Какие псалмы ты поёшь перед смертью?
***
— Располагайтесь, мисс. Ваша палата номер 2-18. Завтрак, обед и ужин будут приносить прямо сюда. Туалет есть в палате, душ находится на этаже, часы пользования с восьми утра до семи вечера, за исключением приёмов пищи, — ласковый, будто из вне, голос медсестры отзывается неприятной вибрацией. Уровень подавляемой агрессии рос, поднимаясь по шкале комнатного термометра, и собирался взорваться. — Ваше передвижение будет ограничено пределами второго этажа. На терапию вас будут забирать и приводить обратно. Всё понятно? Нужно быть терпеливой. Она же не сумасшедшая. Карла проходит внутрь, останавливаясь в центре выбеленной комнаты, и оглядывается, не пряча скепсиса. Палата, вопреки личным представлениям о лечебницах разного рода, была удивительно хороша. Мягкая кровать без ремней для запястий; ни единого инструмента для пыток; только мягкие стены и даже — не сойди с ума от радости — плазменный телевизор. — У вас очень милая тюрьма, — Монтенегро заключает с натянутой, раздражённой улыбкой. Здесь все улыбаются. Если копировать их модель поведения, можно, наверное, сойти за свою. — Это не тюрьма, мисс, — медсестра Хелен терпеливо смеётся. Румяные щёки тянутся, как резина, обнажая тонкую паутину вен. — На втором этаже располагаются пациенты, которым нужен… отдых от суеты и проблем. Ничего серьёзного. Все пациенты, находящиеся здесь, абсолютно спокойны и стабильны. Как и вы. Вы можете выходить из палаты, встречаться в зоне отдыха, общаться. Также каждый четверг мы проводим групповые терапии для улучшения межличностного микроклимата. Общение — путь к выздоровлению. Ага. Карла кивает, поджимая сухие губы. Можно ли сказать Хелен, что все они — грёбаные сектанты с приклеенным на жидкие гвозди дружелюбием. Нормальные люди, думает она, так себя не ведут. Потому что нормальные так не прячутся. — Я могу получить свой телефон? — Монтенегро устремляет немигающий взгляд на Хелен. Женщина, кажется, одного возраста с Беатрис, вежливо качает головой. Нет. — Мистер Бёртон настоятельно рекомендовал вам сосредоточиться на своём состоянии. Общение с определёнными людьми может значительно осложнить вашу терапию. Если у вас есть какие-то просьбы, сообщите напрямую мне, а я уже передам мистеру Бёртону. Он сам свяжется с нужным человеком. — Вот как, значит, — кулак сжимается, и ноготь, особо отросший, выедает кровавую лунку на коже. — Тогда передайте, что мне нужны личные вещи и средства гигиены. Ну, носки, трусы. Бюстгальтеры можно? А то я не знаю, вдруг кто-то пытался вздёрнуться на лямке. — Конечно, мисс, — пластиковая Хелен благосклонно кивает. Её тёмные глаза сужаются, и в них отчётливо читается непреднамеренное предупреждение. Каждое ваше слово может быть использовано против вас. — Я всё передам. Дежурная комната находится в конце коридора на случай, если у вас возникнут сложности. Я и мои сменщицы всегда готовы помочь. Медсестра уходит, напоследок окинув Карлу внимательным взглядом, и закрывает за собой дверь. Ни ключа, ни затвора, но свобода — не абсолют. Монтенегро позволяет себе испустить долгий, протяжный вздох, разорвавший грудину. Сейчас бы завыть и забиться в истерике, но в дежурной комнате наверняка найдётся намордник и смирительная рубашка. С каких вообще пор лечебницы стали похожи на курорт? Раскусив горький опыт, как таблетку, Карла была убеждена: слова «медицина» и «частные руки» никогда не должны стоять в одном предложении. И всё же она здесь, потому что Леон. Как бы ей не хотелось прострелить ему голову от злости, стоило