О всех созданиях, лучших и умных

Ситуация в голове не укладывается, онемение заползает в пальцы, а в горле застревает следующий крик. Шерлок механически подходит к стеклу и прикасается к холодной поверхности, вспоминая, как быстро было отремонтировано здание после взрыва; о днях, когда Джим занимался подготовкой последнего семечка, прежде чем этот план был расстроен Шерлоком; о сверкающих новых стеклах, которые Шерлок заметил, но не был обеспокоен ни в малейшей степени, когда смотрелся в них из окна в доме 221 в квартире Б, еще будучи свободным человеком, крайне тупым свободным человеком, а затем Шерлок отмечает движение в окне напротив и вынужден крепко зажать ладонью рот, чтобы не дать Джиму еще больше доказательств, что да, когда идет речь о душевных пытках, бывший зэк проявляет редкостный талант. Джон. Джон сдвинул штору и смотрит на улицу. Джим был прав. Он выглядит ужасно. Пусть виден лишь силуэт, нечеткие контуры руки, волос, и линия челюсти, но даже будь Джон в зоне боевых действий, он бы вряд ли выглядел иначе, полагает Шерлок. Это из-за тебя, думает он. Всецело твоя вина. Ты хотел его, ты взял, что желал, хотя и не заслуживал его, ты способствовал укреплению его привязанности, вот смотри теперь на то, что ты наделал. Джон постарел на десять лет за семь дней. Каждое его движение одновременно измученное и сдержанно-напряженное, волосы в беспорядке, и очень похоже, что он с кем-то раздраженно разговаривает. Кто в квартире кроме Джона? Шерлок не видит. Не может разглядеть глаза Джонa, прочитать по губам, рассмотреть одежду, чтобы собрать больше данных о его состоянии. Шерлок сильно прикусывает губу и упирается кулаками в холодный и непроницаемый барьер, когда-то бывший зеркалом. Воображаемый Джон звучал в голове Шерлока семь дней — эксцентричное, но успокаивающее явление — но теперь воображаемый Джон затих, потому что здесь настоящий Джон, достаточно близко, чтобы позвать, если бы между ними не расположились два невероятно толстых стекла. Джон сдвигается в сторону и штора смещается. — Верни на место, — хрипло говорит Шерлок. — Что такое, дорогой? — снисходительно спрашивает Джим с экрана. Шерлок не способен оторвать глаз от 221Б. — Зеркало. Верни зеркало. — Но ты же плевать хотел, где находишься, — напоминает Джим довольным голосом. — Не надо, — говорит Шерлок, и он уже умоляет, а прошла едва ли неделя, и доконает его ебучее зеркало и волшебные видения из прошлой жизни, и его вполне живой коллега Джон, и тот вред, который причинило отсутствие Шерлока, вот что его доконает. — Не смогу… Я просто не смогу. Верни зеркало. Я клянусь, я прекращу попытки занять себя, отдамся пустоте и свихнусь через несколько часов, максимум через сутки я буду… как ты сказал?.. Пускать слюну до колен?.. Я больше не буду сопротивляться. Только верни зеркало. — Нее. Оно себя как-то не оправдало, — роняет Джим. — Верни его! — кричит Шерлок, стуча кулаками в оконное стекло, потому что там снова Джон, Джон, которого он любит так нежно, что потеря разбивает сердце вдребезги, Джон, который то выплевывает инструкции в телефон, то слушает с лицом, стянутым болью и бессильной яростью, глядя на улицу и ожидая… чего? Шерлока? Что каким-то чудом тот появится на Бейкер-стрит, а полы Белстафа будут разлетаться от его широких шагов? — Оооох… — вздыхает Джим. — Ты такая лапочка, когда умоляешь. Радуйся видам, дорогуша, а я пока пойду на хер, оставив тебя в твоих тишине и покое. Легкое шипение электроники сообщает Шерлоку, что экран погас. Джон завершает звонок и кладет в карман телефон. Взъерошив рукой волосы, отворачивается от окна. Чего бы Джон ни требовал, он этого не получил. Джон озабочен, а Шерлок — побежден. Бейкер-стрит вся коричневая, белая и золотистая, и садится солнце, а в белой комнате царит тишина. Шерлок прижимает