время скоротечно; ночь придёт сновидениями вещими и это не шутка, тебе не мерещится — кто-то уже любит все твои трещины
***
Спускаясь в лифте на паркинг, Антон чувствует смесь эмоций, сравнимую с мягким облаком не то сахарной ваты, не то пара персиковой электронки; он не может прекратить улыбаться от гордости, любви, тёплой мысли «всё получилось», ямочек на щеках близких людей вокруг — а ведь вроде просто в кино пришёл. Но это «просто» он не отпустит из головы уже, наверное, никогда; ну не получится. До самого Тахо Антон прокручивает в голове сегодняшний вечер и последние десять лет в целом; кажется, что от слов, осевших на языке во время одной из первых техничек, когда они притирались друг к другу с мощнейшим скрипом, мол, «какой из тебя актёр, ты, бля, из цирка выпустился, не беси, подними нос с пола», до нежного шёпота на ухо в зале, полном таких же гордых поклонников, о том, что «ты моя самая главная гордость, Арсень» — не больше одного шага, а на деле-то вон сколько всего прошло времени и прошли сами. Как вещал Ваня Нойз — их ждали, встречали вписки в однушках с раскладушками, люксы, где три комнаты и два душа, хотя на деле всё оказалось, конечно, посложнее. Но Мариотт со стеклянной ванной всё-таки был, что вызывает у Антона уйму радости и довольства до сих пор — вжимать разнеженного и распаренного Арсения в запотевшее стекло после его же представления, и сдавливать член у основания в отместку ему более чем понравилось. Настроив «Только там» — ведь настроение сейчас только такое — по блютузу, Антон смотрится в зеркальце козырька, и изнутри на него накатывает новая волна такого же тепла. Охуенно быть собой — в последнее время он в полной мере осознаёт свою красоту, чем наслаждается как может, но до костюмов не дорос — точнее сказать, перерос. Даже этот хочется снять побыстрее, но отнюдь не из-за того, что некомфортно, а потому что, блин, давит. А бабочка? Шастун хихикает, развязывая её от греха подальше, и вспоминает, как она настигла его днём. Их диалог в офисе, когда Арсений всё-таки дозвался Шаста и подбежал с бабочкой в руке, попутно поправляя свою, вполне можно описать мемом «Я в ахуе. Давай», потому что Антон и так на протяжении всей примерки пытался одернуть короткий пиджак пониже с непривычки, а тут ещё и такое чудо этикета; но отказать такому — чуть ли не буквально — горящему и блестящему Арсу он бы просто не смог, да и, если совсем честно, ему самому понравилось, как это выглядит. Не каждый день удаётся выйти с ним, как на свадьбу в северной Италии, в конце-то концов. Антон берёт электронку из подстаканника, затягивается пару раз, прикрыв глаза, и включает «не беспокоить» на телефоне; Арсений и так знает, где стоит машина, благодаря дежурному созвону по приезде в торговый, а остальные сейчас не парят в принципе — разберутся без него, не маленькие. Опытным путём выяснилось, что с подобными навыками здорового похуизма живётся в разы проще, чем с постоянным «а вдруг что», и здесь он благодарен себе из не шибко далёкого прошлого — вручая воображаемую медальку за смелость, с которой получилось, пускай некрасиво накричав, но донести до Стаса, что дела вне офиса у него также есть. Гуф успевает смениться Кровостоком, перейти в Адель, вернуться в случайный рэп и дойти до Эминема — и как по зову сердца в этот момент через открытое окно слышно, как разъезжается автоматическая дверь. Антон выскакивает из машины, едва завидев арсов силуэт, галантно открывает переднюю пассажирскую дверь, но прежде чем пропустить — позволяет себе украдкой приобнять Арсения за плечи и уткнуться носом куда-то чуть выше виска. Его сразу обволакивает — Боже, да, здесь кроме этого чрезмерно романтичного слова ничего не подберёшь — запахом давно общих сигарет, какой-то новой моделирующей херни для зачёсанных волос, остаточными нотками парфюма и совсем немного, так, что если этот запах не знать, не различишь, цитрусовым шампунем. Вот в этом весь Арсений, Арс — это его и про него, вот такой он простой в своей сложности, если разгадать и принять все побочки с обратной стороны. Иногда может показаться, что любовь — это весомый труд и сложно; в принципе, так оно и есть, но когда рядом с тобой правильный человек, который учит любить и любит в ответ так же сильно, подобная работа только в радость. Антон не жалеет ни об одном серьёзном разговоре между ними — как и ни об одной шуточной перепалке и бессмысленном разгоне о лабрадорах. Хотя он, конечно, надеется, что тот балконный разговор смысл приобретёт — и завести щенка в собственном доме они смогут, не оглядываясь на графики и прочие неустойки. — Я так сильно горжусь тобой, что нихуя не могу сказать, — Шаст улыбается по-дурацки совсем, опускает глаза на руль в руках, крепче сжимая чёрную кожу, и не видит — чувствует на себе такой же смущенный взгляд справа. Он ещё раз фыркает своим же эмоциям в ответ и поворачивается к Арсению — господи, ну какой же он красивый в официозе и с нелепой (ужасно красивой) причёской принца Чарминга. Какой же неземной и счастливый. — Светишь так… вот так, Арсень, ты ваще. Антону вдруг кажется, что каждый загон о том, что он с Арсом и рядом не стоял, да и вообще как он счастливым его сможет сделать в этой ебаной реальности, испаряется именно в эту секунду. Да, он давно, с нового начала их отношений, это отрефлексировал далеко не раз, даже обсудил с психоаналитиком однажды, передумал, но именно в этот — наверное, всё-таки действительно волшебный — момент ему думается: до чего же глупая ёбань. Ведь вот, вот, они вместе и делят на двоих своё счастье — разное для восприятия, одинаковое по сути; Арсений счастлив, разделяя важный момент с Антоном, а Антон счастлив, переживая арсовы важные события с его рукой в своей. Это их маленькая свобода, которая любит цепи-цепи на шее и поцелуи. Пускай такой и остаётся. — Сказать тебе честно? — Арсений морщит нос от улыбки и придвигается чуть ближе; насколько салон позволяет. — Я сегодня сам собой загордился. Ну вот по-настоящему, чтоб сидеть и думать — «да я ебать как могу». Как будто Оскар реально забрал. Он откидывается на спинку сиденья, взъерошивает чёлку так, что прядки выпадают на лоб очаровательными завитками, и смотрит на Антона, чувствуя, как шастова рука чуть подрагивает на колене — хотя и в своих ногах замечает лёгкую дрожь от ощущений. Ну вот такие они, их море волнуется сразу на три — потому что Арсений ныряет с головой всегда, без каких-то полумер, и его вьющиеся прядки сливаются с барашками волн, а берег, чтобы стоять уверенно и ничего не бояться, он может нащупать только рядом с Антоном; таким спокойным, но при этом умеющим разжигать искорки внутри своим запалом, уверенным в них, нежным. Стоит тёплым рукам обвить плечи — и сразу штиль. Они в этом — ну, как и во многом-многом другом — похожи, одинаковые, как написали бы девочки из Твиттера, даже если стихии притягивают разные; а так и интереснее. Кто ещё Антону расскажет столько про горы на Дальнем Востоке, куда Арса позвали сниматься, как будет там проездом, кто ещё вытащит на прогулку под дождём в девять утра с Продиджи в ушах? — Кстати, надо забрать из Питера статуэтку, которую тебе на спектакле подарили, поставим у телека прям, — Шаст размахивает свободной рукой, и эта абстракция совсем не похожа на зал их квартиры, но с воображением у Арсения всё в порядке, он понимает. — А потом и настоящий рядом поставим. А до какого числа будут фильм показывать? — Недели две дадут ему, как всем фильмам, — жмёт плечами и гладит кончиками пальцев тыльную сторону шастовой ладони. — Вообще, для справки, за всё это время я услышал столько комплиментов, но ты так и не сказал ничего о самом кино. Как тебе идея вообще? Антон возвращает себя на час назад, подлавливая на том, что экран без Арсения делался для него чёрным и весь интерес концентрировался исключительно на Арсе, который сидел по правую руку, и его попкорне — и не то чтобы Антону стыдно хоть на каплю. — Самого сюжета или глубинной мысли Гоши о том, что до рассвета нужно дохуя важным стать и сделать всё на свете? Второе сразу хуета, конечно, но сюжет прикольный. Мне понравилось, как ничего не было понятно, это правда здорово с какой-то стороны, — Шастун уже слышит, как Арсений цокает, и добавляет тише: — Сам прикол, если разгонять, о рассвете, который наступает после любой ночи, мне напоминает… нас? Когда ты в Питере, мне нравится засыпать с мыслью, что эта ночь с двумя свободными половинами кровати просто делает нашу встречу ближе. Или, например, нужно успеть до рассвета — клянусь тебе, нахуй такое мышление — но иногда неплохо сделать что-то до определенного момента, который ты сам выставил. Типа, если бы не это, я бы вряд ли вломился к тебе в номер тогда, в восемнадцатом. Честно, Арс, сценарист просто забил хуй, но если искать что-то конкретно своё — я нашёл и мне очень понравилось. — Потому что этомоё? — Арсений скрывает грозящиеся выступить на глаза слёзы и тонну нежности за каламбурами, но Антон отчётливо разбирает там «я тоже люблю