признаться себе на чистоту — он не желал ей вреда. Но её коробило, коротило, злило: непринятие сводило с ума, как белый, который так ненавистен. Когда он окажется перед ней, виновато объясняясь, Карла обязательно влепит ему пощёчину, а пока… Мягкая кровать приятно пружинит, продавливаясь под тяжестью тела. Если закрыть глаза, белый больше не льётся в глазницы, как порция порошка. Давай мыслить рационально. Леон не оставит её здесь надолго; они же обсудили это, пусть он и не был с ней до конца искренним — ему просто нужно выиграть время. А в одиночестве времени много. Совсем как в камере с непробиваемым стеклом — оно, время, тогда ведь тоже остановилось. Когда Леон нашёл её после убийства Беатрис на первичной стадии мутации, стрелка впервые тронулась. — Господи, как же невыносимо, — Карла ёрзает на слишком мягкой постели и смотрит на слишком белые стены. Её всё ещё распирает, будто в утробе рвётся наружу то, что родилось в Эль-Пасо. От бессилия и безысходности чудовище хотелось выпустить наружу. — Ладно, дыши. Дыши, Карла. Клэр говорила, что дыхательная гимнастика — практика полезная, и она работает. Техника альтернативного дыхания через ноздрю снижает частоту сердечных сокращений, уменьшает уровень напряжения в теле и значительно снижает стресс. Поэтому Карла никогда не видела Клэр, бьющуюся в истерике. В отличие от неё. Большой палец правой руки задевает правую ноздрю, накрывая; через левую — вдох. И так по кругу. Карлу успокаивает не дыхание, но череда механических действий, на которых нужно сосредоточиться; так, после десятого повторения это начинает приносить свои скромные плоды. Тревожность не проходит совсем, но ослабляет хватку на горле. Всё хо-ро-шо. В конечном счёте, её выплёвывает из палаты — той, что 2-18 — и несёт прямо по коридору. Если сказали общаться, нужно хотя бы попробовать. Может, она даже найдёт здесь богатую женщину — отдыхающую — лечащуюся от шопоголизма. У богатых здесь свои причуды и причины для сумасшествия — тоже. В холле дышится легче. Может, в нём меньше вырвиглазного света; может, больше места — если бы Карле разрешили остаться здесь, её состояние действительно бы улучшилось. Пусть и временно. Тишина дует из оконной створы, поставленной в режим проветривания; Карла беспокойно глядит вниз — сквозь решётку, потому что так безопасно — и видит зелень презентабельного газона. Снаружи не было белого; внутри — красного, жёлтого, голубого. Ничего. На мгновение Карлу мутит, и ей приходится снова выдохнуть, выталкивая из себя сгусток стресса. Первый день, даже неполный, становится пыткой. Смирение, как обещали (то есть «Вы адаптируетесь, мисс»), не приходит моментально. И это плохо. Створа в режиме проветривания напомнила о квартире Леона, где она скуривала пачку вишнёвых. Под кожей шевелится. Это похоже на уколы тысячи иголок подряд — в руки, ноги, голову, под ногти и в центр зрачка. Ярость снова устремляется вверх, концентрируясь на кончиках пальцев — они скручиваются от судороги, разъезжаясь в разные стороны. Вместо руки — лапа. Животная. Должно ли так быть? — Дыши, ещё раз, — Карла тянет носом свежий воздух, прикусывая губу. Мышцы не расслабляются, а в голове стучит. Раз-два-три… десять. Раньше проблемы с самоконтролем не были такими очевидными, хотя, само собой, давали о себе знать. Просто дома, на свободе, было спокойно. Потому что Леон. Одного его взгляда хватало, чтобы усмирить беснующихся внутри уродцев. Сейчас его не было, и они стали хозяевами, завладев её телом.Гнев — уродец; злость — уродец; ненависть — уродец; горечь — уродец.
