Порочная роза

Сон его был лихорадочный и болезненный, Эбису то просыпался и вздрагивал, то вновь забывался в морфее, вынужденный лицезреть отвратительные и жуткие образы. Ему снилась драка в тягучей грязи, снилось, как коварные змеи обвивали его шею и душили холодной плотью, впиваясь клыками в его виски. По телу его струился яд, он обжигал его лёгкие и сосуды, превращал кровь в острые иглы, и они вонзались в его желудок и сердце, причиняя невыносимую боль. Ему чудился горящий куст и мёртвые ягнята, люди, поражённые проказой, и алые дожди. Он задыхался от вони, запах гнил в его ноздрях горечью и дерьмом, напоминая вонь тухлых яиц. Так пах огонь, обжигающий ему ноги, и в огне том кричали люди. Заблудшие души, совращенные еретизмом, обезумевшие в жизни неведением истин. Они бросали хулы в тех, кто их не заслужил, кто выше их на всех этапах мироздания, и чей свет слепил их после смерти. Их обугленные и изуродованные тела в невыносимой муке кричали и стонали в бронзовых гробах, но не испытывали раскаяния. Гневливые души отвернулись от Бога, ведь познали гнев. Бог не одарил их желанными богатствами, духовными или телесными, и они прокляли его, и теперь мытарствуют за это. Агония гниющей морали, она потеряна во тьме. Эбису это ненавистно и горестно, поэтому он просыпается, окончательно распахнув глаза. Он осматривается и находит себя в просторной ванной, вымощенной белым мрамором. Стены и потолки украшала золотая лепнина, изображая своим грациозным сюжетом райских птиц в цветочных кущах. Плотные бархатные шторы прятали широкие окна, и свет почти не пробивался сквозь них. Баню освещали многочисленные свечи, неровным пламенем содрагая тёмные образы. Эбису сидел в гигантской мраморной ванне, более похожей на бассейн, по обеим сторонам которого вглубь уходили аккуратные ступени. Эбису хмурится, вода, омывающая его тело, по текстуре своей и цвету на воду не похожа, он присматривается, и ком подступил к его горлу. Ванна эта до краев наполнена горячим молоком и исходила сладким и тяжёлым паром. На белой глади плавали лепестки роз и пионов, он кладёт один в руку и тесно сжимает в кулаке. Издевательство какое-то. Дышать здесь невозможно, воздух удушливый и жаркий, ярко отдаёт молочными парами, мёдом и летним садом. Он сидел в окружении многочисленных цветов: фрезий и фиалок, сирени и жасмина; будто запаха от этого бурлящего молочного месива было недостаточно. Закружилась голова, Эбису хочет покинуть это извращённое место, он двигает ногой и чувствует лодыжкой скованность. Подняв её, цепь зазвенела следом, она сковала его ногу и при попытке Эбису вырваться лишь несогласно тянула назад. Он мрачно бормочет проклятья под нос. Не помнит, как попал сюда, помнит лишь, как его поймали и уложили на плечо. Он брыкался и гневно кричал оскорбления и проклятья, вынуждая похитителей завязать ему глаза и заткнуть рот какой-то неведомой силой. Потом помнит лишь мучительные сны, будто прошла вечность к моменту их окончания. Вот он здесь — оголённый и беззащитный, прикованный цепями, не чувствует в своём теле никакой силы и чакры, будто его выпотрошили и бросили в воду, как мёртвую рыбу. После агонии Морфея и от удушливого запаха голова Эбису не могла выдать ни одной хорошей идеи побега, он даже не всецело понимал, где именно находится. Ему хочется думать, но каждая мысль отдаётся болью, жужжит мгновение и ускользает. Этот духман будто и добивается этого, крадя мысли из его головы с лёгкостью, как птица вылавливает червяков из дупла дерева. Слева послышался звон, и двери с щелчком отворились. Эбису щурится, пытаясь разглядеть фигуру за кубами плотного пара, и та услужливо подходит ближе. Он увидел сигму, красивую, немного хрупкую альфу на вид не старше двадцати шести. Её большие лиловые глаза переливались ехидным блеском, а рыжие волосы убраны в небрежный пучок. Лицо аккуратное, заострённое, щеки бледные и пухлые исколоты золотым пирсингом, и нос её, слегка вздёрнутый, кротко дрожал от каждой её улыбки. Живой и девичий вид ведал о её неочевидном характере, казалось, ей близко любое озорство и детское легкомыслие. Она живёт и не стыдится своей жизни, чем порой страдают подростки и некоторые взрослые, напротив, она готова к приключениям, и к азарту жизненной неопределённости. Невысокая девушка эта почти оголена, плечи её укрывал прозрачный розовый халат, тянувшийся за ней элегантными порывами. Соски её аккуратных грудей проколоты золотыми кольцами, и, свисая с них, гремели золотые цепочки, тянувшиеся до самого члена. Головка проткнута таким же толстым золотым кольцом, а вдоль ствола симметрично блестели крупные пуговки. На вид это больно, но альфа не выказывала никакой боли, а только озорливо звенела цепями, будто на обозрение пленнику. Её явно возбуждал свой вид, но пенис её не стоял, а стоически прятался за сморщенной кожей. — Добрый вечер, Ваше благородие, — звонким и тонким голосом пропела она. — Что такое? — и оглядев его поднятую ногу, усмехнулась. — Ах, это. Если бы Вы не учудили здесь беспорядок, сидели бы сейчас без них. Эбису этого не помнит. Быть может, он был в бреду и что-то учудил, но он не несёт за то ответственности, ведь совершил это в помешательстве. Альфа улыбается плотоядным оскалом и подходит ближе, купая свои ноги в молочной пене. — Я представлюсь. Меня зовут Аджисай, — кокетливо зазвенела она. — Я одна из инструментов маркиза, Ваш проводник в мир удовольствия и боли. Кличут меня Инструментом Молочной Купели. Моя задача - раскрыть потенциал Вашего тела, усладить его ласками и укрепить болью, натереть Вашу кожу душистыми маслами и цветами, чтобы каждое касание взрывалось трепетом, что для Вас, что для Вашего любовника, — альфа широко улыбнулась. — Вам это не понравится, Ваше благородие, но мои процедуры куда более щадящие, чем у моих братьев. Эбису зацепило её обращение. Эта альфа поняла, кто перед ней, по наплечной нашивке совы, замеченной ей давеча. Она не простая девушка, точно из дворянского