Днем король, ночью - шлюха

Голова Эйгона свисает с края кровати, так, что он видит над собой не только высокий потолок собственных покоев, но и кусочек алеющего закатного неба в открытом окне. Он полностью обнажен, ему немного неудобно лежать вот так — в легких будто не хватает кислорода, но он не уверен, что это из-за запрокинутой головы и пережатого горла, скорее всего, так действуют на него руки и горячий рот, который прямо сейчас покрывает поцелуями все его тело. Ему бы переместиться поудобнее, но он этого не делает. Какой-то его части нравится лежать вот так, в неловкой позе, нравится, что его взяли грубо, рванули одежду, повалили на кровать, словно шлюху, девку из борделя, которой заплачено звонкой монетой и которая за пару медяков будет делать все, что ей велят. Эйгон не стоит и медяка, он готов делать это бесплатно. Шлюха и есть. С каждым новым поцелуем, спускающимся все ниже от шеи к груди и животу, его голова пустеет. Первый поцелуй — и из головы улетучивается любое знание о Железном троне и порядке его наследования, второй — и Эйгон забывает о том, что у него есть старшая сестра, которая прямо сейчас на Драконьем Камне созывает сторонников, планируя бойню, третий — и он больше не помнит, что в войне напрямую виноват тот, кто прямо сейчас буквально пожирает его своим ртом. Вся его прошлая жизнь, все, что происходит внутри и вокруг него, сжимается в одной крохотной точке, и точка эта сейчас где-то в районе его текущего члена, к которому все ближе и ближе подбираются жаркие и влажные поцелуи. Эйгон не пил вино сегодня, но он так чертовски пьян этим вечером. — Эймонд, — стонет он протяжно и тихо, когда рот младшего брата оказывается на его члене. Он держится пока, стараясь не сорваться на крик, не раскрыть их перед Кристоном Колем, стоящим за дверью неусыпным блюстителем безопасности своего короля. Ах, Коль, знал бы он, что самая главная опасность, сама его погибель, смотрит ему сейчас прямо в глаза, проходясь губами и языком по его возбужденному достоинству, высасывая остатки разума. — Раздвинь ноги шире, — слышит он и не успевает даже голову поднять, как Эймонд хватает его за правую ногу и резко тянет на себя. Эйгону вспоминается, как груб был с ним брат в тот день, когда нашел его, избегающего своей участи, желающего навсегда покинуть Королевскую гавань. Что ж, такую грубость он готов терпеть, он жаждет ее, она — все, что помогает ему пережить то, на что обрекли его мать и дед, не спросив. Он готов кончить только от того, как резок с ним брат каждую ночь, что они делят надвое, как безжалостен, почти жесток. Эйгон знает все, что ответит ему Эймонд на любые его слова. Но он желает это услышать. И он говорит. — Поаккуратнее, я вообще-то твой король. Эймонд вновь отрывается от его члена, его губы блестят от слюны, а в глазах множится похоть, смешанная с вызовом. — Нет, — произносит он властно, раздвигая ноги брата как можно шире и снова подтягивая максимально близко к себе, — никакой ты не король. Не здесь, не сейчас, не для меня. С этими словами член Эймонда наконец оказывается внутри Эйгона, и он стонет из-за того, как это хорошо, как правильно. Его собственный член почти болит, он знает, что скоро кончит, даже не прикоснувшись к нему, но брат продолжит его трахать, и в какой-то момент боль станет для него всем, что он когда-либо чувствовал. — Да? А кто же я тогда? — Эйгон и на этот бессмысленный вопрос знает ответ, но все равно задает его. Все равно играет в игру, которая уже столь привычна, почти обыденна, что даже для них двоих становится все более пугающей. — Кто я для тебя? Еще ни разу его брат не ответил не так, как предполагалось. И Эйгон знает, что когда и если это случится, все будет кончено для каждого из них. — Шлюха, — ожидаемо рычит Эймонд, переходя от медленных и плавных толчков к быстрым и