Джин для ванн

Джин для ванн (Bathtub gin) — жаргонизм времен сухого закона в США, обозначающий некачественный, иногда даже опасный продукт, произведенный в кустарных условиях.

Моя тетка охала и вздыхала: «Тебе давно пора успокоиться с этими объявлениями, мой ненаглядный несмышленыш! Не пиши их. Всем давно известно, что в бульварных газетенках не сыскать порядочную невесту». Я до последнего не предавал значения ее словам и продолжал слать объявление за объявлением. Их содержание было до ужаса банально: «Я образован, интересен, владею шоферскими навыками и тружусь автомехаником». Можно было еще добавить «красив», но что-то подсказывало мне, что протез в половину лица отнюдь не украшает мужчину. Но все это лирика. Просто теткины слова играют слишком новыми смыслами, когда бульварные газетенки сводят меня с Айви Чаттерлей. Поначалу эта юная пичужка, мисс Чаттерлей, шлет ответ с невинным флиртом и жухлой фотокарточкой. Потом она приглашает меня выпить на похороны… Да-да! Именно выпить, и именно на похороны. Я точно не знаю, зачем соглашаюсь. На следующее свидание Айви заявляется со своим коллегой-макаронником и говорит садиться за баранку катафалка. У нее — лучезарное обаяние и дар убеждения. У коллеги — пистолет в кобуре. Вместо предложения руки и сердца — предложение, отказываться от которого опасно для жизни. Катафалк гремит колесами, разметывая щебень в разные стороны. Мы мчим вдоль побережья Мичигана, покачиваясь из стороны в сторону, словно плывем. Холодное солнце бликует в зеркалах заднего вида, и я на мгновение нахожу вечер удивительно красивым, а саму ситуацию, черт подери… безумной и необычной. Как в романах, что пролистывает моя тетка. Я даже толком не интересуюсь, куда мы едем и во что это может перетечь, но от волнения немного дергается веко, задевая стенки лицевого протеза. — Когда стемнеет — не вздумай врубать фары. Усек, шнурок? — Угроза макаронника в аккуратном костюме и шубе грубо вырывает меня из мыслей. Его акцент режет слух. Он трет неаккуратную щетину на узком лице и вскидывает бровь. Я киваю. Макаронник общается так, что меня не покидает желание раскрошить его длинный с горбинкой нос. Желательно кирпичом. Но я держу себя в руках. У него, как уже было подмечено, ствол… Пистолет. Внушительный такой, кажется, германский. За моей спиной, кстати, ютится гроб. Хвала небесам, что пустой! С двух сторон от него тесные сидения. Айви расслабляется на одном из них: беззаботно жмурится в рыжих закатных лучах. Ее лицо кажется мне миловидным, даже невинным… — Все бывает в первый раз, верно, Теодор Вильсон Лоуренс? — Голос Айви напоминает кларнет в джазовой пьеске. — Ты говорила, это будет свидание. Я думал, ты ищешь мужчину… — Ты, кажется, вообще все не так понял, парниша! — перебивает она и раскидывает руки в стороны, — Больно нужно вас, мужиков, искать. Вы и так повсюду. Я искала шофера, теперь смекаешь? Я сорвала джекпот! Эти слова звучат самую малость обидно, но, когда за ветровым стеклом катафалка темнеет, становится не до всяких мелочей. Макаронник приказывает останавливаться, и я, пожалуй, слишком нервно давлю на самую левую педаль. Тормоза лязгают с протяжным жалобным скрипом, и автомашина, чуть дрожа, жмется к обочине. Двигатель протяжно рокочет, стучит, а потом умолкает. Так, как обычно замирает сердце. — За каким грузом мы прибыли, мистер… — Кристобаль Верецци, — наконец представляется макаронник. — Кристо… — Для своих я просто Крис, — говорит он и зачем-то хлопает меня по плечу, будто пройденные сорок миль сделали нас добрыми приятелями. — Так за каким грузом, мистер Верецци? — Всего-навсего джин для ванн, шнурок. Непыльная работенка, — он говорит это настолько невозмутимо, словно мы и впрямь повезем банные принадлежности. Оставаться в неведении было бы проще… Жаль, я уже понимаю, что к чему и на что мисс Чаттерлей подписала меня с легкой руки. Я не спешу продолжать разговор. Оглядываюсь, подмечаю, как сильно впереди погнулись деревья, перекрывая без того малопроходимую, заснеженную дорогу. Если и придется рвать когти — то только назад и на полном ходу. Потом перевожу взгляд на быстро колышущуюся воду. Темные волны льнут к берегу, словно лижут коричневатый песок, а потом разбиваются о камни в мелкую белесую пену. Крис расхаживает из стороны в сторону. Изучает меня, словно удав кролика, а потом, наверное, считывает растерянность и говорит: — Madonna, парень! Я вижу — моя коллега так ничего тебе толком и не объяснила. Извиняй. Видишь ли, — его тон делается наигранно-дружелюбным, — у нас произошли непредвиденные обстоятельства. Нам срочно понадобился новый шофер. — А что с прошлым-то стряслось? — Он приболел. — А точнее передумал сидеть за баранкой, — совсем не к месту уточняет Айви, и в ее глазах недобро переливаются лунные блики. — Оплата не та, дело, понимаешь ли, пахнет жареным. Еще целая куча отговорок и все в последний момент. Он поступил как слабак. Но ты же не такой, Теодор? — Довольно, — Крис останавливает ее коротким, но очень понятным жестом. — Каждому свое. Где-то через полчаса прибудет наш груз. Холодок скользит по спине, а следом проносится волна отвратительных