рода, ведь обучена обращаться к таким, как Эбису. В таком случае он не понимает, как дворянка позволяет себе столь дурной и вульгарный вид. Манера речи её утонченная, но манера поведения дикарская, будто она госпожа дома терпимости. Эбису никогда не встречал ничего подобного, даже в самых сладострастных фантазиях он бы не придумал столь дурной наряд. Да кто же они такие? Где он оказался? И что она имела в виду под словом «любовник»? — Моя чакра, — пробормотал он. — Её нет. — Гакидо постарался, — оскалилась Аджисай. — Вы же не думали, что мы позволим Вам расхаживать по имению маркиза в состоянии боевой готовности? — она наклонила голову и осмотрела учителя ледяным взглядом. — Вы сами ляжете или Вас заставить? Я могу, мне такое нетрудно, но радостно. От насилия набухает моя плоть. Она щёлкает затвором, опустив руку в бассейн, и цепь ослабляется, позволяя ноге двигаться свободнее. Эбису нахмурился. Он прикован цепью, в тайдзюцу не силён, лишён чакры, при всём желании он не сможет освободиться. Одно он знал точно: если не подчиняться приказам этих бандитов, то они причинят боль. Эбису нужно продержаться как можно дольше, пока он не увидит возможность побега или хотя бы не поймёт, что здесь происходит. Он встал из ванной, позволяя молоку стечь с его тела, и лёг на кушетку, обитую белой кожей, на ощупь холодную, поэтому он шипит. Аджисай удовлетворённо улыбнулась. Она подошла к кушетке и подвинула расположенный у стены стол ближе к себе, зазвенели стеклянные бутыли. Один из них она открыла и вылила жидкость тягучей дорожкой на тело омеги. Что-то тёплое и душистое, немного покалывает кожу и пахнет мускатом, ванилью и янтарём. Аджисай потёрла руки и нежными, но настойчивыми движениями принялась растирать кожу пленника. Она томно мяла бока, его мягкие бёдра, втирала масло в лопатки и плечи и возвращалась к бёдрам, бесстыдно массируя порозовевшую вульву, Эбису вздрогнул. Слишком настойчивые ласки, и он снова их чувствует. От запаха уже закружилась голова. Может, она использовала какой-то афродизиак? Эбису не понимает, но её движения заставляют его вздрагивать снова и снова, и Аджисай верно нравилось видеть эту реакцию, раз она с таким упорством мяла его чувствительные силуэты и округлости. — Моё искусство - это владение плотью, — мягко сказала сигма. — Я знаю, как надобно ей набухать и расслабляться. Как изнежить Ваши алые бутоны, наполнить их кровью, чтобы каждый Ваш нерв оголился и представил себя экстазу. Меня ласкали и пытали, и в этих терзаниях плоти мне явилось истинное знание чувствительности. Она надавила на лопатку и вывернула руку, раздался хруст костей, и Эбису болезненно простонал, только затем последовало пульсирующее облегчение. Аджисай повторила это снова с другой рукой, потом с ногой, потом выворачивала его корпус, наказывая выдыхать по приказу, и Эбису вновь жмурится от боли. — Не сопротивляйтесь, — звучно отметила она. — Будет больнее. Когда она закончила хрустеть его костями, в теле Эбису почувствовал небывалое облегчение. Она растёрла его напряжённые мышцы, вывернула ноющие суставы, и Эбису кажется, будто с тела его упал массивный и тяжёлый груз. Никогда ещё он не чувствовал такого расслабления, ему даже захотелось спать, только новая волна ощущений не давала ему отдохнуть. Это масло обжигало его кожу. Ещё немного, и Эбису совсем потеряет голову. Она кружится, как волчок, он не соображает о происходящем, не соображает, как очутился здесь и почему его тело исходит горячим паром. Он поворачивается на спину, желая охладиться о холодную кушетку, и тогда Аджисай налила на его живот ещё масла. Эбису понял: этот мучительный эффект — из-за него, и воспротивился. Тогда сигма схватила его запястья в ладонь и крепко сжала, вырывая болезненный всхлип. Глаза её опасно загорелись. — Ваше благородие, я не советую так делать, — и улыбнулась холодной угрожающей улыбкой. Эбису не видел её глаз за туманной пеленой, но слышал её тон и покорно уложился обратно. Аджисай вновь принялась растирать душистые масла о его кожу. Плотно проводила по животу, разминала груди, ласково потирая соски, так и заставляя их пылать в её пальцах. Сорвала мычание с его плотно сомкнутых губ и, наконец, вновь опустилась к набухшей вульве, страстно втирая в неё горячие масла. Эбису чуть простонал и выгнулся, невольно раздвигая ноги, и Аджисай плотоядно улыбнулась. Ей так хотелось откусить кусочек, но она унимает свой голод, ведь пленник предназначен маркизу. Однако, как же изумительно эта строптивая омега стонет от её пальцев. Его вульва так и пульсировала огнём, верно, даже лёгкое дуновение ветра она чувствует особенно явно. Секс с такой омегой будет громким, стонать она будет как следует. Аджисай ухмыльнулась и отошла к купели, уныло отмывая руки. В очередной раз её лишают веселья, всё интересное опять достанется Джигокудо. Она обиженно надувает губы и возвращается к Эбису. Он так и пылал, с тяжким дыханием пытался разобрать хоть что-нибудь, но голова его мутилась от каждого вздоха этих густых и плотных ароматов. Аджисай опять себя осекает и берет омегу на руки, чтобы отнести в спальню маркиза. Там его оденут в камзол и уложат на кровать, он не сопротивляется, всё его тело будто ватное, словно каждое трение об одежды им чувствовалось особенно ярко. Голова кружится, в висках свищет кровь, его вот-вот стошнит. Какой же дьявольский эффект у этих масел. Эбису нужно время, чтобы прийти в себя, поэтому его не торопят — маркизу не принесёт никакого удовольствия бессознательная омега. Сны у него лихорадочные и поверхностные, не то иллюзия, не то реальность, на лбу выступил пот, хотелось снять с себя одежды, но тело не слушалось — всё так остро зудело и пульсировало, будто в нём копошатся черви. Эбису просыпается ближе к ночи, всё ещё ощущая жар кожи, но голова его наконец прошла. Он осматривается, интерьер у этой комнаты богатый, всё в шелках, бархате и золоте. Если и было какое дерево, то благородное красное. С потолка