сильно гневить Господа... Девушка судорожно пыталась проморгаться. Взгляд, уже, кажется, отвыкший фокусироваться, зацепил спину человека в белом пиджаке. - Я придумал тебе цель на первое время, - мягко прошептал гость. - Выздороветь... "Я... Я буду бороться… Обещаю! Больше я не доставлю вам всем проблем!" - Вот и хорошо,- он пошел к двери. Наита лихорадочно сорвала маску с лица и воскликнула - хрипло, рвано, но она произнесла это вслух, и онемелость губ не смогла тому помешать: - Спа... Спасибо! Спасибо вам... У самого выхода Рей чуть обернулся; добрая, понимающая улыбка тронула его губы... - Не за что. Он исчез. Девушка, часто и звучно дыша - непривычный, неаппаратный воздух, как будто приехавший из долгой командировки муж домой, врывался в легкие, - несколько минут смотрела ему вслед. Потом, нащупав их рукой, резко сорвала с груди несколько проводов с датчиками, неглядя выдернула иглу капельницы из вены на внутренней стороне локтя, отбросила куда-то. Застыв на несколько мгновений, вдруг спрятала лицо в ладонях и заплакала. Но на этот раз слезы, прежде горькие и колючие, дарили успокоение... _____________________________________ Франкенштейн несся домой, не разбирая дороги. Единственное, чего он сейчас боялся - не успеть. Три минуты назад приборы сообщили ему о внезапном всплеске адреналина в крови девушки. Резком учащении пульса, давления... Это могло бы быть даже хорошим признаком, свидетельством изменения того состояния, близкого к коме, в котором находилась ученица. Но спустя полторы минуты датчики диагностировали остановку сердца. Тишина. Ни пульса, ни дыхания. Не было ничего. НЕ УСПЕТЬ Франкен боялся больше, чем чего бы то ни было. Чем быть замеченным людьми - когда с нечеловеческой скоростью летел по дворам, позже взобравшись на крышу дома и продолжив путь уже по ним, - чем временно отложить дело, порученное ему Мастером. Он был готов отдать весь этот мир, лишь бы успеть, лишь бы заставить маленькое хрупкое сердечко забиться вновь. Примерный предел времени нахождения в клинической смерти, по истечении которого врачи еще могли вытащить пациента с того света - семь-десять минут. Франкенштейн за всю свою практику оживлял и с двадцатиминутным. Но нельзя сравнивать здоровенных бугаев с модифицированными телами и юную раненную девушку. Мужчина летел, сжимая прибор в руке - наверное, все еще надеясь на какое-то чудо. Но прибор молчал, а значит, молчало и сердечко... Он не хотел терять ее. Не хотел отпускать от себя. Скольких уже отпустил. Скольких потерял, сколько раз клялся ни к кому не привязываться... Не смог. Привязался. Да, человеческая жизнь коротка. И пролетает незаметно... Все равно когда-нибудь этот ребенок - пусть уже даже в виде сморщенной старушки - умрет. Но... не сейчас!!! Пусть потом, но не сейчас! Пусть эта бабочка поживет еще несколько минут, еще несколько мгновений порадует мир красотой своих крыльев... Франкен спрыгнул с крыши вниз, пару раз оттолкнувшись от выступов на балконах, и забежал в дом; с дикой скоростью взлетел по лестницам - лифт едет слишком медленно - и, подставив электронный ключ, рванул дверь на себя. Гостиная, еще одна лестница. Лабораторное крыло. Первая палата, вторая... третья! И снова эти чертовы двери открываются слишком медленно, и снова их петли трещат, не выдерживая нечеловеческой силы!!! Мужчина вбежал в палату... и замер. Девушка, причесанная - только-только завязала шнурок на кончике косы, чтобы не распалась, - встретила его теплой улыбкой. - Директор! - радостно воскликнула она. - А у меня эти... провода ваши отпали. Случайно. Сами. Она замолкла, вгляделась в лицо мужчины и забеспокоилась. - Директор Ли, что-то... случилось? Франкен несколько долгих секунд оставался недвижим, а потом осел на ближайший стул, опустил голову, закрывая лицо ладонью... и беззвучно затрясся от смеха. - Директор? - Наита присела на корточки рядом с ним, с волнением пытаясь заглянуть к нему в глаза. - С вами все в порядке? Он, наконец, перестал поддаваться недостойному порыву, запрокинул голову, шумно вздохнув, и выпрямился. - Никогда... Слышишь? Никогда меня так больше не пугай! Наита непонимающе нахмурила лоб, но сразу же вспомнила про датчики и виновато прошептала: - Простите меня... - Всё ... хорошо, - Франкенштейн протянул руку и погладил ее по голове, неловко улыбаясь. - Теперь все хорошо... И снова засмеялся...