мурашек. Это не страх — это просто ветер. Он так и колышет волосы и упорно гуляет меж продрогших пальцев. Я тру ладони, усаживаюсь на булыжник, чувствуя, как лицевой протез натирает щеку, стоит лишь немного опустить голову. «Так почему я здесь?» — вопрос риторический, но ответ так и хочется отыскать в чехарде мыслей. Неужто дело только в моей доверчивости? Вряд ли. Двадцать семь — не тот возраст, хотя… Может, тетка права, и во всем виноваты брачные газеты? Но неужто только из-за Айви я теперь доставщик джина для ванн, незаконного спиртного? Конечно нет! И тут ответ приходит сам собой: виной всему кредиты, в которые бездумно влезла моя старая тетка. Много кредитов: на занавесочки, на тряпочки, на радио, на сервиз, на черт еще знает какую ерунду! Мы планировали расплатиться с ними уже к концу следующего года… Но все эти планы улетели в трубу вместе с Нью-Йоркской фондовой биржей в конце октября. Кризис… Или Депрессия… Как там зовут весь этот мрак напыщенные радиоведущие? В такие времена начинаешь особенно верить в чудеса. — Эй, Тедди, чего надулся? — Раздается игривый голосок Айви. — Как насчет глотка хихикающей водицы? Я поднимаю глаза и вижу внушительную жестяную флягу. Как только такая громадина незаметно умещается на подвязках у такой крохотной девушки? — Не будешь, значит, — заключает она, не дожидаясь ответа, и делает долгий жадный глоток. — Так-так-так, пьешь на работе. С каких это пор ты заделалась ирландкой, солнышко? — язвит Крис, нависая над мисс Чаттерлей, словно коршун. Она отнимает флягу от потрескавшихся губ и прячет. Морщится после горького напитка, а потом выдает как ни в чем не бывало: — Что?! У меня, между прочим, были ирландцы в роду по матушкиной линии. Какой с меня спрос? От одного глоточка еще никто не напивался. Да и вообще… Мне холодно, Кристобаль! Тебе разве нет? Он отрицательно качает головой, и все это начинает напоминать сценку из дешевого водевиля. В оправдание мисс Чаттерлей могу заметить лишь то, что оделась она и впрямь неважнецки: в шерстяной жакетик, кепи да брюки-галифе, как у наездницы. Ни в какое сравнение с моей шоферской курткой и добротной шубой нашего босса-макаронника. Крис глядит на серебристый хронометр, сухо отсчитывающий одну секунду за другой, и роняет сквозь зубы: — Мы на деле, Айви. На деле. Ты же знаешь, мне нужны надежные люди, а не пьяные туши. А тебе много и не надо, чтобы упиться. Айви виновато, может, даже огорченно отводит глаза. Я не пытаюсь вмешиваться в их разговор, но мне не нравятся ни тон, ни поведение Криса. Он быстро это замечает: глазастый. — Думаешь, я слишком строг, шнурок? Ты мне вообще-то «спасибо» сказать должен. Знаешь, сколько славных ребят оказалось за решеткой просто из-за того, что кто-то немножечко выпил в ответственный вечер? Мне остается лишь состроить скептичный взгляд. — Не горячитесь, мистер Верецци, мы все знаем: пить в нашей великой стране можно только по аптечному рецепту и только по большим праздникам. На то нам и акт Волстеда. — Я безуспешно стараюсь скопировать его манеру общения, кривлю губы в дурацкой неестественной улыбке… А потом понимаю: выходит не очень. — Двадцать минут, шнурок, ждать осталось двадцать минут, — цедит Крис, не отводя внимательных глаз от хронометра. Айви грустно хихикает, и я ловлю ее пытливый, очень живой взгляд. Хочу сказать что-то, хочу попробовать приободрить, а нужных слов на языке ну совсем не вертится. Мисс Чаттерлей делает робкий шажок навстречу — и тоже молчит. Странная немая сцена. И тут я внезапно вспоминаю, что было в том ее ответном письме с фотокарточкой: «Молодая, незамужняя, прелестная особа не против познакомиться и развеяться. Приходите по адресу «…» — это будут бурные «похороны»! Пароль: «У меня умерла бабушка». Я помню, как плутал тогда меж могил и в итоге набрел на скромное похоронное бюро. Помню, как назвал пароль и как меня неиронично спросили: «Вы впервые пользуетесь услугами нашей фирмы?» А когда я ответил, что точно так и есть — побуравили взглядом, но пропустили за потайную дверь — в отпевальную. Да, у этих ребят было отличное чувство юмора! Под отпевальной они подразумевали спикизи. Помню, как рявкнул какой-то тромбон, как грянула музыка, как толпа пестрых ребят подхватила меня у самого входа. Кто-то тогда обронил фразу, которую я почему-то помню до сих пор: «Денег ни у кого нет, но все их здесь тратят. На тряпки и бухло деньги есть — а на еду нет». Как иронично, что тогда же девица в коротком платье цвета шампанского предложила мне выпить. Я согласился. Первый стакан паршивого яблочного бренди обжег горло. Второй пошел легче. За третьим жизнь показалась мне не такой уж дерьмовой, а бренди не таким уж паршивым. За четвертым стаканом я проболтался моей собутыльнице, что вообще-то пришел на свидание и что ищу некую мисс Чаттерлей. А та только рассмеялась. Совершенно тепло и искренне. «Так ведь я и есть мисс Чаттерлей!» — воскликнула она, словно выиграла тысячу долларов в лотерею. Славный вечер мы все-таки провели тогда. Помню, как пятый стакан запрещенного пойла окончательно развязал языки: я с абсолютно неподдельным интересом обсуждал учебу Айви