Ладно, допустим, у неё есть проблемы, и Карла давно не справляется. Раньше так не казалось. Как и сказал Бёртон, ей повезло, что морали и порядочности в Леоне было много. Ухватившись за него однажды, Монтенегро больше не смогла отпустить. Мир держался на большой черепахе и трёх китах; Леон Кеннеди — держал мир для неё. И это казалось правильным. Неужели так плохо иметь человека, ради которого лезвие хочется спрятать поглубже в комоде? Нет. Да? У таких историй плохой конец. Карла тяжело дышит, вздрагивая; из широко открытого рта, как у рыбы, вырывается булькающий хрип, утонувший в глотке. Оттуда полезли осколки — нет, паника. Больница — не фармакологическая лаборатория в Эль-Пасо, но до чего же они похожи. По-че-му? Стены качаются и двигаются, загоняя в ловушку. В окне вместо презентабельного газона взрывается другой город. Карла отшатывается, смаргивая видение, и пару-тройку раз бьёт себя по щекам до громких шлепков. Кровь, не застывшая в теле, приливает и обдаёт жаром. С новым вздохом-выдохом сердцебиение восстанавливается. Вспышка сворачивается, не сгорая. Шаги по коридору — её собственные — раздаются шелестящим эхом. Палаты 2-8, 2-7, 2-6, дежурная комната. Дежурная? Большие окна с витражами и маленькая, чуть приоткрытая дверь. Женские голоса медсестёр перекликаются с заговорщицким шёпотом. — У нас в 2-18 особенная пациентка, — стеклянный голос Хелен заставляет зубы болезненно скрежетать. Карла навостряет уши, затаившись возле стены. — Мистер Бёртон курирует её лично. Нужно внимательно следить за ней. Особенная пациентка. Монтенегро сглатывает, чувствуя, как грудь прошивает. Холодный пот выступает на спине, облизывая позвоночник. Допустим, в этом не было злобы и злых, чудовищных планов. Особенная — потому что из-за Леона. Бёртон же обычно не работал с пациентами лично, предпочитая заниматься организационными вопросами, и выдавая план лечения специалистам из его штата. То, что он уделяет ей время — нонсенс. Карла не успевает среагировать, когда дверь открывается, и на пороге показывается вся та же Хелен, словно из пластика. Она видит её лицо, по-настоящему хмурое и мрачное, такое настоящее, и не верит в возникший диссонанс. Может, в конце концов, ей просто почудилось — сублимированная улыбка снова зловеще блеснула. — Мисс Монтенегро? — Хелен окутывает призрачная дымка из ласки и приветливости. — Вы искали меня? Что-то нужно? Карла тихо вздыхает, плечи опускаются и вздымаются вновь. Нервно, дёргано. В чёрных зрачках кошмар мерещится снова. — Я искала, где выпить воды. Кулер, кран, что-то такое, — голос дрожит, и он её выдает с потрохами и головой. — Конечно, мисс, я принесу, — Хелен вежливо отзывается. — Идите в свою палату. Я приду через пару минут. Монтенегро не спорит, возвращаясь к себе, как побитый щенок. Сердце прыгает, предчувствуя нехорошее. Палата встречает равнодушным белым и чёрным экраном не включённого телевизора. Ей бы только пережить первую ночь, потом, думает, будет легче. Когда Карла заселилась в общежитие во времена учёбы, ощущения были схожими. Без отца и матери самостоятельность казалось непосильной. Теперь — без Леона. Ведь это самое «без Леона» как отсутствие во время принятой дозы. Ломка. Горячка. Бред. Мысль прерывается, когда Хелен входит в палату, принося с собой стакан, полный воды, и маленькое блюдечко… с таблеткой. Капсулой. Карла болезненно хмурится, в живот метаморфозно прилетает ударом. — Что это? — Не стоит волноваться, мисс, — медсестра спешит успокоить. Она, в самом деле, очаровывает и обезоруживает, если бы не… если бы Карла была способна купиться на чужую доброту. — Мистер Бёртон рекомендовал дать вам седативное, чтобы вы могли спокойно спать ночью. Незнакомая обстановка — большой стресс для вас, я понимаю. — Я… — не буду. Монтенегро моргает, растерянно и рассеянно, паника на грани коллапса преследует вместе с сине-красным и красно-синим. С какой стороны ни посмотри, дело всё равно