свисала люстра с многочисленными свечами, здесь светло, видно каждую мелочь, поэтому он надевает очки, вынув их из кармана. Эбису понимает, эта комната гостевая, ведь здесь нет никаких личных вещей или острых предметов. Ни ножа для писем, какой по обычаю лежит на письменном столе, ни книг, ни средств туалета, даже окна спрятаны за плотной тканью, забитой гвоздями. Эбису поднял свой взгляд на противоположную стену, и тогда он увидел золотые цепи, свисающие с каких-то жутких орудий, не то плетей, не то кожаных лопаток. Снизу, на длинном кофейном столике стояли стеклянные и продолговатые предметы, гладкие и страшные на вид. Рядом стояло множество толстых и длинных свечей с тремя фитилями. Некоторые вещи Эбису даже не распознал, но всё равно испугался. Если приглядеться, вся комната какая-то неправильная, на стенах висели картины жуткого сношения, стены застелены красным бархатом, всюду цепи и кандалы. На тумбе стояла вульгарная курильница в виде мужчины, из пениса которого торчит душистая палочка — тут вновь курились благовония, запах которых уже осточертел учителю. Эбису напряг голову, нервно потирая виски. Для какой цели его похитили? Изначально они похищали детей, но священника заинтересовал именно Эбису, да так, что он забыл о похищенных детях и обратил своё внимание к нему. Для опиумных притонов и для «домов слёз» Эбису уже старый, альфы, держащие такие места, в своих извращениях желали только малолетних. Быть может, его съедят, иначе зачем его натирали этими дурацкими маслами? Каннибализм среди знатных господ, верно, распространён, раз они ради своих желаний идут на безнравственные поступки. Мысли о сексуальном рабстве он отметал — его феромон отвратителен для альф, его бы ни за что не похитили для подобного. Быть может, маркиз ищет омег, похожих на его умершего сына? Может, над ним будут ставить опыты? Пытать? Продадут в рабство? Изымут органы? Всё может быть. Комната не давала никаких ответов, но Эбису она не нравится. Здесь… неуютно, но он не мог объяснить, почему. Будто бы в этой комнате пролилось много слёз. Она мрачная и гнетущая, и благовония пахнут смертью. Ужасная комната. Эбису пора бежать. Он поднимается с кровати и аккуратной поступью приближается к двери, прислушиваясь. Тишина. Тогда он приоткрывает дверь и выглядывает из-за неё, высматривая кого-то в коридоре. Чувствуется тёплое дуновение сзади, и Эбису поворачивается. Его схватили за спину, крепко удерживая тело поперёк, учитель грозно вскрикнул и забил локтями по лицу нападающего. Этот человек непреклонен, будто боль только раззадорила его. Он поднял омегу над полом и тяжёлым шагом направился к кровати, небрежно бросая его обратно на бордовые простыни. Эбису вскочил и снова ударил юношу по лицу, тот никак не отреагировал, даже не шелохнулся. Этого учитель помнил, соответствуя товарищам, черты его непроницаемо-холодные, не выражающие беспокойств. Его длинные рыжие волосы ниспадали до самых бёдер, лицо у него непластичное, категоричное, исколото черным пирсингом, а щурые глаза сияли лиловым огнём. Всё те же острые черты лица, как и у Аджисай, только если у сигмы оно выражало хоть какую-то живость и азарт, в эпсилоне напротив, все чувства усердно сокрыты. Как же они все похожи друг на друга, Эбису даже смутило столь удивительное сходство. Юноша мрачно улыбнулся и схватил омегу за запястье, безжалостно заламывая руку за спину, Эбису стонет от боли, но вырваться не может, его плечо так и горело. — Тварь! Отпусти меня! — вопит он. И тогда он услышал чей-то шаг. Мягкий шаг обутых в атласные тапочки ног. Ему тяжело даётся поднять взгляд, но он делает это и видит зрелого мужчину, на вид пятидесяти лет. Формы его дородные и объёмные, кожа на лице обвисла, обрамляя пухлые розовые губы дряблыми щеками. Нос породистый и крупный, узкий в переносице, и под навесом покатого лба Эбису увидел его большие круглые глаза. Они чёрные и широко распахнутые, как у ребёнка, и блестели каким-то нездоровым и ехидным блеском. Учитель не понимал, что конкретно его так раззадорило, но взгляд этот неприятный узнал. Этот мужчина выглядел как непоседливый шкодник, каких Эбису так часто перевоспитывал в семьях дворян. Пятидесятилетний ребёнок с ярко выраженными инфантильными чертами лица — пухлыми и круглыми, но взгляд его по-детски жестокий, пустой, как у фарфоровой куклы. У Эбису мурашки прошли по спине от образа этого альфы. Избалованный великовозрастный детина, не знавший ни ремня, ни ругани, родился с золотой ложкой во рту и до сих пор её не вынул. Не встречал он на пути людей, кто смел бы ему перечить, и желания порочные свои он ставил выше человеческих судеб. Душу такого подлеца не спасти, сколько ни отмаливай его грехи, суждено ему гореть в адском пламени и терзаться мукой в кипящей крови. — Брыкается, — заурчал мужчина. — Какой хорошенький. Уложи его. Альфа послушался и вновь бросил Эбису на кровать. Когда учитель попытался встать, юноша пригвоздил его ладонью к груди, опасно нависая. Его бездушный и мрачный взгляд уколол в самое сердце, кончики шелковистых волос упали на щёки, обжигая, словно языки пламени. — Не пугайся Нингендо, золотко, — опять пролепетал мужчина и с кряхтением уселся в кресло напротив. — Он не причинит боли без моей указки. Эбису догадливо хмурится — это маркиз. Хозяин этих бандитов и этого поместья, тот, кто желал себе детей. Заскорузлый невысокий альфа с едким взглядом и вялым лицом. Сидел он в бордовом халате, крепко опоясанном на талии, ноги его тощие одеты в прозрачные чулки, а тёмные волосы с проблеском седины убраны в хвост. Едкая злоба подступила к горлу Эбису, и, увидев это гневное выражение, маркиз восторженно вздохнул. Будто этой злобы он только и ждал. — Мальчик мой, сладенький, мне о тебе много сказано и такого, что распалило моё орудие. Говорят, ты гордый и строптивый, я таких очень люблю, — начал он с живостью. — Сам я не смогу с тобой ничего сделать, природа не наградила меня нужными достоинствами, но