в медицинском колледже. А еще слушал про какую-то занудную сокурсницу по имени Конни и про то, какой же подлец ее прошлый возлюбленный. После шестого стакана мы болтали о кино. Я вдруг приметил, как сильно Айви напоминает мне Луизу Брукс из «Американской Венеры». Короткие матово-черные волосы Айви были уложены в ту же, что у актрисы прическу, густая челка спадала на лоб, глаза и невинная улыбка — ну просто не отличить от оригинала. Мисс Чаттерлей же дурашливо заметила, что я невероятно похож на железного дровосека из «Волшебника страны ОЗ». Должно быть, виной тому — мой протез. После седьмого стакана грохот золотых тарелок в бурлящем кругом джазе покрыл грохот посуды. Певучая скрипка издала трель, ей подыграла труба с сурдиной, и наконец распелся сухопарый черненький вокалист. После восьмого стакана Айви томно вздохнула, и я услышал предложение… Нет, настойчивую просьбу встретиться еще. В этом же месте, в этот же час. И что Айви придет не одна, а с коллегой. И вот теперь я понимаю: мисс Чаттерлей вообще-то была крайне честна со мной. Это я слишком много выпил и все не так понял. — Десять минут! — как-то слишком торжественно произносит Крис, и я потихоньку возвращаюсь в реальность. На горизонте среди бурлящих волн Мичигана проглядывается маленький зеленоватый огонек. Я замечаю его не сразу — только когда Крис указывает вдаль, а потом говорит: — Это, конечно, не «Настоящий МакКой», но в «Ахероне» и публика не шибко требовательная. Тебе там, кстати, понравилось? — Нормальный бар, мистер Верецци. Я все хотел спросить, где вы так хорошо выучили английский? Не то чтобы мне очень интересно. Просто хочется поскорее промотать эти оставшееся десять минут. Как пленку в киноаппарате. — Поверь, шнурок, ты бы выучил и японский, окажись в моей ситуации. Отец был человеком чести, раз тебе так интересно. Ну, понимаешь… Там, на Сицилии. Когда Муссолини пришел к власти, дела у нас пошли неважно. Фашисты арестовали отца и… Он умер. В тюрьме. Я достаточно ответил на твой вопрос? — М-да, жестоко, — сухо и невовремя добавляет Айви. Лицо Криса не кажется озадаченным. Но, наверное, от нахлынувших воспоминаний язвительный макаронник лезет в карман пальто. Достает портсигар, жмурится, и… Так и не решается закурить. Я догадываюсь, почему: дым может привлечь ненужное внимание. — Оставлять родной дом всегда тяжело, знаешь? Но у меня хватило прыти сбежать с Сицилии. Хватило сил и нервов. Я урвал спасительный билет на пароход, потом нашел своих. Нашел себя в Штатах. Понимаешь, шнурок? — Понимаю, мистер Верецци. Крис фыркает — но не злобно или насмешливо, а с досадой. — Да ни черта ты не понимаешь, на самом деле. И не поймешь, даже если очень этого захочешь. Очередная волна громко разбивается о камни, и ледяные брызги падают мне на ботинки. Зеленый огонек становится все ближе, его свет скользит по водной глади. Скоро все кончится. Мы просто возьмем груз. Просто уедем. А я просто получу деньги и расплачусь с четвертью наших с теткой кредитов. Может, потом мы даже заживем, как до краха фондовой биржи: будем есть индейку три… Нет, все пять раз в неделю! Будем жечь электрический свет когда вздумается и даже иногда ходить в кино. Будем жить, а не выживать. Черт! Точно… Помню. Я помню, как тетка захворала накануне моего второго свидания с Айви. «Надеюсь, твоя леди хотя бы из обеспеченной семьи», — обмолвилась тетка словно в бреду. Моя рука легла ей на лоб, и я понял — у нее жар. На докторов и пилюли снова потребовалось занимать деньги, и, хвала Господу, болезнь удалось победить. Почему после этого я все-таки пошел на еще одну сомнительную встречу с сомнительной девицей? Бог его знает! Ведь нужно было брать больше работы в автомастерской, нужно было попробовать найти вторую работу, а я… Я помню, как встретил Криса. В том же подпольном баре. Показная ленца, уверенность, костюм долларов за двести… Пока Крис молчал, был похож на актера, играющего богача. А когда заговорил, напомнил скорее манерного сутенера. «Да что ты все мнешься? Будь мужчиной! Хватит трястись как школьник! Мы с мисс Чаттерлей просто предлагаем тебе небольшую халтурку, не более», — снисходительно бросил он тогда, развалившись в бархатном кресле. — «Ты ведь шофер? Шофер! Быстренько отвезешь кое-какой груз — получишь полтинник. Где тебе еще столько дадут, шнурок?» Тогда я слишком поздно приметил татуировку на шее у Криса: гадюку, обвивающую крест. Такие бьют только гангстеры. Но вот уже на улице, у самых дверей катафалка давать заднюю стало лишком поздно. И я решил: была не была! Один раз живем! В конце концов, полтинник — это месяц моей усердной работы. И вот теперь я понимаю. Не Айви толкнула меня на кривую дорожку. Поиск невесты и газетенки тут вообще ни при чем. Меня убедило и не оружие, которое Крис так ни разу не достал из кобуры. Нет. Это сделал чертов полтинник: вожделенная зеленая бумажка с портретом Улисса Гранта на лицевой стороне. — Минута, осталось меньше минуты, — напряженно бормочет Крис, а потом его хронометр звучно щелкает. Зеленый огонек становится ярче, больно бьет по глазам. Слепит. Но совсем скоро гаснет. Наконец, мне удается разглядеть