дрянь. — Хорошо. Таблетка в ладони не выглядит подозрительной, но она всё ещё таблетка. Капсула. Незнакомая. Карла отправляет её в рот, гоняя по полости, и прячет под языком, не раскусывая. Для вида запивает водой. Молится, чтобы пластиковая Хелен ушла. — Откройте рот, пожалуйста, Карла. На бледном лице напротив пробуждаются тени, упавшие на лицо. Карла застывает с разлагающейся капсулой и видит перед собой Беатрис. Странно, до чего же они друг на друга похожи. До ужаса. Ей не остаётся ничего иного, кроме как покорно сглотнуть: красно-синий проваливается в утробу и тихо-тихо шипит изнутри. — Отлично, мисс, — Хелен довольно прищуривается, благосклонно кивает и забирает из рук гранёный стакан с недопитой водой. — Скоро принесут ужин. Если вы уснёте раньше, не переживайте, порция для вас сохранится. Карла опускается на кровать, трогая руками мягкий матрас. Если у неё появится что-то острое, с этим можно будет работать. Но не с доверием. Разочарование и страх кусают в глаз, выдавливая первые слёзы. Кровать прогибается под её весом, когда Карла ложится, умостив голову на подушку и вытягивая ноги. Твою мать. В происходящее трудно поверить, но оно есть. Леон ни о чем не мог знать. В первый час после приёма странной пилюли Карлу начинает знобить. Голова тяжелеет от боли, дыхание в груди становится колом, и практика, которой её научила Клэр, больше не помогает. Ладонь тянется к шее, оттягивая ворот футболки, внезапно ставшей удавкой, трогает горло, тянет вверх кожу, пытаясь облегчить свою боль. Ко второму часу клонит в сон, но Монтенегро сопротивляется. В глазах мельтешат чьи-то тени, хотя, она уверена, в палату никто не входил. Обещанного ужина никто не принёс. Голос Беатрис называет её по имени, и Карла ей отвечает: — Мама.***
Процесс мутагенеза простейших амфибий до рыб длился 15 миллионов лет.
***
Ожидать, что Клэр пустит всё на самотёк и оставит Леона наедине с его болью, было, по меньшей мере, глупо; спорить с ним о том, что она действительно может быть полезной — то же самое, что стучаться в пустой дом и ждать, пока с той стороны кто-нибудь откроет. Бесполезно. Первые этапы её поисков начались с открытого окошка браузера и пожелтевших газетных страниц. Ключевые слова по запросу «Психиатр» и «Бёртон» привели к ярко окрашенному жирным шрифтом «Феномен современной психиатрии». Уникальные методы лечения и коррекции поведения — взрослые и дети, мужчины и женщины, он брался за всех и ставил на путь истинный. Способы его лечения, безусловно запатентованные печатью государства, широким массам не раскрывались. Гриф секретности был безусловен. — Лечение агрессии, галлюцинаций, депрессия… — Клэр вчитывается в мелкий текст, нервно постукивая ручкой по вырезке из газеты и случайно задевает чернилами левый глаз Бёртона. — Доктор медицинских наук, лицензия. На первый взгляд всё было чисто и гладко. Жирная печать Министерства здравоохранения не вызывала сомнений в своей подлинности. Безупречная работа, хорошие отзывы и высокие рейтинги — они не вели протоколов и не сохраняли личные данные; прекрасное место для сына толстосума, подсевшего на иглу мнения своих не очень хороших друзей; здесь можно спрятать опостылевшую жену и уехать на Карибы с любовницей; здесь можно… Клэр заметно передёргивает. Что она знала о Бёртоне со слов Леона? Так уж вышло, что все выжившие однажды были бесконечно больны. Каждый выживший расправлялся с собой по-своему: один глотал таблетки горстями за раз; другой уложил себя в окровавленную ванну; третий хотел дотянуться до Бога и воздать ему по заслугам, но случайно рухнул с крыши высотки. Неважно, как они справлялись с собой, итог всегда оставался один — выживший не хотел жить. Тогда и появился Бёртон, нанятый руководством Отдела по обеспечению безопасности, для качественной промывки мозгов с содой и хлоркой. Один из немногих, кто был посвящён в тайну о биоорганическом оружии, он всегда умел находить единственно