краснощёкая, обожжённая москва.

июнь. поздний вечер. жара в Москве неминуемая. — говорил же тебе: не ходи, Миша, на улицу без футболки... - причитает, - вот сиди теперь да терпи. осторожно выдавливает капельку ”Пантенола” на пальцы и размазывает как можно медленней, при этом почти не касаясь. словно дразня. сначала по ключице, на что слышит тихий страдальческий хрип, потом – плавно переходя к плечу и лопаткам. массирует. Миша боится прикосновений к ожогам. даже сейчас, когда его касаются не грубые и тяжёлые, грязные, по мнению самого Московского, лапы Золотой Орды, а всегда нежные и столь осторожные родные руки, он всё так же дрожит и беспокойно ёжится в них. — Саш-ш, да не трогай там... - шипит. больно всё таки. но, раз Сашенька наказал ему «сидеть да терпеть», значит так оно и будет. — да расслабься же, чудо моё в перьях, - мягко, но настойчиво. всё знает, всё чувствует. каждое движение кожей, глазами своими серебристыми ловит. замечает мелкую дрожь под собственными пальцами и снова просит, на сей раз полушёпотом: — Миш, прекрати. я кусаюсь что-ли..? ну чего ты вздрагиваешь? - оставляет поцелуй за ухом, заставляя столицу растаять от нежности, и тихонько просит: — просто потерпи, ладно? тот вынужденно, медленно кивает. и вновь по коже пробегают мурашки от очередного касания. — Миша. окей, попытка не пытка. Романов медленно, нежно проводит по его губам кончиками тонких пальцев, улыбается, словно довольный кот. целует невесомо совсем, в волосы золотистые носом зарывается, шепчет: — если ты сейчас же не успокоишься, я зацелую тебя до полусмерти. - и, как бы в подтверждение своих слов, аккуратно облокачивается руками о спинку стула и голову склоняет так, что кудри тёмные щекочут Москве нос. губами осторожно касается скулы, ведёт влажной дорожкой до уха. мочку прикусывает, языком ласкает. Москва в ответ дышит рвано, загнанно, губы свои алеющие в тонкую полоску смыкает. кожа у него, у Миши, бледновата(но не бледнее Сашиной), к свету солнечному чувствительна. потому летом Александр всегда звонит ему напомнить, что выходить на улицу без чего-либо на плечах — не предвещает ничего хорошего. а ежели тот всё же ослушивался его наказов — тут уже и спина, и шея, и плечи на солнце румянились, а ожоги сильно саднили. — я не против. назад откидывается, слегка спустившись на край стула. шею вытягивает, подставляясь, и Саша не отказывает ему в новом поцелуе. мокром, с-ума-сводящем. всё-всё-всё зацеловывает: щёки красные, нос, глаза. губы тоже без внимания не оставляет. пальцами по груди его шарит, соски чуть пощипывает, и Московский едва сдерживается, чтобы точно не сойти с ума. терпит. воздухом давится, забыв, как дышать. только вот... неожиданно накатившее возбуждение не даёт ему нормально сосредоточиться. — ох, Миша, - руки опускает ниже, скользнув к резинке ярко-синих шорт. но ощутив, как напряглись мышцы живота, тотчас укладывает на место. - у нас ведь ещё вся ночь впереди... потерпи ещё чуть-чуть, коть, - вкрадчиво, с придыханием. - скоро тебе станет полегче. не зажимайся, хорошо? - тот кивает, - чем быстрее мы закончим, тем быстрее пойдём в постель. — хорошо, - устало вздыхает, потирая переносицу, - не буду. и Петербург снова целует. ненавязчиво, всю нежность вкладывает в поцелуй, даря его Мише. а тот расслабляется, разрешая наконец закончить ”процедуру”. — честно говоря, твои губы мне как-то больше помогают, чем эта пакость. ещё пахнет так... - осекается, пытаясь придумать такое слово, к которому Саша придираться не станет, - мм, резко. наверное, он хотел сказать: ”мерзко”. но его всё равно ничего уже не спасёт от холодных пальцев, коими Саша сейчас с боков его охватывает. Московский вздрагивает, всхлипывая, чувствуя яркий контраст между Сашиными ледяными, как ему показалось, руками и своей, буквально ”горящей”, кожей. — Саш... тот улыбается. беззвучно смеётся, своими пепельными глазами всматриваясь в Мишины аквамариновые. «если бы ты только знал, какой ты сейчас красивый...» — м? — что ты делаешь? я сейчас точно задохнусь... Романов вновь склоняется, шутливо произносит: — не беспокойся, я не дам тебе задохнуться. целует в макушку. — приподнимись немножко. и Миша слушается, делая так, как ему сказали. — вот так, умница. - шепчет, - закрой глаза и не открывай. закрывает. комом в горле застревает вопрос «чего ты от меня хочешь?». — держи руки на подлокотниках. не поднимай, пока я не разрешу. - поглаживает по плечам, отчего те покрываются мурашками. скользит вверх по шее и выше, останавливаясь на ушах. те краснеют, и Москва вместе с ними. проводит вниз по щекам. левую руку укладывает обратно на плечо, чуть надавливая, правой же — касается губ столицы. Миша напрягается, и судорожно выдыхает, стоит Саше два из них слегка протолкнуть внутрь. однако он сразу же убирает их назад, к плечам. «играется, паршивец...» благо, рядом стоит столик, и он уверенно берёт с него то, что ему нужно. что-то прохладное скользит вниз по горячей груди, и Московский надломанно сипит, жмурясь: — Саша?.. что это? — крем. - по щеке гладит, успокаивая, - не жмурься, я тебе ничего не сделаю... - беспокоится. - он всего лишь немного подмораживает, чтобы не жгло. - вполголоса как можно ласковее произносит, где-то совсем близко к уху: — можешь открывать глаза, я больше не стану тебя мучить. Саша — душенька нежная, никогда больно не сделает. с Мишей хочется только так. мягко. осторожно, без напора. именно поэтому Москва с ним чувствует себя в полной безопасности. Саша — это целый ворох нежности, тепла и уюта. Саша — это не он.