очертания небольшой парусной лодки и двух людей в ней. В лунном свете они очень похожи на призраков, размахивающих неизмеримо длинными руками. Когда лодка причаливает, я слышу бодрый, почти ликующий полушепот Айви: — А вот и оно, наше жидкое золото! Люди-призраки осторожно сходят на берег, и я по-прежнему не могу рассмотреть их лица. Козырьки фетровых кепок скрывают глаза, одни губы кривятся не то в улыбках, не то в оскалах. — Buona serata! — Приветствие Крис сопровождает каким-то размашистым, непонятным мне жестом. — Пять ящиков. Пятьдесят бутылок отборного пойла, — бубнит один из людей-призраков, голос словно вымочен в бурбоне, — ровно столько, сколько было оговорено, мистер Верецци. Снимите пробу? Пересчитаете? — Я хорошо знаю вашего босса, джентльмены. И обманывать меня ему не с руки. Поэтому работаем в темпе. Я еще не видел Криса настолько собранным… Настолько, что его пальцы крепко сцепляются в замок. Он волнуется. Причем волнуется похлеще моего: кусает губы, потом пробует ухмыльнуться и говорит: — Холодно. Просто давайте поскорее уже загрузим товар. Мы с Айви перекидываемся взглядами и быстро смекаем что к чему. — Ты хватай один ящик, а я другой. — В голоске Айви звучит легкая хрипотца. — Не надорвешься? Давай помогу хоть. Мисс Чаттерлей только фыркает, всем своим видом как бы говоря: «Я справлюсь!» Звон бутылок так и стоит в ушах, и сильнее всего на свете я переживаю, что Айви выронит ящик. Еще бы! Таскать тяжести, да с ее слабенькими ручонками. Но она держится. И держится молодцом. Я даже хочу сделать ей комплемент, но понимаю — любые слова сейчас будут лишними. Нести следующий ящик уже гораздо спокойнее. Оставшиеся два в автомашину грузят эти мрачные ребята — приятели Криса, или кто там они ему? Неважно. Главное, когда Крис захлопывает задние двери катафалка, на душе становится легче… Ощутимо легче! На мгновение даже кажется, что теперь-то все позади. «Не прогуляйте все сразу, джентльмены!» — Крис расплачивается за товар, и мы наконец грузимся в машину. Жесткое шоферское кресло кажется мне пуховой периной. Рокот заработавшего двигателя, как сладкие блюзовые напевы. — Ну что ты там все копаешься, шнурок? Давай! Madonna! Поехали! — Погодите. Сейчас, мистер Верецци. Дайте мотору прогреться. — К черту мотор, — Макаронник грозно сводит брови, а взгляд так и мечется. Туда-сюда, туда-сюда. — Если сейчас дать газу… — Эй, солнышко, возьмешь пробу? — Совершенно неожиданно обращается он к ошеломленной Айви. — Отхлебни-ка немного пойла, что нам продали. Она куксится, кривит губы: — Ты же запретил мне пить на работе. «Надежные люди, а не пьяные туши» — межу прочим, твои слова, Кристобаль. — Да мало ли что я там говорил! Просто выпей немного этой дряни. Совсем немного, Айви. Она послушно кивает, стукает по донышку, с усилием откупоривает одну из бутылок. Сначала принюхивается, потом катает огненную жидкость во рту, делает глоток, почти не морщась. И вот, немного подышав, мисс Чаттерлей выносит вердикт, словно сомелье: — Не так плохо, как могло быть. Если смешать с ананасной водой — будет даже сносно. Еще можно разбавить содовой или… — Да. Отлично. Это оно. Ты молодец, Айви, ты просто молодец! От этих слов мисс Чаттерлей расцветает: сияет, будто Санта только что вручил ей подарок на Рождество. Я вдруг ловлю себя на мысли, что мне нравится видеть ее такой. Проходит чуть больше трех минут. Ровно столько, сколько нужно двигателю нашего катафалка, «Форда» модели «Т», чтобы сбросить обороты. Масло разогревается и только теперь готово смазывать все трущиеся детали. Наконец я перевожу рычаг ручного тормоза в среднее положение и полностью выжимаю педаль сцепления. Мы трогаемся с места, и теперь уже сам Крис, сам грозный мистер Верецци, ликует: — У нас получилось! Получилось, шнурок! Вот видишь, ничего сложного. Непыльная работенка. Будешь дальше работать на меня — купишь такую же шубу, — говорит он и напоказ поправляет внушительный меховой воротник. Ну все, зажигай фары и мчи в Чикаго на всех парах! У ребят из «Ахерона» глотки пересохли, должно быть. Утолим же их жажду! Холодный электрический свет падает на дорогу, и я переключаюсь на вторую передачу, сильнее разгоняя двигатель. Из-под капота доносится надсадный рев, и я знаю, что теперь до города мы долетим за полчаса или немногим больше. Не очень хорошо для автомашины, но превосходно для нашей шайки. — И много у вас с Айви было таких дел? Не зная вас, мистер Верецци, подумал бы, что это самый первый раз. — Я не хочу уколоть Криса, просто чутье нашептывает, что он все же непрофессионал. — С чего ты взял? — Слишком много суеты для матерого бутлегера. Крис шумно выдыхает и совершенно беззлобно говорит: — Ну, шнурок, ты меня почти раскусил. Видишь ли, обычно я занимаюсь другими. Менее нервными делами. Семейными, понимаешь? — Кристобаль работает на очень серьезных людей, — заговорщически шепчет Айви, — а товар, что мы взяли — излишки их конкурентов, небольшая халтурка. Только «тс-с» — об этом не должен пронюхать босс. — Действительно, солнышко. Боссу о наших халтурках знать совершенно ни к чему. Да, видишь ли… Теодор, — он впервые называет меня по имени, — в