правильные слова. Сердце монстра всё ещё поддавалось лечению. Дальнейшие разговоры о прошлом Леон пресекал на корню, и Клэр могла довольствоваться лишь объедками от ценной информации, так нужной ей в этот момент. Аксиому «Бёртон — хороший» отчаянно хотелось предать сомнению. Исправно настроенная интуиция в нужный момент всегда предательски замолкает. Помимо скудных фактов из биографии феномена Бёртона, Клэр обзавелась чёрно-белой ксерокопией фотографии Тэйта Андерсона — врага нужно знать в лицо, но это не принесло результатов. Информация о следователе РУМО, ожидаемо, была скрыта. Ни фото с вечеринки на выпускном, ни профиля «Facebook». Ни-че-го. — Что же ты наделал? — Клэр устало вздыхает, снимая очки, и массирует переносицу. Леон совершил фатальную ошибку. Если не для самой Карлы, то для их отношений. Преданная однажды, она едва ли сможет простить. И всё же до этого было далеко. Кеннеди обещал не затягивать принудительное лечение дольше, чем на пару недель — этого, по его мнению, было достаточно, если действовать тихо и осторожно. Клэр не хотела становиться катализатором, пробудившим то самое «худшее», но ей стоило хотя бы попытаться. Набор упорядоченных действий работает исправно: тихо ускользнуть из дома, тихо поймать такси. Её не ловят и за ней не следят. Обычная вылазка по средам, никто бы не удивился — Клэр замечали в местах и похуже. — Остановите здесь, пожалуйста, — Рэдфилд торопливо указывает на парковочное место рядом с тротуаром для пешеходов, ведущим к клинике. — Можете подождать? Я заплачу, сколько нужно. — Двойной тариф, мэм, — водитель лениво фыркает, безучастно почёсывая висок. Клэр маняще хрустит смятыми в кармане купюрами, задабривая. Маленькие глазки почти загораются алчным восторгом. — Тогда без проблем. Удачи там. — Ага, спасибо, — слегка хлопнув дверью, Клэр задумчиво оглядывается по сторонам. Как и ожидалась, клиника, напичканная таким сводом услуг, была огромна. Несколько корпусов, соединённых между собой длинными коридорами; просторная прилегающая территория и мощёные тропинки, ведущие в чей-то ад. Клэр шумно выдыхает, чувствуя, как сердце в груди неуютно сжимается. Воздух здесь тяжёлый и спёртый, совсем как загнанный в банку, хоть и на улице. Внутри лучше не становится: белизна и запах медикаментов царапают ноздри; повсюду шарканье ног и колыхающиеся на стене плакаты о том, как помочь больному — к пособию по распознаванию психа среди нормальных никто не притрагивается. — Добрый день, — Рэдфилд вежливо улыбается медсестре, стоящей за стойкой регистрации. Та неприветливо кивает в ответ, задумчиво перебирая бумажки. — Я бы хотела узнать о времени посещения пациентов. — У вас есть разрешение? — женщина требовательно тянет руку к прорези окошка, даже не глядя; затем, не получив ничего, раздражённо вздыхает. — Разрешение, мэм. От близких родственников пациента или от главы отделения. Ну? — Глава отделения — это мистер Бёртон? — Клэр невозмутимо стучит пальцами по гладкой поверхности стола. Улыбка, неизменно гладкая, не сходит с лица. — Я могу к нему попасть? — Да, можете, — женщина фыркает в ответ. — Только подождите, у него сейчас посетитель. Клэр послушно кивает, отходя в сторону. По крайней мере, теперь у неё есть реальная возможность перекинуться с Бёртоном пару-тройкой незатейливых слов и прощупать почву под ногами Карлы. Может, в действительности всё не так, как она успела себе надумать? Рэдфилд терпеливо садится на кожаный диванчик в зоне ожидания и безразлично листает журнал о новейших открытиях в медицине. Взгляд блуждает от строчек до закрытой двери с именной табличкой доктора Бёртона. Секунда в голове щёлкнула и воплотилась в минуту — и так раз пятнадцать по кругу. — Ну, давай уже, — она шепчет сквозь плотно сжатые губы, ёрзая на месте. Клэр, обычно резвая, как шальная пуля, в состоянии ожидания находилась редко. Ей бы идти напролом, ворваться в двери, но… Дверь разъехалась в сторону, и