Не спит лишь Зверь

      Мрачная тень, увенчанная короной из рогов, скитается по лесу. Она шепчет шелестом листвы, подсказывая дорогу, и, кажется, гнёт тропинки по своему желанию. Всё здесь подвласно этой сущности. Никто не знает, правда ли, что она выводит из чащи или, напротив, ведёт туда, откуда нет пути обратно. Отчего-то, когда среди ветвей застывает токий силуэт с фонарём в руке, охотнее верится во второе. Оттого заблудшие путники в страхе жмутся к деревьям, надеясь, что им посчастливится остаться незамеченными.

***

      Вирт так давно скитается по Неизведанному, что уже знает каждый его уголок. Он вытащил сотни из болота безысходности, вывел из дебрей ненависти столько заблудших, что уже не сосчитать.       Он часто смотрит в глаза путникам, что волей судьбы оказались в его владениях, и видит в них тоску, одиночество, боль. Для сущности Зверя это было не более, чем приглашением на обед. Если он вообще мог понять эти чувства.       Вирт же знал каково это: быть одному. По-настоящему одному, когда твои близкие уже давно мертвы, и даже самые страшные твари избегают тебя. Он знал боль утраты и то, как тяжёло прощаться с любимыми.       И эта тоска, от которой хотелось выть. Она разъедала изнутри человеческое сердце Вирта, который всякий раз, смотря в глаза заблудшим, чувствовал всё, что чувствовали они.       Когда ему не удавалась спасти душу, он горевал. В такие моменты весь лес затихал. Тогда и в без того мрачных чащах, что наводили ужас, становилось ещё хуже. Гнетущая тишина, отдающая сплином сожалений, давила сильнее непролглядного мрака здешних ночей.       В первый свой ноябрь Вирт совсем потерял себя. Зверь несколько месяцев горевал где-то на задворках Неизведанного, и в лесу творилось чёрт пойми что, пока его хозяин, оплетённый корнями и ветвями, впал в коматоз.       Вирт показывался лишь тогда, когда заблужшие стали являться ему в кошмарах, а сердце сдавливала невыносимая боль, когда из чащи доносился только зверю слышный тихий плач потерянной души. Вирт слышал их везде, точно у деревьев были уши. Лес разговаривал с ним голосами неясных сущностей, что проступали в шуме ветра, хрусте сломанных веток.       Иногда во мраке загорались чьи-то глаза, разверзались пасти и звали зверя куда-то. Но Вирт не понимал, куда и зачем. Он был приёмышем этого мира и плохо чувствовал и осознавал то, что для прошлого зверя было частью обычной жизни.       Хоть никто бы не решился напасть на хозяина леса или хотя бы высказать принебрежение к его персоне, всё же многие понимали, что Вирт не знает, какая ноша на нём теперь.       Тот зверь, что был прежде, круглый год скитался по чащам, не давая разным тварям забрать его добычу, а Вирт же так выматывался за год, что каждую зиму уходил в спячку, просыпаясь лишь от зова заблудших.       Спустя несколько лет в шкуре зверя, когда тоска стала невыносима, Вирт начал часто и подолгу смотреть на дом Беатрис с окраины леса. Он думал, что остаётся незамеченным, пока однажды в такой момент девушка не вышла на порог со свечёй.       — Чего нужно Зверю в наших краях? — прокричала она в темноту. Вдалеке она могла разглядеть лишь точки горящих глаз да ветви торчащих рогов. — Если ты за кем пришёл, знай: не отдадим.       — Я пришёл не за кем-то, — прошептал Вирт, но ветер, как покорный слуга, донёс слова хозяина, хоть тот этого и не приказывал, потому что не умел да и стеснялся быть услышанным, — а к кому-то, к тебе, Беатрис, — Вирт не сразу понял, что девушка его улышала. Он заметил, как выражение её лица меняется, как испуг проступает в глазах, а удивление выходит через приоткрывшийся рот. Девушка прикрыла его рукой и, чуть не выронив свечу, попятилась к двери.       — Вирт... — вырвался шёпот, и, спохватившись, она начала кричать: — Вирт! Иди скорее ко мне, Вирт! — по щекам девушки побежали слёзы, и она рывком бросилась навстречу старому другу, но едва успела спуститься с порога, как перед ней уже стоял Зверь.       Они молча смотрели на то, как сильно изменились. Лицо Вирта было искаженно лесом, который всё глубже пускал чёрные полосы своих корней в сердце парня. Они уже поднялись по шее и ползли по щекам, перечёркивая глаза, залазили на лоб и выпирали из головы ветвями рогов. Взгляд горел как фонарь, что служил вечным напоминанием Вирту о том, кто он есть. Всё больше и больше парень грубел в чаще, пуская лес в себя, и тот, чувствуя власть, без колебаний выжигал всё человеческое, в том числе и внешность. Неизведанное хотело сделать сделать из тихого подростка настоящего зверя, своего хозяина. Обезличенного, больше напоминающего тень дерева, чем что-то живое. Оно жаждало заменить кости на корни, кожу на вуаль сумрака, а сердце... на что зверю сердце?       Беатрис же стала лишь краше за это время и, смотря на её милые веснушки, разбросанные по лицу, шее и ключицам, что виднелись из-под ночнушки, Вирт испытывал стыд. Зверьё стоит перед девушкой с рыжими, как огонь, волосами, что пламенем спускаются до плеч, на вид таких хрупких. И вся она казалась ему хрупкой, как фарфоровая куколка, и нежной, как летний дождь.       Вирт не выдержал такого контраста и отвёл взгляд, повернув голову. Но Беатрис, точно не замечая всего, что видел он, потянула к нему дрожащую руку. Но дрожащую не от страха перед Зверем: она боялась, что это лишь сон. Шелковистая ладонь легла на щёку Вирта и без нажима, точно попросив, повернула к Беатрис.       — Я так боюсь, что ты чудишься мне, — сетовала она шёпотом, — что ты лишь морок, навеянный Зверем, чтобы утянуть меня в лес.       — Я и есть Зверь, — ответил Вирт, всё ещё не в силах посмотреть девушке в глаза. Он уже пожалел, что пришёл к ней такой: с корнями вместо костей, с глазами, что видят в самые беззвёздные ночи, и когтистыми лапами, что могут разорвать тела на части, с сердцем, которое уже забирал лес. Ему захотелось убежать как можно дальше и никогда больше показываться тут, перед ней. Будто своим присутствием он осквернял её красоту и сияющее чистое сердце, не тронутое звериной сущностью. — И лес зовёт меня, — он сделал шаг назад, всё так же не глядя на подругу, развернулся в сторону своей обители, как почувствовал что-то странное.       Тепло человеческого тела обожгло ему спину и грудь. Беатрис, обвив руками Вирта, прижималась к нему.       — Если это и правда ты, — судорожно бормотала она, — то останься сегодня со мной.       В сердце Вирта вонзился новый шип боли, но на этот раз не от крика сломленной и потерянной души, а от того, что он не мог позволить себе остаться. Зверь повернулся к подруге и крепко прижал её к холодной груди, из-под которой доносились редкие удары умирающего человеческого сердцебиения.       — Я не могу, — вывогорил он. Вирту хотелось сказать гораздо больше, но слова застревали в горле, раздирая плоть. — Но, обещаю, я приду завтра.       Наконец посмотрел Беатрис в глаза. Зверь не увидел там ни страха, ни отвращения, вместо столь привычных ему эмоций во взгяде девушки сияла надежда и грустная радость. И самому Вирту стало легче и радостнее. Он почувствовал, как хватка леса слабнет от человеческих эмоций, подаренных ему. Парню захотелось дать что-то в ответ, и он ещё крепче прижал подругу, укутывая её в своих обятиях.       — Спасибо, — проронила она, когда её пальцы сжали в кулаке плащ Вирта. — Приходи, когда все уснут.       В ту ночь он ещё долго чувствовал тепло, оставленное Беатрис. И никак не мог забыть её взгляда, что как солнечный луч пробился сквозь тучи его тоски. Её прикосновения точно застыли на нём, и даже во сне Вирт ощущал нежные девичьи руки, что крепко держали его.       Как и обещал, он явился следующим вечером, выплыв из тени мрачной фигурой на окраине леса. В полуночном свете полной луны, в веченей тишине Зверь слышал, как скрипнули петли двери, видел, как выскользнул из-за неё знакомый силуэт и, оглядываясь, надеясь, что из окна не следит лишняя пара глаз, Беатрис мчалась к Вирту. Она бежала так быстро, будто боялась, что он исчезнет. Поднимая подол своего нежно-голубого платья и тяжело дыша, девушка неслась, не глядя под ноги, и уже у самой границы леса споткнулась и полетела вперёд. Прежде чем она коснулась земли, её поймали холодные лапы Зверя.       Вирт поставил её на ноги, но она бросилась ему на шею, заключая в обьятия.       Так началась их история. Каждый вечер Беатрис с замиранием сердца вглядывалась в окно, надеясь увидеть вдали знакомый силуэт. Она до полуночи сидела, опервшись локтями на подоконник, в надежде, что из лесу выйдет Зверь, но тот, обременённый своими делами, мог не появлятся неделями. В такие времена, когда за полночь или вовсе под утро Беатрис ложилась в холодную кровать, нередко её посещали сумасбродные мысли. Ей так хотелось, чтобы Вирт был рядом. Слова и чувства томились в ней, заставляя по ночам думать о том, чтобы самой пойти в лес. Днями Беатрис не могла найти себе места и, как заворожённая, проходя мимо окна, не могла не глянуть в него.       После одной из таких длительных передышек, когда в конце ноября повалил первый самый чистый и белый снег, Беатрис, истерзанная дурными мыслями о том, что могло случиться с Виртом, сидела перед окном. У неё в горле с самого вечера стоял слезливый ком, и, стоило после ужина оказаться одной, как тут же накипевшее напряжение, от которого тряслись руки и учащалось дыхание, вырвалось наружу сдавленным плачем.       Беатрис не верила, что Зверь может попасть в беду, находясь в своих владениях. Куда больше её угнетало то, что могло случится с Виртом. Эта мерзкая мысль пружиной вкручивалась в сердце и шипами колола лёгкие от каждого вдоха, следуя по пятам, заглядывая через пустой взгляд окон.Что, если Вирта уже нет? Если его полностью поглотил лес?       Она устала гадать. Ещё со вчерашнего вечера девушка приготовила зимние ботинки и пальто. Беатрис отправится в лес и сама узнает, что случилось. Когда-то в облике маленькой птицы ей удалось преодалеть эти чащи, а сейчас, когда есть руки и ноги, это будет проще простого.       Беатрис оделась и выпрыгнула в окно, в осеннюю метель. Уже пройдя несколько десятков метров, она поняла, как сильно ошибалась. Холодный ветер пронизывал до нитки, снег застилал всё перед глазами. Но девушка уверенно шла в сторону леса. У самой его границы ударил порыв ветра, что был сильнее обычного, от этого Беатрис прикрыла лицо руками. Сделалав следующий шаг вслепую, она упёрлась во что-то мягкое и холодное. Девушка подняла глаза, перед ней, закрывая проход в свои владентя, стоял Зверь. Она бросилась ему на шею и, заикаясь, едва смогла выговорить:       — Ты давно не приходил, я волновалась.       — Зимой совсем нет сил, — ответил Вирт. Его очень беспокоил внешний вид подруги: покрасневшие щёки и нос, казалось, ещё совсем чуть-чуть и они заледенеют вместе с остальным лицом. Отстраняясь, он взял Беатрис за руки, те тоже были совсем холодны. Вирту вдруг стало дико стыдно, что он вынудил её выйти из дома в такую погоду. Он вновь прижал девушку к себе и прошептал: — Прости меня, — у него в голове родилась идея, как можно загладить свою вину. За последние недели в чаще Вирт многому научился в шкуре Зверя. Он взмахнул над ними когтистой лапой, и снег, что до этого засыпал пару, теперь испарялся, точно касаясь невидимого купола над их головами.       Беатрис почувствовала, как мороз отступил, будто бы её погрузили в тёплую ванную. И даже леденящий ветер, что порывами пытался прорваться через барьер, проходя сквозь него, становился нежным весенним ветерком. Девушка с удивлением осознала, что под ногами у неё не промёрзшая земля, а ковёр из зелёной мягкой травы.       — Вирт, — глядя в глаза Зверя, она не могла поверить, что монстр Неизведанного был способен на что-то такое, — это чудесно.       — Не так страшен чёрт, как его малюют, — пожал плечами парень и жестом предложил спутнице присесть.       — Что это значит? — осмысляя сказанные Виртом слова, спросила Беатрис. Расположившись в обнимку на траве, они смотрели, как бушует метель.       — Ну, так говорят обычно про то, чего боятся, — начал объяснять Вирт, — как у страха глаза велики, ой, опять поговорка, — Беатрис хихикнула в ответ словесной неловкости и сильнее прижалась к другу. Её голова лежала у него на груди, девушка всё прислушивалась к сердцебиению Вирта. В прошлый раз оно было куда громче и чётче, а сейчас тлело, как крохотный уголёк. Беатрис думала, что, возможно, чем дольше Вирт в лесу, где есть только отчаяние, боль и страдания, тем больше Зверь выходит наружу. И наоборот, чем чаще он покидает лес, тем больше человеческого просыпается в его душе.       — Ты бы хотел стать обычным? — начала Беатрис с риторического вопроса. Вирт не раз говорил о том, что ему не к лицу корона властителя леса. Он много говорил о судьбе и силах Зверя, но всегда лишь в ключе чего-то неотвратимого. Беатрис не знала, замечает ли друг изменения, которые видела она, но была уверена: он чувствует, как когтистые лапы звериной сущности то сильнее, то слабее сдавливают сердце. Возможно, в глубине души Вирт даже надеялся на избавление, но старательно прятал это чувство, чтобы не быть обманутым своей наивностью и не обжечься об ложь илюзий.       — Но как? — после долгой паузы всё же подал голос Вирт. Зимой ему было особенно тоскливо в шкуре Зверя, когда он находил измученные холодами души, которым уже не мог помочь. Это напоминало ему о Грегори и совсем выбивало из колеи. В такие моменты он меньше всего хотел быть тем, кто есть, и потому подобные вопросы резали по живому. — Вот она, моя душа, — его голос слегка дрогнул, когда он провёл рукой по стёклышку фонаря. — И она навечно привязанна к этому месту, — тон его стал таким, как погода за куполом, и каждое слово обжигало ледяным холодом, будто бы говорил вовсе не он, а Зверь, — я знаю, о чём ты думаешь, — продолжал раб Неизведанного, а Беатрис испуганно слушала и его речь и биение сердца, которое было всё тише и тише. — Чем больше я в лесу, тем больше я Зверь, и это верно. Но наоборот это не работает. Это как лечить сиптомы болезни, а не первопричину. Полосы уходят, силы слабнут, но наши встречи лишь оттягивают неизбежное.       — Если ты уйдёшь из леса? — не теряла надежды Беатрис. Она подскочила, зависая над другом. Её волосы каскадами свисали, закрывая Вирту весь мир. Он жадно смотрел в её глаза и уже жалел о сказанном. Стыд воспламенил щёки, он думал о том, как ему вообще хватило наглости явиться к этому кристальному сердцу, что теперь смотрит на него через окна глаз? Как он посмел прийти к ней на порог?       — Зверь меня не отпустит, — не в силах выдержать её взгляд, Вирт поднялся на ноги и отвернулся к краю барьера, туда, откуда на него смотрела чаща. — Если меня нет долго, я чувствую, как меня зовёт лес,— по тому, как от этих слов его плечи дрогнули, Беатрис догадалась, что этот зов несёт в себе боль. И ей было страшно представить, какой силы были те мучения. Лес, как кнутом, загоняет подневольную душу и явно не щадит её. На мгновение Вирт задумался, доставая откуда-то из подвалов сознания свою надежду на избавление. Он представил, как вернётся домой, как его встретит мать и... И спросит, где же Грегори — Могу ли просто уйти? — наконец выдал подросток, выдавливая каждое слово. Он вторгся в жизнь Беатрис, забрав покой и подарив надежду на то, что он будет рядом, на что-то большее, чем ночные встречи на границе леса. Но дать этого он не мог. Нужно было положить этому конец. Оставить её и не мучать. Пусть живёт свою жизнь. — Вряд ли, это Неизведанное, здесь чудес не случается. По крайней мере со Зверем, — Вирт почувствовал, как с его плеч упали горы. Ему стало легче, и он уже решил, что сейчас Беатрис убежит, затаив обиду, и на этом их встречи кончатся. Но за его спиной раздался нежный и робкий голос:       — А если, — она вышла вперёд, закрывая от Вирта лес. Её руки легли на искарёженное звериной сущностью лицо, — чудо будет со мной? — Беатрис медленно потянулась к нему, слегка дрожа, чувствуя, как до безумия быстро стучит сердце, так, что кровь в голове громко вторит ему, как мысли путаются и отрывками всплывают перед закрытыми глазами.       Вирт замер. Ему так мучительно сильно хотелось уйти, раствориться, ведь он это уже мог. Но ещё больше ему хотелось остаться. Как ему прежде казалось, уже неживое, сердце вновь загорелось огнём, заполыхало в груди надеждой столь глупой и неисполнимой, что любой ребенок мог позавидовать: нормальная жизнь, здесь, с Беатрис — и откуда только этому взяться?       Но столь сладкой была эта мечта, что Вирт потянулся в ответ. Их губы сопрекоснулись в лёгком иступлении. Дыхание замерло в груди, когда они неловко впервые скрещивали губы. Отчего-то руки Беатрис обвили шею Вирта, а тот, взяв её за талию, притянул ближе. Каждое прикосновение пламенем растекаелось по телу, каждый вздох с тяжестью вырывался наружу. И в голове все мысли покатились в бездну: Неизведанное, Зверь, часы разлуки, мечты о том, чтобы быть рядом — всё ушло, уступая место нежным поцелуям, что яркими вспышками били под опущенными веками.       Взбудораженный Вирт почувствовав ещё одно прикосновение, готов был расплыться в истоме, и с его губ сорвался лёгкий стон. Беатрис стало до безумия тяжело дышать, ей казалось, ещё чуть-чуть, и что-то случится, что-то, чего ей так хотелось. Она видела это во сне, как Вирт укладывает её на траву, как дарит ей нежные поцелуи, и его руки медленно задирают её платье...       Беатрис почувствовала тянущую боль внизу живота, что растекалась, оставляла капельки удавольствия. Голова пошла кругом, и девушка, прервав поцелуй, прижалась к другу.       — Вирт, — она посмотрела вверх, готовая увидеть глаза Зверя, горящие жёлтыми огнями, но вместо них её встретил взгляд старого друга. Точно поцелуй освободил человека от проклятья, давая заблудшему второй шанс. Пальцы Беатрис сами стали искать ладонь Вирта, но наткнулись на лишь на звериную лапу. Девушка поджала губы, её лицо исказилось в гримассе боли. Нет, это не сказки. Здесь не случится чуда, и любовь не сможет победить. В Неизведанном правит отчаяние, и оно никому не позволит посягнуть на свою власть. Столько мыслей разом пронеслось в голове Беатрис, что весь мир пошёл кругом. Девушка соврала, если бы сказала, что в ней не было надежды на то, что лес отпустит Вирта. И всё же она была готова к противоположному исходу. — Я люблю тебя, Вирт.       