нашем мире нужно уметь вертеться и играть не по правилам. Я не сдерживаю нервный удар пальцами по рулю. Черт бы с тем, что мы играем не по правилам государства, но приработок в стороне от организованной преступности… — Очень надеюсь, мистер Верецци, что эта ваша игра не по правилам не приведет к неприятностям. — Да брось, Тед! Брось! — Теперь с легкой руки я стал не просто Теодором, а еще и Тедом. — Прокалываются только простофили и неудачники. — Мистер Верецци… — Тед, шнурок, ну чего ты официоз разводишь! Мы же… В зеркалах заднего вида сверкает, а потом начинает переливаться желтоватый свет. Я приглядываюсь и постепенно различаю силуэт машины. Следующей за нами машины! — Мистер Верецци, — говорю я с абсолютно ледяным спокойствием, — мы, конечно, не простофили, но, по-моему, все-таки прокололись. Его взгляд, только что лихорадочно блестевший, становится непонимающим, даже немного испуганным. — Сзади, Кристобаль! — громко подхватывает Айви. — За нами, кажется, хвост. Я успокаиваю себя: не хвост, никакой не хвост, просто случайная автомашина. Автомобиль как автомобиль. Мало ли еще кому понадобилось ехать в ночи по сельской местности? Ну, может, дела какие у людей… А потом я кожей чувствую, как накаляется обстановка, растет напряжение. Слышу, как щелкает затвор. Чуть перевожу взгляд и вижу, как Крис пляшущими пальцами заталкивает обойму в громадный германский «Маузер». Теперь я узнаю этот пистолет: видел в оружейных журналах — пишут, насквозь пробивает стальные пластины. На горизонте виднеется поворот, и, как только мы приближаемся к нему, я с усилием давлю на руль и резко кручу его в сторону. Катафалк вписывается почти идеально. Потом снова смотрю в зеркала: то в правое, то в левое. Автомашина не отстает. Хоть убей не отстает! Даже в тот же поворот входит как нож в масло и продолжает преследование. «Полиция округа Кук!» — гремит железное эхо из мегафона, и я окончательно понимаю, в насколько глубокую лужу мы с Айви и Крисом сели. — «Немедленно прижмитесь к обочине и выйдите из машины!» — Только не сбавляй обороты! Молю, не останавливайся, шнурок! Мы еще какое-то время едем, огибая ухабы, но потом воздух разрезает вой полицейской сирены. И тут становится ясно: или мы сбросим хвост сейчас — или за нами увяжется половина штата. …а еще через минуту над правым ухом раздается хлопок, что удар плетью. Яркая вспышка слепит глаза. Крис все кричит что-то, а я почти не слышу его. Один мерзкий давящий шум в голове и звон в ушах. Я на мгновение отвлекаюсь от дороги и вижу, как Крис выглядывает из приоткрытого окна, как целится, давит на спуск и продолжает яростно выпускать патрон за патроном. Я больно сглатываю — и ухо снова начинает слышать. Паршиво так — но слышать. Голос Криса дрожит и колеблется, но команды он отдает в точности, как кавалерийский корнет: — Айви, хватай карабин! — Карабин? — Да. Под сиденьем. Карабин и пачка патронов. Я снова смотрю на дорогу, чувствую, как пальцы уже почти срослись с рулем. Я не вижу мисс Чаттерлей, но представляю, как неуклюже она управляется с оружием, как неловко заряжает… Если вообще заряжает! Что уж говорить о стрельбе? Где только девушке научиться стрелять? Зачем Крис связался с ней?! Какой от нее толк? Я хочу проклинать все на свете, я хочу… …но вскоре слышу, как бьется заднее стекло, как разметаются по дороге осколки. Потом звучит сухой короткий щелчок. И выстрел. Снова щелчок — снова выстрел. Зарядила все-таки! Да еще и выстрелила. Оказывается, о мисс Чаттерлей я не знал гораздо больше, чем предполагал. В этот момент я даже мысленно извиняюсь перед ней. — Они не отстают, Крис! — Айви не паникует, скорее возмущается. — Вдарь им еще! Если и будут стрелять в ответ — то только по колесам. И ты по колесам бей! Не хватало еще мертвых копов! В зеркале заднего вида отражаются силуэты полисменов с револьверами наперевес. Патрульная машина все разгоняется и вскоре почти таранит нас. Я вовремя успеваю ударить по сцеплению и с лязгом покрышек войти в очередной крутой поворот. В конце концов хрупкое терпение стражей порядка заканчивается и… Они открывают ответный огонь. Выпускают целый шквал пуль, а я окончательно глохну от всей этой пальбы. Каждое попадание по кузову, каждый рикошет ощущаются как короткие мучительные удары не по машине, а по собственному телу: оно вздрагивает, потом в оцепенении замирает. И внезапно его же пронзает жар. Я не сразу понимаю почему, только через мгновение, когда боль вспыхивает в предплечье. А потом растекается по всему телу, словно кипящее масло. Левая рука начинает предательски неметь. Зубы натужно сжимаются. Я срываюсь на вопль. Нет, даже не вопль… Я попросту рву глотку от боли. Хочется крепко сжать веки — но тогда я отвлекусь, и мы улетим в кювет. Нужно следить за дорогой! Черт с ней, с болью! Щека под лицевым протезом будто сгорела и тлеет. Кровь стекает по шоферской куртке. Я стараюсь не думать об этом. Потому что… Я не умру. Я точно не умру! Умирал уже как-то… Мне не понравилось. Нет! Мы с Айви и Крисом оторвемся от погони и будем жить дальше. Я собираю остатки сил в кулак — снова давлю на педаль. Снова вхожу в поворот. Я