тебя», хотя не сразу. Такие у них шарады. — Че твоё? — по-котячьи хмурится, наклоняет голову вбок. — А, епта! Арсений, ну какой ты… ты. Он сначала вытягивается вперёд, чтобы высмотреть что-то у выхода, а после прижимается губами к арсовой щеке, будто так получится выместить хоть половину всех чувств. Арсений молча смотрит на Антона с минуту — разглядывает, как обычно, когда задумывается — и вдруг опускает спинку почти до упора, укладываясь поудобнее, насколько позволяет смокинг. — Давай пока не поедем никуда? — у Арсения всегда удаётся удивительно вписываться в любую атмосферу; и сейчас он задаёт вопрос шёпотом, почти одними губами, как самую сокровенную вещь на планете. — Хочу просто побыть с тобой вот так. И вся усталость Антона, которую он успел ощутить в полной мере, оказавшись в тишине салона до, снова отходит на самый задний план, соглашается с ним — «да, мне правда стоит заебать тебя позже, этот вечер важнее», и он просто вытягивается на своём месте, поворачивая корпус чуть вправо, чтобы смотреть на Арсения без затёкшей практически сразу шеи. Пробухтев минут пять в попытках вытянуть все конечности так, чтобы на утро не проклинать эту идею, они вслушиваются в сопение друг друга, а позже Арсений начинает объяснять какие-то моменты из сюжета, какие, на его взгляд, заслуживают разбора, раз уж экранного времени недодали — а Антон слушает с таким интересом, словно не зачитывал вслух этот сценарий Арсу вечерами, чтобы учить было проще, хотя все слова чуть приглушает единственная нужная сейчас мысль: «ты такой невероятный, я мечтаю, чтобы у тебя получилось вообще всё, и делать тебя ещё счастливее лет десять как минимум. И буду». С паркинга в итоге они выезжают сильно после полуночи — панель светится двумя с лишним ночи, а небо сразу встречает золотистыми оттенками, разлитыми по светло-голубому полотну; в машине звучит ветер, залетающий из приоткрытого окна и колышущий волосы, шум мотора, попеременные смешки и тихие голоса, которые всё больше сливаются в один. Арсений перескакивает с рассказа о сюжете на воспоминания с самих съёмок почти сразу, стараясь рассказать как можно больше дурацких мелочей, жалуется на то, как холодно было переснимать дубли ночью, хихикает с Артёма на коне и Насти, отчаянно пытающейся не смеяться на каждой просьбе потрахаться — и светит, светит, светит просто на целую новую Галактику. А Антону что? Он накидывает шуток, слушает его смех, расплывается сам — и большего для счастья сегодня не нужно; они без того достигли совершенно новой вершины. — Помнишь, как когда-то давно я тебе говорил, что очень хотел бы свидание в машине у открытого кинотеатра? — Арсений вздыхает едва ли не мечтательно, пока Антон паркует машину на территории жилого комплекса, потому что на парковку заезжать лень, и открывает окно со своей стороны до конца. — Мы, получается, щас это всё совместили — кинотеатр был, машина была, свидание, можно считать, тоже было. — Исполнитель мечт сидит, получается, — Антон делано-выёбисто улыбается, дергая воротник рубашки, но образ выдержать не получается — смеётся тут же. — Арс, как ты вообще это запоминаешь, я не представляю. Планета больше становится, или че? — Да ну, — отмахивается рукой, тупит взгляд и голову опускает, чтоб щёки покрасневшие деть куда-то. — Не знаю, оно само как-то… Просто для меня это важно, но не со стороны каких-то пунктов на выполнение, а, ну, мечтать о совместном чём-то, даже мелочёвке какой-то. Просто ловить себя на мысли, забывать о ней, а потом оказываться с тобой в этом моменте, вспоминать и понимать, что получилось. Шаст кивает, замолкает, а потом оборачивается к Арсу: — Я так сильно тебя люблю, прикинь? — хочет добавить что-то ещё, но взгляд падает на что-то за Арсением, и получается только шумно вздохнуть и разулыбаться. — Бля, пжи, посмотри. Антон отворачивается лишь на секунду; чтобы посмотреть на циферблат автомобильной панели, взять из подстаканника телефон и сфотографировать горизонт, заливающийся утренними красками, только б макушку арсову не зацепить — а потом сделать вторую фотографию уже с фокусом на нём, оставляя её навсегда в запароленной папке и подсознании. Два пятьдесят один — это время рассвета. Время, когда тебя принимают исключительно с любовью. Это время, когда они с Арсением приезжают к себе домой, чтобы проснуться — как, к счастью, довелось за последние полтора года — вместе, а затем продолжить любить друг друга. Ведь их рассвет уже наступил, принося за собой исключительно тёплый свет. 30.05