Ему хотелось столько сказать Беатрис, но вместо его мыслей прозвучал предупредительный выстрел ружья, распугивая снежинки где-то у них над головой. В нескольких метрах от пары стояла мать беглянки. Без слов были ясны её требования.       — И я тебя люблю, — поправив локон, что упал девушке на лицо, ответил Вирт. Так давно он не говорил этой фразы, что она сама с искренней нежностью сорвалась с губ. Но, тут же опомнившись, он закрылся маской, добавяя, — Прости, — глаза Вирта, вновь исчезли, а вместо них загорелись жёлтые фонари, — прощай, — зазвучал ледянящий голос Зверя. И точно обратившись тенью, он слился с лесом, но слова, оставленные им, ещё долго звучали в голове Беатрис. Ещё не одну ночь горели её губы, не давая забыть о неслучившемся чуде. Воспломенялись уши и щёки от сказанных и услышанных слов. Лились слёзы отнятой надежды.       А той ночью дома Беатрис серьезно поссорилась с матерью.       — Со Зверем якшаться?! — кричала та так, что братья повысовывались из комнат.       — Это не Зверь, это Вирт, — не дрогнув, без тени сомнения или стыда за содеянное отвечала дочь.       — Глупая, это лишь личина. И пока ты этого не поймёшь, ты под домашним арестом, — это было лишь проявлением материнской заботы, но его прикосновения ранили своим непониманием сильнее пули.       И три месяца холодной зимы Беатрис не покидала дома. Декабрь, январь и февраль она жадно смотрела в запертые окна по ночам, но ничего, кроме снега и голых веток, не видела. В какой-то момент, под конец зимы, спустя море пролитых слёз и долгого молчания матери, Беатрис даже показалось, что всё прошло, и шторма, что бушевали у неё внутри, наконец утихли.       Но с приходом весны...       В одну ночь, особо тяжёлую от запаха бузины и вишни, что струился в окно, Беатрис всё же не выдержала и покинула дом. Долго мысли о побеге мучали её, и сколько бы девушка не пыталась себя отговорить, руки сами подготавливали всё для того, чтобы выбраться из клетки. Несколько вилок, которыми Беатрис вскрыла замок, плащ и сапоги, доверие мамы, которая проверяла комнату дочери по ночам.       И вот наступил момент: замок окна зло хрустнул, будто предупреждая о дурности затеи, и Беатрис, накинув плащ, выпрыгнула и побежала к лесу. Уже стоя пред его ветвистой пасть, девушка обернулась на родной дом. Сама себе она пообещала вернуться. Беатрис просто хотела увидеть Вирта и, может быть, пару дней провести с ним, доказать матери, что никто не утянет её дочь в пучины Неизведанного. Она отправилась в глубины леса, в те места, где мог заблудиться не то что Вирт, а сам Зверь.       В ту ночь Беатрис уснула, как когда-то Грегори. Со временем уснул и Вирт, не спит лишь Зверь. Всё подвластно ему в Неизведанном, и каждый день, от года к году, он стережёт свои владения. Безликая тень, не знающая жалости и сотрадания, гнёт тропинки в лесу, как ей вздумается. Нашёптывает заблудшим голосами чащи верный путь. Никто не знает, правда ли выводит Зверь из леса или наоборот, заманивает туда, откуда нет возврата. Но когда меж деревьев замирает тёмный силуэт, увенчанный короной рогов, с горящими глазами и тусклым фонарём, отчего-то охотнее верится во второе. И путники в страхе жмутся к стволам, надеясь остаться незамеченными.