яростным. — Моя подстилка, потаскуха, развратная девка. — Он задыхается и откидывает голову назад, прикрывая здоровый глаз. — На тебе клейма негде ставить! Эйгону знакомо это желание закрыть глаза и не видеть ничего, когда они делят постель — чувств и ощущений так много, что это почти больно. Болят кончики пальцев от прикосновения к горячему телу напротив, болит голова от дурманящего аромата, исходящего от распущенных волос Эймонда, болят пальцы ног от того, как он сжимает их, пока брат втрахивает его все глубже в перину и простыни, болит его забытый член. Его удовольствие нарастает — вот-вот прольется ему же на живот, но Эймонд крадет его оргазм, выходя резко. Он грубо переворачивает Эйгона, бросая ничком, точно живую куклу. Больше они не разговаривают, только делают. Эймонд сгибает одну ногу брата в колене и короткий миг ждет чего-то. Эйгон ощущает спиной его тяжелый взгляд. Он уверен — во взгляде этом лишь похоть. И ошибиться бы он не хотел. Когда Эймонд наконец входит в него сзади, то тут же наваливается всем своим телом и снова целует везде, куда может дотянуться. Эйгон стонет, пока быстрые, короткие многочисленные поцелуи расцветают на его шее, плечах и лопатках. Ему хочется закричать: «укуси меня, не целуй», но, кажется, ему впервые страшно не получить того, чего он жаждет. Спустя секунду Эймонд все же кусает его в плечо больно, и Эйгон не может сдержать громкого крика. Знания о том, что за дверью стоят на посту гвардейцы во главе с их лордом-командующим, тоже выебано из него, как и все остальное. На короткий миг существует только эта комната, в которой — он, Эймонд и желания их тел. — Ты красивый, как девушка, — внезапно говорит продолжающий его трахать брат, — зачем ты такой красивый. — Для тебя, — с усилием выстанывает Эйгон, — только для одного тебя! Он кончает, как и предполагал, ни разу не дотронувшись до себя. Его руки сжимают подушки, пока член пачкает простыни под ним. Эймонд отстраняется немного, теперь почти весь его вес удерживают руки, сжимающие ягодицы Эйгона. Он и не думает останавливаться, а Эйгон, несмотря на боль, которая уже сменила наслаждение и удовольствие от разрядки, не просит его об этом. И никогда не попросит. По тому, как быстро и рвано начинает в какой-то момент двигаться внутри него младший брат, он понимает, что тот тоже близок к тому, чтобы кончить. Эйгон хочет, чтобы эта сладкая пытка скорее закончилась; он хочет, чтобы Эймонд никогда не останавливался. Он слышит громкие стоны — свои или Эймонда — не важно — и чувствует, как горячая сперма брата проникает глубоко в него, на миг заполняя собой пустоту. Еще секунда — и Эймонд заваливается на бок рядом с ним, и Эйгон тоже поворачивается так, чтобы оказаться к брату лицом к лицу. Здоровый глаз Эймонда закрыт, но сапфир глядит прямо в душу, мерцая в тусклом свете свечей. Он смотрит в него, и воспоминания — знания — отринутые на время, наваливаются с еще большей тяжестью. Закрыть глаза сейчас и сделать вид, что ничего не происходит, — все равно, что пытаться развеселой музыкой глушить крики из камеры пыток. Но он закрывает глаза. Хочет вырвать у вечности еще мгновение. Хочет забыть, что кровавая бойня почти здесь — в этой самой постели, а он — в центре нее. — Эг? Нет. Только не это. Никакой он не Эг. Просто шлюха. Беспрекословная, покорная, ничего не решающая. — Эйгон? Он открывает глаза усилием воли и видит пристальный взгляд своего брата, изучающий, пробирающий до нутра. Он не успевает попросить Эймонда заткнуться и ничего не говорить, как тот произносит: — Это война. Она скоро будет здесь. Глупый, глупый младший брат… Будто бы он не знает. Страшный, душераздирающий крик, прорезающий тишину ночи где-то в стороне покоев вдовствующей королевы, дарует им новое горькое знание — глупцы они оба. Война не придет сюда скоро. Она уже здесь.