будь же ты со мной великодушен и помоги излиться по-другому. Нингендо тебе поможет, — улыбнулся он. — Этот альфа молодой и неопытный, но каждому надобно улучшать свои умения. Постарайся же обучить его всем премудростям обхождения с омегами, — лёгкий взмах руки, и альфа дёргается. — Начинай, мальчик мой. Эбису ошарашенно уставился в глаза юноши, отчаянно выдохнув: «Что это всё значит? Что они собираются со мной делать?» Омега в ужасе наблюдает, как ловкие холодные пальцы оттягивают резинку хакама, и он давится воздухом, несогласно заёрзав. — Нет! — громко кричит он. — Вы совсем с ума сошли?! Развратники! Да как вы смеете?! Нингендо глух к его мольбам и крикам, забираясь рукой под одежды и нащупывая пальцем пухлую вульву. Он зарывается внутрь влагалища, Эбису рычит и извивается, продолжает кричать протесты, и, будто услышав его, альфа наконец остановился. — Удивлён. Влаги почти нет, — поясняет Нингендо глядя на маркиза. — Помадой надобно пользоваться. Маркиз удивлённо наклонил голову. Такое первый раз с ними случается. Аджисай — инструмент очень умелый, она могла раскрыть в теле омеги или альфы такие чувства, какие им никогда не были ведомы. Её искусство — это телесная чувственность, проявления самых укромных и потаённых телесных наслаждений, и маркиз любил и уважал её искусство. Каждая омега до этого попадала в покои уже готовой, истекая смазкой и желанием, и тогда её ломали. После Аджисай ни одна омега не уходила сухой, а этот необычный юноша даже не взмок. Он первый раз такого омегу встречает, очень экзотичный мальчик, вновь заинтересовал холодное сердце маркиза. — Надо же, — поражённо лопочет он. — Золотко, неужели ты ничего не чувствуешь? Аджисай я вижу хорошо постаралась, после неё не можешь быть столь бесчувственным, но ты совсем не мокрый. — Я фригидный, — едко бросает Эбису и хмурится. — Вы от меня ничего не получите, я не испытываю удовольствие от секса. Эбису впервые в жизни радостно заявлять об этом. Раньше он стыдился такой особенности своего организма, но сейчас, наблюдая поражённое лицо ублюдка-маркиза, он позволил себе внутреннее злорадство. Маркиз в недоумении чешет голову. Он первый раз такое слово слышит вживую. Читал о нём в книгах, но ни одну омегу такую не встречал, а ведь этот красивый омикрон вовсе не слабое звено. Здоровое среднее звено с удивительно противным феромоном. Маркиз озадаченно потирает подбородок, верно, ему придётся использовать главный инструмент, а ведь он надеялся натренировать Нингендо на предварительные ласки. Верно, не в этот раз. — Фригидный? — удивляется маркиз. — Вот это да, такого у нас ещё не было. Что же я вижу, моя вина. Надо было сразу позвать Джигочку, — он кричит в сторону двери. — Заходи, мальчик мой. Нингендо кланяется и отходит к проёму, Эбису только сейчас замечает, что всё это время он был открыт и за ставнями еле виднелся внушительный силуэт. Будто он наблюдал за всем происходящим в комнате. И когда по спине пробежали мурашки от этого жуткого осознания, когда Нингендо покинул комнату, на смену ему пришёл другой альфа. Эбису его помнит, помнит его лицо и его смертельную хватку руки. «Порочный священник». Лицо у него широкое и мужественное: породистый нос, крупный лоб и массивный подбородок. Каждая черта его лица выражала собою могущество. Глаза недобро щурились, они вострые и пристальные, как у рептилии, чьи уголки подняты вверх и будто резали его веки. Однако наиболее выраженной частью его лица был подбородок — он принадлежит человеку властолюбивому, с сильным и упрямым характером. Эбису уверен, что альфа этот не терпит неподчинения, явно выказывая свою силу и не пытаясь её скрыть, внушает окружающим своё физическое превосходство. Он одет в чёрный подрясник, и плотный ремень на талии только выделял его объёмную грудь. Полы одеяния укорочены до колен, а под ним одеты чёрные хакама. Эбису, только завидев его и вспоминая своё стыдливое поражение, захотел расцарапать его рожу когтями. Лёжа на постели, учителю он показался ещё выше и массивнее, он трепетно выдохнул и резко сел на кровать, так и готовый к рывку. Маркиз на это только улыбнулся краем губы. — Знакомься, ягодка, — сощурился он и указал ладонью. — Его зовут Джигокудо. Он мой самый любимый инструмент, Инструмент Страстей Телесных. У него большой и крепкий пенис. Покажи его, милый мой, — он повернулся к альфе, и Джиго вынул из брюк массивную плоть. — Хороший мальчик. Посмотри на него внимательно, привыкни к нему глазами, — улыбнулся маркиз омеге. — Постарайся не плакать, когда он в тебя войдёт, не люблю слёзы, но можешь кричать, это допустимо. И не бойся повредить мой инструмент, я не накажу. Он не сделает тебе ничего, чего я не пожелаю. Если сможешь от него отбиться - я тебя отпущу. — …Вы отпустите меня, если я одолею его? — настороженно переспросил учитель. Мужчина наклонил голову: — Да, золотко, — и улыбнулся. Эбису увидел в его глазах ядовитое ехидство и сморщился. Маркиз отпустит, да, но маркиз знает, что Эбису его не одолеть. Он даёт надежду с определённым замыслом. Омега сжимает кулаки от ярости, он не позволит играть с собой, не одолеет силой, так превзойдёт умом. Он учитель высшей категории, он найдёт выход из этой ужасной ситуации, нельзя поддаваться отчаянию, он обязан бороться за свою жизнь. Маркиз увидел в его глазах волю к жизни, непримиримую гордость, и плоть его набухала от прямоты этого острого взгляда, этот пленник определённо хорошо его развлечёт. — Ты можешь начать, Джигочка, — маркиз даёт добро, взмахнув ладонью, и священник тяжёлым шагом приближается к учителю. — Мне доставляет удовольствие наблюдать, как альфа с большими достоинствами берёт омегу силой. Только так излиться могу. Ты уж меня извини, голубчик. Не держи зла. Чёрта с два. Эбису подрывается с кровати и настороженно обходит комнату, не отнимая от двух альф взгляда. Понятно, для чего его похитили, понятно, о чём говорили эти бандиты ранее, и слова Аджисай про любовника тоже обретают