обязательно избавлюсь от чертова хвоста! Нашу машинку… Наш «Форд» в народе прозвали «Жестяной Лиззи» и теперь я… Крис плотно зажимает мою рану. Его лицо искажает гримаса ужаса, но от чего-то сейчас она кажется мне забавной. Как маска грустного клоуна с кривым носом. Мозг словно жидкий и булькающий — в глазах мутнеет и вот уже вместо одной дороги впереди две. Я — пламенный мотор «Жестяной Лиззи»: мое сердце чувствует каждый оборот двигателя, работает в такт. Я — лишь деталь в усталой изношенной трансмиссии с мелкими вкраплениями ржавчины… Мое тело — часть стального корпуса, я… Прищуриваю один глаз, и мир ненадолго становится четким. В зеркале заднего вида вновь отражается проворный полицейский автомобиль. Шофер пытается выжать максимум, пытается нас обогнать и не рассчитывает, что катафалк может дернуться в сторону. На этом-то я его и ловлю. Вращаю руль. Крепко тараню в бок. — Стреляй, ну стреляй же! — сокрушается Крис, но мне уже кажется, что это делает не один Крис, а целая толпа Крисов. Слишком кружится голова. Слишком плывут силуэты и звуки: сливаются в адскую какофонию, кажутся инородными. Еще залп. Горький запах пороха ненадолго трезвит меня. Айви наконец-то попадает. Я понимаю это, когда слышу свист пробитой шины. Ни с чем не спутать. За ним раздаются скрип ободов и злой гомон парней из полиции. Кажется, это действительно он! Еще полминуты — колесо громко лопается и черный с сиреной автомобиль беспомощно жмется к обочине. Я пытаюсь посмотреть на Айви. Хотя бы краем глаза. Замечаю, как она бросает карабин в сторону, смеется и жадно глотает воздух. Наша воительница! Наша бесстрашная фурия! Сейчас как никогда хочется пожать руку человеку, научившему ее стрелять. Сейчас как никогда хочется заключить ее саму в объятия. — Semplicemente perfetto! — Голос Криса все сильнее искажается. — Да ты просто блестяще водишь, шнурок! Ничего-ничего, сейчас доберемся до Чикаго и подлатаем тебя… Madonna! Если бы не твоя езда — нас всех сослали на каторгу. Ты небось в гонках участвовал? — Вроде того, мистер Верецци, я… Говорить становится слишком тяжело: горло будто протыкают иглы и нападает кашель. Дышать тоже не легче. Перед глазами бегают маленькие черные мушки и вьется сероватый дым. Я пытаюсь взбодриться, трясу головой. Даже смачную отрезвляющую пощечину получаю от Криса. Но бесполезно. С каждой каплей крови силы все уходят и уходят. — Держись! Держись! — Это уже беспокоится Айви. — Не смей засыпать! Не смей, я сказала! Не сметь засыпать. Не сметь. Так мне приказала наша дорогая мисс Чаттерлей. И я стараюсь. Нет, правда стараюсь, несмотря на чудовищную слабость. Но в итоге… Черт! В итоге бьюсь лбом об руль. Только рука напоследок успевает опустить рычаг подачи топлива и… Я не знаю, что происходит дальше. Если машина не слетает с дороги, то скорее всего Крис берет управление, и до Чикаго мы все-таки дотягиваем со скрипом. Но это совершенно не точно. Тело будто парит в воздухе, а разум долгое время терзают кошмары. Только один удается запомнить урывками — что-то про злобных чертей и смердящее серой чистилище. А потом я начинаю слышать, как колотится собственное же сердце, слышу какие-то женские голоса… И вот они уже напоминают щебетание ангелов в райском саду: — Ты медик или где? Нас этому обучали в колледже! — Да не могу я! Не могу, слышишь, Конни?! Я боюсь. Сжалься уже наконец! — Нечего было пары прогуливать. Один ветер в голове. Недоучка! — Зубрила! — Недоучка! — Конни, от тебя зависит жизнь человека, понимаешь? — Только я спасать эту самую жизнь не подписывалась. И не я этого человека сюда притащила. — Да чтоб тебя, Конни! Просто возьми пинцет и вытащи пулю. — Я-то вытащу, но ты учти: будешь дальше таскать своих дружков-гангстеров, и рано или поздно сюда заявится полиция. Без обид, но чего тебе спокойно не живется? В кого ты только такая уродилась, Айви? Наши матери учили нас… — Мою мать выкосила «испанка», Конни. Так что заткнись и давай работать. Нет. Это точно не Рай. В Рай бы нас с Айви попросту не пустили. Резкий запах спирта с можжевельником бьет в нос — и наконец я открываю глаза. Похоже, рану обрабатывают тем же пойлом, что мы с Айви и Крисом недавно везли в «Ахерон». Щиплет. Я едва не вскрикиваю, а потом один лишь болезненный ком подкатывает к горлу. Взгляд мечется из стороны в сторону. Постепенно я понимаю, что лежу в холодной пустой ванне, в какой-то тесной комнатушке. Всюду плитка, а под потолком доживает свой век блеклая лампочка. Надо мной нависают двое: девчонка в очках, вся в рыжих веснушках и мисс Чаттерлей собственной персоной. На обеих лица нет. — Хлебни-ка, Тедди. Тебе сейчас очень понадобится, — щебечет Айви, как маленькая перепуганная пичужка, и протягивает уже откупоренную бутыль со спиртным. — Что это? — Джин для ванн, Тедди. Его можно пить. Давай. Сделай глоточек. Конни поможет тебе, а потом… — Айви шумно вздыхает, — мы нажремся, как последние свиньи! И я пью. Пью, пожалуй, гораздо больше, чем нужно. После первого глотка кажется, что меня вот-вот вырвет. После второго пресловутый джин для ванн идет легче. После третьего — пьется, что можжевеловая водица вперемешку с