Рэдфилд облегчённо вздохнула, готовясь зайти вслед за вышедшим посетителем. — Наконец-то. Но… Позвоночник едва ли не трескается от разряда, по нему прокатившегося. Импульсы коротят и замыкаются в голове с визгом и рёвом. Чёрно-белая ксерокопия фотографии Тэйта Андерсона запекла под тканью кожаной куртки. Шавка из РУМО, как говорил Леон, скалится благодарно, рассыпаясь в прощании; из недр кабинета Бёртона слышится, что всё решено. Реакция срабатывает быстрее, чем Клэр удаётся обдумать: камера смартфона фокусируется на цели — затвор щёлкает. Андерсон оборачивается мгновенно, пока Клэр чертыхается. Он обводит её долгим взглядом, и челюсть его опасно двигается — из собачьей, воистину, пасти вырывается почти рык. — Мисс? — он целится в неё пальцем, наступая. Рэдфилд сглатывает, семенящей походкой двигаясь к выходу, будто ничего не произошло. — Постойте-ка на секунду! Я к вам обращаюсь! Добравшись до двери, ведущей к выходу, Клэр ускоряется, перепрыгивая ступень за ступенью. То, что она попалась так глупо, было огромной проблемой; если он настигнет её сейчас — проблем станет ещё больше. Для неё, для Криса, для Леона. Для Карлы. Мысль о том, что её первые подозрения подтвердились таким ужасным образом, увы, не обрадовали. Ощущение победы оборачивается крахом и разочарованием, слоящимся на языке. Они всё знали. Клэр толкает тяжёлую дверь; оттуда по тротуару, прыгнуть в такси и попетлять по городу, запутывая след, как можно тщательнее. Остановит ли это того, кто уже влез под кожу? Нет. — Чёрт! — Клэр тихо шипит сквозь зубы, когда её хватают за плечи и грубым движением оттаскивают в сторону. Щербатая стена облизывает позвоночник, заставляя задушено вскрикнуть. — Какого…? Андерсон глядит на неё, и в его глазах Клэр действительно видит разверзнутую бездну. Ни Леон, ни Крис не преувеличивали, когда называли его монстром. Ему не было пятидесяти, что-то среднее между тридцатью и сорока пяти; достаточно молодой и не в меру исполнительный — в РУМО другие не попадали. — Вынужден спросить у вас, мисс. Вы фотографировали меня, — его хватка на плечах тяжелеет. Узловатые пальцы нащупывают её кости, ища слабое место. Свободной рукой псина обхватывает запястье, поднимая руку с зажатым в ней телефоном, на свет. — Дайте сюда! Немедленно, не заставляйте меня делать вам больно! Просто. Дайте. Сюда. Ваш. Телефон. Клэр щурится, вырываясь; сдавленно шипит, пытаясь уличить удобный момент, чтобы извернуться. Тэйт, в самом деле, не боец. Не крепкий, не стойкий, он не переживал того, что пришлось испытать самой Клэр на собственной шкуре, и уж тем более он не был ровней Леону. Всё, что было у него в рукаве — определённая доля власти и кожаное кресло начальника. — Пусти! Пусти меня, — Рэдфилд почти вскрикивает, чувствуя, как пальцы её слабеют под натиском Андерсона. — Уродец! Удивлённый и выбитый из колеи, он ослабляет бдительность, и Клэр этим пользуется. Удара коленом в живот достаточно, чтобы оттеснить от себя Тэйта и бросится прочь. Он кричит ей вслед, поскуливая, но не устраивает погони. У него в памяти лицо и хорошие, натасканные ищейки, а Вашингтон полон чутких ушей и громкоголосых. Клэр облегченно вздыхает, видя такси, по-прежнему ожидающее её на обусловленном месте. — Поехали быстрее! — дверь надёжно хлопает. Плечи вздымаются не от побега, но от страха. Погони естественны, как потребность в воздухе, но к ним никогда не привыкнешь. — Давай. Она возмущённо дёргает бровью, бросая на водителя требовательный взгляд. Тот озадаченно моргает, включая задний ход, и отъезжает с парковки. Клэр вяло растекается по сидению, приводя себя в чувства. Напряжение спадает, обращаясь в дрожь и тремор конечностей. Телефон, единственное её доказательство, (не) надёжно запирается в кармане на молнии. Голова разрывается. Карла, убивающаяся по ту сторону больницы, дёргается от боли — Клэр заглатывает иллюзию целиком и не списывает её на поднявшийся уровень адреналина в крови.