смысл. Но почему он? Его феромон отвратителен, почему они выбрали его? Неужели они извращенцы, каких возбуждают дурные феромоны? По образу маркиза Эбису мог такое предположить, но не поверить, не понимал причины. Ни одна альфа не желала спать с ним, ни одна, так почему же сейчас от него требуют подобных гадостей? Эбису впервые понадеялся на свой отвратительный феромон, впервые в жизни он хотел сделать его настолько мерзким, чтобы этот смрад прожёг им ноздри. Эбису осторожно пятится ближе к двери, наблюдая за местностью периферийным зрением. Маркиз ничего не делает, не даёт никаких приказов, не пытается поймать строптивую омегу — ему нравится это представление, и он его не прерывает. Эбису тихо выдыхает и сжимает кулаки, если он обещал отпустить, значит, отпустит, высшие чины не обещают просто так. Джиго смотрит на него хищно и расслабляет шею, позволяя густому и яркому феромону пропитывать комнату, но пока он еле слышится на расстоянии. Эбису усмехается: не подействует, он не реагирует на феромоны альф, значит, этот долбанный священник самоуверен и недальновиден, верно, многие омеги перед ним пали, только Эбису не «многие». Этот бандит об особенности пленника не знал, и это на руку, Эбису сыграет на этом. Он напрягает яремные мышцы и расслабляет шею, выпуская феромон в ответ. Теперь нужно время. Эбису настороженно и яростно смотрит в глаза Джиго, но тот со странным выражением лица наклонил голову. Альф тошнит от его запаха, Эбису воспользуется этим. Как только они брезгливо закроют носы, он рванёт к двери. Если он постарается, они могут и сознание потерять, их даже вырвать может, и, подумав об этом, он выпускает больше феромона. — Ого, какой сладкий, — с улыбкой реагирует маркиз, откашливаясь. — Прямо как ты, душенька. Эти слова расшатали его уверенность, Эбису напряжённо стиснул кулаки. Почему Джигокудо не тошнит? Почему? Почему взгляд этого священника не поменялся ни на тон? Он настолько ни к чему не восприимчив? Это невозможно, ни одна альфа не могла его вытерпеть. Почему этот сукин сын терпит его с таким непроницаемым выражением лица? Даже маркизу подурнело! Непробиваемый грёбаный ублюдок. Ну что Эбису сделать, чтобы его холодная надменная физиономия треснула? Он не может проиграть ему во второй раз, он обязан выбраться отсюда! — Это ты. Так пахнешь? — тон Джиго всё такой же мерный и спокойный, но слышалось в том некоторое удивление. Почувствовал, тварь, пора действовать. Эбису не ответил и ощетинился, не отрывая от него яростного взгляда. Он невесомо пятился к двери, напрягаясь каждым мускулом, готовый к любой реакции. Священник стоял и смотрел на него плотоядным прищуром. Эта игра в гляделки выворачивала Эбису нервы, но он терпит, сглатывая комья страха. Чтобы победить, ему нужно мгновение. Лишь одно мгновение — выпустить ещё больше феромона, тогда у него будет преимущество. Сердце отбивает неровный громкий ритм, и напряжённым эхом раздаётся в ушах. Эбису чувствует, как кровь пульсирует в венах, сковывая голову кровеносно-сосудистым обручем. Пальцы онемели, и он шевелит ими, разгоняя застывшую от ужаса кровь. Не может решиться. Ему страшно. Ведь ошибка дорого ему обойдётся. Ещё немного. Всё будет хорошо, у него получится. Нужна реакция, мимолётный знак — хватит сморщенного носа или кашля, что угодно, то, что на мгновение ослабит бдительность этого подонка и даст ему фору. Эбису напрягается, внимательно осматривая альфу напротив, и, заметив его прищур, понимает — сейчас. Эбису подрывается к двери и бьёт ногой по дереву, со второго удара она с грохотом выбилась из ставней, но ему не дали выбежать. Джиго переступает через кровать и, выставив руку, пытается схватить омегу за шею. Учитель уворачивается и бежит прочь, подбирая стеклянные игрушки со столика. Стоило Джиго подойти, Эбису громко разбивает стекло и целится остриём в массивное горло. Священник не дрогнул. Хлёстким ударом наотмашь он выбивает из рук оружие и, наконец, крепко хватает учителя за шею. Эбису рычит, вырывается, без толку, но он не прекратит бороться. Джиго грубо кидает его на постель, и стоило Эбису подняться, резко пригвождает его коленом о грудь. Учитель шипит от боли. — А теперь. Услышь мой, — властно выпаляет альфа и вновь расслабляет шею. Эбису вырывается, царапает колено, рычит и скалится, проклинает порочного священника всеми известными проклятиями и, наконец, слышит его — феромон Джигокуды. Роскошный аромат. Древесно-янтарные ноты сперва жгут и режут нос. Тёплый и плотный запах пробуждает духовные таинства, напоминает о чём-то отдалённом и личном, дурманит голову церковным курением фимиама. Звучный шёпот теряется во мгле, воск горит приглушённым светом. Кадил. Помазанные маслами рамы икон. Устойчивый янтарь акцентирует в композиции мужественность, она является неотступным господством и возвышается под арочными сводами, стягивая кожу жаром. Острыми и пряными нотами следом горит мускат. Невесомым налётом мускуса, раскрывая всю его чувственность, он дополняет это дымное шипение, выделяя его богатство и золотое свечение. Это богатство не внешнее, но внутреннее, ведь символизирует собой образ благодати, небесного царства. И загадочный отсвет этот, обогащённый мускатом янтарь, взывает к мягкому трепету внутри. Из крохотных окошек доносится неуловимый аромат. Мягкие яблоки и нежная ваниль. Яблоневая роща, цветущая под солнцем августа. Воздух дрожит от лёгкой мороси, увлажняет землю, а устилает её ковёр прошлогодних листьев, и гниют они сладостным паром. Яблоки упали с ветвей, их собирает пожилая женщина и варит их со стручками ванили. Таков этот феромон: церквушка в крохотной деревне, пар от варенья клубится из открытого окна, пряный пот на коже от тяжёлой работы, красные полосы заходящего солнца. Приземлённое счастье. Царство идей, возведённое на фундаменте эйдосов. Это забытый космический мир, вынесенный за пределы чувственности, — это таинство жизни. Вопросы без ответа. Восхитительный аромат будоражит