моторным маслом. Подруга Айви прикуривает сигарету и от зажигалки нагревает пинцет. Глаза слезятся от табачного дыма. Я стараюсь не кричать, когда эта Конни берется за дело, когда лезвие касается плоти: жмурюсь, плотно сжимаю губы. Потом начинаю шипеть, что озлобленный дворовой котяра. Боль обостряется — и я зачем-то гляжу Айви в глаза, зачем-то вспоминаю нашу первую встречу… В нос ударяет запах крови. Я, похоже, снова теряю сознание. Но ненадолго. Когда прихожу в себя, то наконец чувствую облегчение. Девчонка в веснушках протягивает мне пулю и говорит, что это на память. Улыбается отчего-то… А потом делает мне гораздо больнее, чем до этого: прижигает рану. Вот же садистка! — Только не кричи, Тедди, молю. Ты все общежитие разбудишь! — почти скулит Айви. Я сухо киваю и продолжаю терпеть. Едва дышу, глотаю воздух медленно, смакуя так, как обычно смакуют хорошее вино. Наконец Конни накладывает плотную марлевую повязку и говорит очень холодно: — Пока лучше не двигаться, мистер… — Лоуренс… Теодор. Меня так зовут. — Да, мистер Лоуренс. Вам нужен отдых. И побольше воды. А еще… — Конни смотрит на меня осуждающе, как на врага государства, — заняться чем-то другим, чем-то полезным. Нормальным, понимаете? Вы ведь преступник, так? — Я вообще-то просто механик. — Все вы просто механики, просто доставщики, просто бизнесмены. Кто угодно, но только не преступники. Не кажется ли вам, сэр, что некоторые вещи лучше называть своими именами? И я молчу. Немного злюсь, но понимаю, что спорить тут бесполезно. Только думаю про себя: такое ли большое преступление — возить спиртное, обходя совершенно идиотский, всем надоевший закон? К тому же, когда его не прочь нарушить те же люди, что и ввели… А потом я почему-то думаю, как бы отреагировала тетка, узнай, что этой ночью я таранил полицейскую машину, что стал соучастником аферы скользкого мафиози и его подружки… Но ведь только соучастником! Не преступником. — Теперь все позади, Тедди, — улыбается Айви и гладит меня по ладоням, — Кристобаль тоже очень переживал. Представляешь, он никогда раньше не водил «Форд». Я-то подавно! Мы вернулись в город, копы нас не нашли. С грузом тоже полный порядок. Мы смогли! Мы утерли нос правосудию! В ванной комнатке царит недобрая тишина. Подруга мисс Чаттерлей, Конни, презрительно фыркает и уходит, хлопая дверью. Конечно! Не хочет лезть в такие темные и такие преступные, чтоб их, дела. Очень неправильные и очень противозаконные. — Она всегда такая чудачка? У нее, наверное, какой-то моторчик… — пытаюсь я пошутить. Как обычно, не очень. Да и не к месту. Все-таки эта чудачка облегчила мои страдания. — Всегда. Ну да черт с ней, правда? Конни она такая… Перебесится, в общем. Слушай, я так рада… Давай выпьем, Тедди! — Мисс Чаттерлей зачем-то строит мне глазки, пьяненький блеск так и сверкает в расширившихся зрачках. Она опять протягивает мне бутылку, и я пью. Пью, вспоминая о перестрелке, грузе. Потом почему-то снова о моей тетке. Она ведь волнуется. Очень волнуется… Боже! Представляю, как приду домой с простреленной шоферской курткой. Сердце неприятно сжимается. Хочется просто встать и уйти. Хочется поскорее попасть домой. Но я не уверен, что сейчас доберусь. Что там до дома? Я даже до ближайшего телефона не доползу. Поэтому остается одно — пить дальше. — Ну, за тебя, Айви! — Сказав тост, я вращаю бутылку перед глазами. — За сухой закон и за дилетантство нашей доблестной полиции! — Ой, да ну тебя! — Слушай, кстати, а где ты научилась стрелять? — Там же, где ты научился водить. Пей давай! И мы долго смеемся, как лихорадочные. Конечно! Не зря ведь алкоголь прозвали «хихикающей водицей». Я наконец делаю глоток — и через несколько минут разум окончательно мутнеет. Но это приятно. Я улыбаюсь, наблюдаю, как Айви поправляет коротенькую стрижку-боб… Как допивает остатки джина и многозначительно смотрит на меня. Не понимаю, чего она хочет. Мне вдруг становится очень неловко, но это чувство я стараюсь затушить так же, как остатки боли в предплечье. Дальше… Все как-то туманно. Наверное, это градус берет свое. Сколько там в этой самогонке? — Поспи, Тедди, — вдруг снова слышу заботливый голосок Айви, — я бы с удовольствием еще посидела, но… — Так давай посидим! — Язык еле ворочается. Слабость и сонливость начинают потихоньку брать свое. — Не спорь со мной. Я лучше знаю. Будешь спорить — я тебя укушу. Желание спорить действительно отпадает. Я остаюсь лежать в ванне, а Айви уходит, но очень скоро возвращается с подушкой и пледом: тонким, но большего мне и не надо. И вот, уже проваливаясь в сон, я чувствую, будто мисс Чаттерлей касается меня. Пальцами водит по запястьям и насвистывает что-то из бульварного джазика. Я так и не понимаю, реальность это или чрезмерно разыгравшееся фантазия, но уже утро встречаю в полном одиночестве. Все в той же ванне. Все с той же ноющей болью. С ней в довесок похмелье. На ноги я поднимаюсь с усилием, борясь с тошнотой и головокружением. Вижу лежащий на краю ржавой раковины конверт и записку. Прочесть удается не сразу: руки предательски подрагивают. «Тут гонорар от Криса и немного от меня на сладенькое. Смотри не прогуляй все сразу! Целую, Айви» И да… Да! На записке красуется отпечаток губной помады. Что-то такое я уже видел в кино. Довольно посредственном и довольно слащавом. — Мисс Чаттерлей?.. Мисс Чаттерлей! В ответ тишина. И в ванне, и в маленькой душной комнате с незаправленной кроватью. И… Я решаю не задерживаться. Общежитие так и вовсе покидаю через окно. Да, все-таки не хочу подставлять Айви и Конни, они ведь и так незаметно протащили меня мимо надзирательниц. Под ногами шуршит мусор, звенят жестяные банки. Я не догадываюсь, на какой улице нахожусь. И в каком я квартале, тоже не могу определить сходу. Утреннее солнце сильно слепит глаза. А потом на какой-то авеню из тени небоскребов выползает неторопливый трамвай. Потом я трясусь в переполненном людьми вагоне. И опять, и опять, и опять думаю о минувших событиях. Изредка посматриваю в обледеневшее окно и взглядом выхватываю то кучки бродяг у костров, то огромные очереди к суповым кухням за бесплатным пайком. Потом начинается снегопад. Прямо на моей остановке. Я выхожу — и как ребенок ловлю снежинки языком. Навязчивая мысль: «И все-таки это кончилось, и все-таки я выжил!» уже никак не уходит из головы. Мне и грустно, и радостно одновременно. Очень странные чувства. Я топчу грязь вперемешку со снегом, ненадолго снимаю лицевой протез, держусь за предплечье и постепенно узнаю родные окраины города, знакомые дома и таунхаусы. Знакомую одноэтажную Америку. Домой я прихожу совершенно озябший. Стараюсь не потревожить тетку, но та встречает меня буквально с порога и осуждающе качает головой: — Ай-яй-яй, где ты был? Опять угодил в беду! Несмышленыш ты мой ненаглядный! — Прости, тетушка… И мы буравим друг друга взглядами. Словно мне восемь лет. Словно я напакостил с ребятами во дворе. — Ты ведь ничего плохого не совершил? — Нет, тетушка. — Откровенно лгу я и оттого только сильнее хочу провалиться под землю. И все же… Порою сладкая ложь куда лучше горькой правды. Куда безопаснее. И для себя, и для близких. Теткино сердце не выдержало бы, узнай она, что я вытворял этой ночью: удирал от полиции и ночевал в женском общежитии. И еще не ясно, что бы из этого шокировало ее сильнее. — Проходи скорее греться, радость моя. Боже мой, да ты бледнее покойника! Сперва тетка жалеет меня, потом корит за долгое отсутствие. Засыпает вопросами. Так увлекается, что даже не замечает пулевое отверстие в куртке. Я ничего толком не рассказываю, а ей в конце концов надоедает вытягивать из меня слова. Она приглашает за стол у растопленной печки-времянки. Никакой еды нет, но зато мы пьем чай и говорим о погоде. Говорим о проказах соседского пса и о недавней речи Гувера по радио. Скоро все кончится. Эта «Депрессия» скоро пройдет. Скоро все встанет на свои места, и я забуду про Криса и Айви. Забуду про то, что такое — эти погони. Что такое торговля спиртным. Что такое — преступление… Нет, точнее соучастие в нем. И все же, стоит только подумать об Айви, становится тоскливо. Безумно тоскливо. Я вспоминаю ее лицо уже следующей ночью: пытаюсь удержать в памяти хитрые глаза и обезоруживающую улыбку. Луна поднимается над далекими шпилями высоток, а я курю в окно, убедившись, что тетка заснула. …и вдруг слышу вой полицейской сирены. Зачем-то резко задергиваю шторы. Хочу спрятаться под кровать, точно дитя от придуманного ужасного монстра. Ну а вдруг?! А вдруг меня выследили по горячим следам? Вдруг сейчас заявится полиция?! Кто сказал, что все прошло гладко? Что, Теодор, почувствовал снова вкус жизни?! Ну и хватит с тебя! Переведя дыхание, я снова гляжу в окно. Осторожно. Очень осторожно. Внезапно понимаю: а сирена-то и никакая не полицейская! Я тихо смеюсь, а ладони так и немеют. Это просто пожарная машина! Просто спешащая на вызов бригада! Дурак! Форменный дурачок! Трусишка Тедди! Ближе к рассвету я наконец решаюсь вскрыть оставленный Айви для меня конверт: немного неаккуратно срываю марку, распечатываю шершавую бумагу. Меня едва не прошибает ледяной пот, как при инфаркте. Денег внутри оказывается гораздо больше, чем было обещано. Гораздо! Хватит на половину кредитов и еще немного останется на еду… Даже на нормальную еду! Мне хочется петь, хочется поделиться своей радостью хоть с кем-то… И тут вспоминается, как Крис с восхищением смотрел на меня, как хвалил мои навыки вождения. Как обронил неосторожно, что, если буду работать на него, то куплю себе роскошную шубу. Сердце сильнее колотится, стоит мне в очередной раз пересчитать пачку долларов. А потом за окном снова воет сирена… Нет, нет, все равно! Никогда больше не буду иметь дела с преступниками. Пускай у них будут хоть все деньги мира. Пускай Айви одарит меня еще хоть миллиардом обезоруживающих улыбок. Никогда, никогда больше не доверюсь брачным газетам! Я не преступник. Соучастник, да и только. И это уже позади. Механик — вот мое истинное призвание. Им нужно гордиться. В предплечье по-прежнему неприятно тянет, ноет… Я закуриваю еще одну терпкую сигарету без фильтра. Делаю затяжку, наконец расслабляюсь. Все-таки как сказал один печально известный в нашем городе гангстер: «Пуля очень многое меняет в голове, даже если попадает в задницу».