нутро звенящими золотыми цепями. Один только вдох, и в глаза бьют горящие вспышки. Эбису задыхается от волнительного огня, прошедшего по его лёгким. И когда он наконец опомнился… — … что? — в ужасе бормочет он. — Что это из меня… Смазка, и не просто смазка, а густая струя смазки. Он смотрит абсолютно поражённый, не могши поверить своим глазам. Белье взмокло насквозь, будто он обмочился, но нет, это его смазка. Не может такого быть. Эбису никогда не тёк, он даже не знал, что способен на такое. Его это не на шутку испугало, поразило до глубины души. Эбису поражённо подумал: «Это… из-за его феромона?» Нет, это же неправда, это исключено, такого не может быть! Почему Эбису это чувствует? К самой поверхности приливает горячая кровь и жужжит в клиторе настойчивым жаром, он физически ощущает, как набухают и наливаются чувственными соками его губы. Он чувствует, как в самой глубине, в сердцевине его омежьего естества пробуждается огонь. Как тянущее ожидание проникновения змеится внутри и щекочет его фасции. Стены его храма всегда были холодны и не прогревались ничьими усилиями, но сейчас они тают, и талые эти воды льются из него потоками. Вихрем проносятся в голове воспоминания: диагнозы врачей, чтение гинекологических учебников, отчаянные попытки вылечить свою болезнь, и всё это было тщетно. Сейчас он ощутил то, что не ощущал никогда, — возбуждение. Яркое, томительное и одуряющее. Только Эбису не рад. Только не сейчас, только не от его феромона, только не с ним — нет-нет-нет! Это неправда! — Что?! Нет! Это невозможно! — Эбису в ужасе вопит и вырывается, Джиго с лёгкостью рвёт на нём одежду. — Стой, да стой же ты! Такого не может быть! Отстань от меня, животное, ты ничего от меня не добьёшься! Сорвав сюртук и блузу, Джиго резко оттянул хакама в сторону, вновь с лёгкостью разрывая ткань, будто сделана она из тонкой паутины. Альфа силой раздвигает ему ноги и ощутимо проводит пальцами по вульве, собирая густой сок, его так много, что он тянется за ними, стоило ему убрать руку. Его будто бы на мгновение это поразило, но Эбису не понял этой реакции. Джиго сощурился, глядя в его глаза, учитель в ответ гневно морщится и плюёт ему в лицо. — Слижи это, — слышится уже похотливое хрипение маркиза и Джиго повинуется. Он, не отнимая хищного взгляда, собирает влагу с лица и облизывает пальцы, Эбису содрогается. Они тут все больные, порочные развратники, и движет ими греховное безумие. Они желают следом за собой низвергнуть его душу в мрак, где высечены роковые слова о потерянной надежде. Эбису с содроганием жмурится: где же искать ему спасения? Ему остаётся только молиться за очищение греха, к какому его сейчас принуждают. — Хорошенько отлижи ему, Джигочка, — задорно хрипит маркиз. — В благодарность за это потешное представление. Очень меня распалило оно. Эбису распахнул глаза и заёрзал, выбираясь из-под колена с особым усердием. Джиго отпустил его, но только для того, чтобы притянуть за бёдра и обратно перевернуть на спину. Он широко расставил ему ноги, а Эбису вцепился в его волосы с гневным криком: — Нет! Стой! Не делай этого, мерзавец! Бог не простит тебя-а-а! — но стоило языку коснуться влажных губ, он крупно содрогается. Стоны рвутся из его горла от широких и быстрых мазков языком, он опалял его лоно горячим дыханием, со страстью посасывая все изнеженные места, от каждой такой щедрой ласки тело дрожало, а сам Эбису поражённо задыхался. — Покажи мне его лицо, милый мой, — Джиго покорно отбросил омегу к краю кровати, заставив откинуть голову назад, маркиз захрипел. — Хорошо-хорошо. Так славно. Я не сомневался, что вся твоя надуманная фригидность не устоит против Джигокудо. Он альфа очень умелый. Не более умелый, чем проституты! Но как же так, будто священник уже знает все его слабые, нежные места, о каких даже не подозревал Эбису, и нарочно терзает их ласками. Почему его касания такие приятные? Почему его язык такой умелый? Он двигается так хорошо, так опьяняюще приятно. Организм предал его, обернулся жестоким и безжалостным садистом, заставляя Эбису кричать и извиваться. Столько лет не наслаждаться сексом и впервые познать наслаждение от своего изнасилования! Именно сейчас! Сколько красивых и умелых альф прошло через него, и хотя бы один, нет, именно сейчас. Только не так. Эбису не хочет, не желает принимать это. Он громко протестует в мыслях: «Я не хочу испытывать от этого удовольствие! Только не от этого!» Несогласно бьёт кулаками по рыжей макушке, цепляется за волосы, отталкивая голову от себя, кричит проклятья и оскорбления. Злится. И опять выворачивается дугой со сладким стоном, стоило Джиго плотно втянуть его клитор губами. Абсурд. Как же так? Как он это делает? Как Эбису его остановить? Альфа глотал его молочно-медовые соки с упоением, зарывался носом в самую глубь, чтобы вновь со всей безумной жадностью терзать чувствительную вульву большим горячим языком. Комната впитывала в себя надрывистые и громкие стоны Эбису, полные удовольствия и стыда за это удовольствие. Как бы старательно не бил насильника ногами, как бы крепко не цеплялся за его волосы, Джиго не останавливался и только настойчивее ублажал его губы, и учитель вновь стонал, не в силах прятать эти громкие подбадривания всех действий альфы. — Думаю ты достаточно его распалил, — совсем уж похотливо захрипел маркиз. — Доставай своё могучее орудие, а ты не волнуйся, — обратился он к омеге. — Джиго бесплодный, не понесёшь от него детей. Нет. Нет, они не дойдут до конца. Эбису не позволит этому случиться. Джиго отнялся от вульвы и, слизывая страстный сок с клыков, распахивает одеяние. Эбису нервно сглотнул и содрогнулся. Огромный. Массивный. Его крупная грудь лоснилась влекущими крепкими мышцами. Мощные плечи и большие руки, жилистые и крепкие, виделись непробиваемым каменным покровом, будто эти сечённые мускулы выточены стамеской умелого мастера. Упругие силуэты рисовали на его мучной коже неотразимое мужество и силу. Это тело создано для беспрекословной доминантности, — его не победить: альфа обладает нечеловеческой силой, такой, с какой хрупкому учителю начальных классов не сравниться. Эбису вступал в драки редко, выкручивался смекалкой, а сейчас, наконец, осознал, в какой же поганой ситуации находится. Он не хочет смотреть вниз, он боится, и всё же смотрит, и от размеров могучей плоти спирает дыхание. Он же несерьёзно, это же в него не поместится. Как же больно ему будет, Эбису к такому не готов. Он в ужасе отползает и вновь бросается к двери, и его вновь притягивают за бёдра назад. Тело дрожит, ему страшно, он искренне не хочет чувствовать этого зверя в себе, он же его разорвёт. Эбису переворачивается на спину и отчаянно пинает Джиго ногами по лицу. — Я элит-тный учитель в-высшей к-категории! — испуганно дрожит он голосом. — Т-ты, грязный отброс, не смей пихать в меня свою поганую скверну! — альфа хватает его за лодыжки и разводит ноги в стороны, Эбису вновь пятится, но уже поздно. Большая ладонь надавила на его живот, и к преддверию влагалища он рукой направил крепкий, напряжённый член. Омега задыхается от ужаса и вновь несогласно бьётся ногами. — Ты не посме-а-а-а-а-ах! — головка вошла легко, влагалище покорно его приняло и учитель поражён этому. — Чёртов псих! В-выйди из меня, выйди! П-порочная мра-а-а-а-ах! — священник мягко толкнулся внутрь и уже не останавливался. — Ах! Ах! А-ах! Большой. Его размеры не кажутся такими колоссальными с виду, в отличие от ощущений, которые он дарит. Внутри он ощущается совсем иначе. Двигается иначе. Как постыдно, как же легко поганому священнику это удалось, ведь влагалище так и обливается скользкими соками. Почему сейчас? Почему с ним? Проституты с Эбису использовали помаду, тело омеги никогда не выделяло достаточно смазки, а влагалище не раскрывалось полностью, и потому секс для него был болезненным, а сейчас ему хорошо и стыдно за то, как ему хорошо. Таков секс, тот, о котором он читал в пошлых книгах и о чём придыхал его друг Ирука, а Эбису оставалось разве что завидовать его чувствительности. То, что он так долго желал по-настоящему познать. Сейчас. От насильника. Почему? Почему это происходит с ним? Почему его движения дарят столь пленительное удовольствие? — Не-а-а! Н-нет! Это… — он уже задыхается, горло его сводит сладостной судорогой, стоны так и рвутся из него. — Нево-озможно-а-а-ах! Нет! Ах! А-ах! Не-е м-может т-такого бы-ы-ыть! — Влажный какой, это хорошо, Джиго в тебе как по маслу двигается. Где же эта твоя фригидность? — едко усмехается маркиз. — Джигочка, поцелуй его. Вознаградим нашу омегу. Джиго повиновался, схватил Эбису за шею и прижал к себе, усадив его на член ещё глубже. — А-а-ах! Н-не… Смей! Ненавижу! М-м-м! — его грозные крики потерялись в поцелуе, не прекращая двигаться внутри него, священник совратил его губы и терзал своими клыками, упиваясь сладким омежьим дыханием. Эбису бьёт несогласно по мощным плечам, царапает их ногтями, лихорадочно пытаясь его оттолкнуть, но каждое его усилие оборачивается провалом. В страстном порыве Джиго валит его на кровать, не отпуская шею и вбиваясь внутрь влагалища всё так же настойчиво и глубоко. Его первый поцелуй. Доселе никто не целовал Эбису в губы во время секса, ведь он спал только с проститутами. Поганая участь. Не так он не хотел получить свой первый поцелуй, не в подобной ситуации, как угодно — пьяным, неловким, да хоть дружеским, — но не так. Под похотливый взгляд маркиза, который, наблюдая за ними, встряхивал энергично свою малую плоть, и не от насильника, со всем бездушием и бесчеловечностью исполняющий приказы подлеца. Эбису морщится, только Джиго не отрывался от него, стоило омеге отпрянуть и вдохнуть воздуха, так он вновь влечёт его в пылкий поцелуй. Не останавливался, упивался, всё глубже и безумнее зарываясь в рот, будто желал дышать им, поглотиться им. Эбису вновь бьёт его по плечам, и альфа отпрянул, беспорядочно кусая его грудь. Учитель со стоном выгибается, ноги и руки его дрожат, и тогда альфа поднимает свой вожделенный взгляд на него. Глаза Джиго, как два ярких рубина, блестели лихорадочным огнём, болезненным светом своим озаряя тёмные, непроглядные веки. Алые-алые глаза с чёрной прорезью зрачка, налитые блудливой кровью. Взгляд альфы. Его насильник озверел. Он смотрел на Эбису, жадно пожирая глазами, со звериным голодом, выворачивая каждый его нерв в невыносимой агонии. Этот взгляд выражал жестокую настойчивость, желание столь невообразимое, какое у людей Эбису не видел, быть может, если бы он встретил обезумевшего от голода зверя. Никто и никогда не смотрел на него такими глазами, Эбису почувствовал естественный трепет и ужас перед ними, дрожа всем телом. Неужели омегам нравится столь безумный и порочный взгляд? Желваки священника заходили, он грубо впился в бёдра и, высоко занеся ноги учителя на свои плечи, толкнулся внутрь ещё глубже. Эбису вскрикнул, и Джиго вбивался теперь в него всё настойчивее и тяжелее. Он долбился в него, как обезумевший, крепко сжимая большими руками простыни, чуть ли не стирая их до дыр. Эбису трясся под ним, кричал, всё его нутро напряглось в невыносимой истоме, будто горячий столп пламени пронизывал его каждый раз. Он несносно ластился головой о постель, бился кулаками, попадая то в могучую грудь, то по кровати, и громко рыдал от экстаза. Глаза затмил горячий пот, щипал белки глаз, и омега позволил капелькам слез стечь по щекам. Он слышит глубокое гортанное рычание, скрип кровати, слышит, как влажно отбивался толстый член о его чувствительные стенки, и заглушают это всё его мучительные и громкие стоны. Он задыхается, хлебает воздух с жадностью, и всё равно каждый грубый толчок выбивает его из лёгких, и Эбису с лихорадочным звуком пытается не задохнуться опять. — Ого, а я гляжу ты разошёлся Джиго, — заурчал маркиз довольно. — Давно же я тебя таким возбуждённым не видел. Верно и тебе эта омега по нраву пришлась. — Ах! Ньах! А-а-ах! Не-енавижу! Оста-анови-ись! — толчки неустанно только ускорялись и углублялись, и Эбису сквозь стоны умолял его остановиться. — Н-не так… Бы-ыстро! Хва-а-а…! А-а-а-а-ах! Священник глух к его мольбам, в глазах его всё тот же плотоядный блеск, звериное желание вкушать и насыщать. Он кусает его за ключицы и плечи, и каждое соприкосновение клыков о кожу заставляет влагалище теснее сжимать его крепкий член. Эбису отпихивает Джиго, но руки ослабли, охладели, он еле ими двигал, и они обречённо падали обратно. Громкое надрывистое рычание, и Эбису громко вторит ему криком, выгибая спину, ноги и бёдра его задрожали. Как хорошо, невыносимо хорошо, никогда в жизни ему не было так сладостно приятно. Экстаз рвёт его влагалище на части, и огонь единым порывом обдаёт всё его тело, собираясь в груди взрывом. Миллионы рождений сверхновых под кожей. Ему казалось, он сошёл с ума, в глазах потемнело, и лёгкие будто парализовало от громкого сладостного крика. Густая сперма наполнила его до краёв и обожгла внутренности. Он глотает воздух безумно и содрогается телом, не могший поверить в случившееся. Он испытал то, что желал испытать двадцать восемь лет… От насильника. Его первый оргазм. От изнасилования этим падшим, порочным священником, от этой мрази человеческой, бездушного подонка. Эбису мечтал испытать его с любимым и близким человеком, с которым хотел завести детей и жить спокойной жизнью, но судьба разбила его мечты и подарила ему этот унизительный опыт. — Хорошо-хорошо, — довольно закряхтел маркиз. — Это хорошо. Залп в этот раз хороший был. Славную ты омегу нашёл, Джигочка. Омега чувствует внутри горячую влагу и жмурится от отвращения. Никому не позволял в себя кончать, ни одному проституту, а этот поганый ублюдок заполнил его без разрешения. Даже если и бесплодный, Эбису не готов к такому унижению, всем сердцем такого не желал. Никто не смеет извергать в него семя осквернения. — В-внутрь… — слёзно бормочет Эбису. — Скотина… — и пропадает лицом в простынях, от досады кусая ткань. — Сволочь какая… — Хватит с него на сегодня, как считаешь? — Джиго согласно кивнул и маркиз взмахнул ладонью. — Отведи его в покои, где прежний жил. Ему понравится. Священник с лёгкостью поднял учителя и уложил на широкое плечо. В Эбису ещё остались силы и он громко закричал, царапая подонку спину. — Не трогай меня, поганая псина! Тварь! Убери свои грязные руки от меня! Ах! — он крупно задрожал, стоило альфе ущипнуть его за клитор и только более разозлился. — Хв-ватит! Не смей более трогать меня там! Я убью тебя, я разору твою душу на части, поганый выродок! Джигокудо глух к его оскорблениям — надменный непробиваемый ублюдок. Такой твари Эбису никогда ещё не встречал, он хотел разорвать ему горло, выцарапать ему глаза, вырвать его чёрное сердце, и чего он только ему сейчас не желал, и даже Эбису искренне верил, что Бог только похвалит его за это. Ведь такая поганая мразь не должна жить на этой земле, он оскверняет своим естеством саму жизнь. Он долго кричал ему проклятия, оскорблял, говорил такие слова, какие ему бы ни одна альфа не простила, припоминал его мать, называл её потаскухой, называл его отца сифилитиком, а самого Джиго нарёк жертвой аборта, сыном осквернённой бесом ослицы. В этот вечер Эбису вспомнил все известные ему ругательства, он никогда в жизни так не орал, но Джиго ничего ему не ответил. Он молча нёс его на плече, терпел удары ногами и руками, терпел когти на своих плечах и лопатках и не смел ничего ему отвечать. Это злило Эбису более всего. Надменный поганый священник смеет не отвечать ему, будто Эбису какая-то вошь, ничтожный муравей, не стоит его внимания и нервов. Он потратил последние силы на этот поток сквернословия и думал, потерял всякую энергию, но, когда Джиго распахнул двери отведённой ему спальни и бросил на кровать, в учителе будто проснулось второе дыхание. Он подскочил и ударил альфу по лицу с такой силой, что его голова пошатнулась. Джиго нахмурился и схватил омегу за горло, с тяжёлой силой впечатывая в кровать. Он угрожающе навис над учителем и теперь смотрел на него страшными алыми глазами, крепко стискивая нежную кожу пальцами. Эбису заёрзал, но взгляд, полный ненависти, не ослабил. — Я тебя не убил. Потому что ты кукла. По нраву маркизу, — хрипит он гневно. — Я вытерплю. И когда ты ему надоешь. Своими руками. Сверну тебе шею. — Сгори в пекле тартара, сука поганая, — цедит Эбису сквозь зубы. Джиго глубоко вздыхает и, чуть помедлив, отходит от омеги. Он смотрит на него прищуром некоторое время, а потом тяжёлым шагом выходит из спальни, запирая дверь. Эбису тяжко вздыхает, жмурится, массирует виски и, не могши уже сдерживать чувства внутри, пропадает лицом в подушке и громко вопит. Горло дерёт от боли, внутри всё съёживается, но он продолжает кричать, до белых костяшек сжимая пальцами ткань одеяла. Это немного его успокоило, только теперь вместо гнева душу его затмила пустота. Он осматривает спальню. Широкие окна пропускают лунные блики, много шкафов и тумб, они ломились платьями и сюртуками, и Эбису подумал, сколько же омег здесь жило до него? Сколько из них носило эти богатые одежды, как фарфоровые куклы? Ему тоскливо об этом думать. С минуту наблюдения Эбису увидел ванную и, не думая, бросился к ней. Набрав воды, он схватил губку и принялся тщательно намывать кожу мылом, тёр её до боли, но не прекращал тереть. Дрожащими пальцами зарывался во влагалище, отчаянно вымывая из себя скверное семя. Он не заплакал, ведь его дух силен, только гнев сводил его горло судорогой. Слёз он не выкажет. Эбису надел сорочку, найденную в одном из шкафов и бросив тоскливый взгляд на луну, грустно прошептал: — Отче наш иже еси на небесех… Отче наш… Он готов повторять это безустанно, пока кровь не польётся из горла, лишь бы Господь не оставил его в эту скорбную ночь, лишь был рядом с ним и разделил с ним эту тяжкую муку. Пусть Господь не даст ему отчаяться и плакать, пусть укрепит его душу милосердием и любовью. Тогда Эбису вытерпит всё.