лоб к оконному стеклу, оседает вниз, коленями на пол, и кричит изо всех сил. * * * Голодная забастовка, начатая Шерлоком, изначально совершенно непреднамеренна. На седьмой день, накричавшись до хрипоты, Шерлок очень спокойно отправляется в спальню, где снимает с кровати матрас и перетаскивает его, а также одеяло, простыни и подушки, в длинную комнату. Размещает их возле оконного стекла, так близко, как только возможно, затем ложится на бок, свернувшись в клубок и подтянув колени к подбородку, и смотрит. Так он проводит — не считая перерывов на туалет и попить воды — пять дней. Три раза в день он выбрасывает еду. Поем в следующий раз, думает он. Я не голоден, думает он — искренне, а Джон, который когда-то звучал у него в голове, молчит, потому что Джон через улицу осунулся и посерел. Иногда Джон в квартире один, и Шерлок его не видит. Иногда Джон уходит искать Шерлока в неправильных местах. Иногда он, вероятно, в Ярде. Иногда Шерлок видит Джонa у окна. Иногда Шерлок мельком видит Лестрейда, Донован, Майкрофта, Брэдстрит, Андерсона, миссис Хадсон, Шинвелла; похоже, что Бейкер-стрит превратилась в своего рода штаб-квартиру. Все измучены. Все грустные. Все злые. Шерлок смотрит, оцепенев. Погода меняется. Через два дня, после того как зеркало стало окном, то есть на девятые сутки его пленения начинается дождь, и Майкрофт приезжает и отбывает с открытым зонтиком, похудевший и бледный. Дождь заканчивается, и появляется Шинвелл с коробочками китайской еды. Шерлок задумывается, будет ли Джон есть. Он надеется, что Джон не очень голоден или очень замерз или очень одинок. Шерлок представляет себе, как Джон ест, воображает его насытившимся, и засыпает на закате с легкой улыбкой на губах. Иногда Шерлок просыпается на рассвете, а иногда среди ночи, а временами — за полдень. Шерлок смотрит. Периодически решается пойти в кухню, где исследует лифт. Если там вино, выпивает его, а если есть морфий, запивает водой. Выбрасывает жареную курицу, салат по-гречески, равиоли с сыром, яйца Бенедикт, блины с ягодным сиропом и суп удон. Свет в других домах загорается и гаснет, но свет в спальне Шерлока продолжает гореть, независимо от того, где Джон — на Бейкер-стрит или ушел на поиски. Джон никогда не тушит свет. Шерлок задумывается, почему. Если Джона нет, свет пылает как маяк. Если Джон дома, его невысокий крепкий силуэт меряет шагами спальню, туда-сюда, туда-сюда, прежде чем обрушиться на кровать. Шерлок смотрит. Принимает душ, если уже чувствует собственный запах, и бреется, когда чешется кожа под щетиной. Ему нет дела до всего этого. Шерлок смотрит, как Джон постепенно начинает сходить с ума от беспокойства. Видит это в резких движениях головы, в ладонях, сомкнутых перед лицом так, как это делал Шерлок. Если бы Джон мог почувствовать себя лучше, Шерлок охотно обменял бы на это собственную жизнь, всерьез умер бы, но самочувствие Джона от этого не улучшится, ничто не улучшит Джону самочувствие, и Шерлок не может этого выносить. — Я же прямо здесь, перед тобой, — шепчет он однажды, и эти слова причиняют такую боль, что он решает никогда больше не говорить их, а заодно и остальные тоже. На двенадцатый день его заключения, когда Шерлок непредумышленно не ел пять дней, включается телевизор. Голос Джимa эхом отражается от стен длинной комнаты. — Шерлок, голубок мой, действительно пора поесть, — напевает Джим. — Это смехотворно. Целую вечность я смотрю на тебя, свернувшегося в клубок на матрасе — и это скучно. Покажи коготки, котенок. Где твое «пойди на хер», которое мне так нравилось? Пытаться отвечать было бы утомительно до крайности, так что Шерлок лишь плотнее кутается в одеяло и смотрит на тени, упавшие в гостиную квартиры 221Б. — Шерлок, — говорит Джим более строго. — Тебе придется ответить папочке, его терпение на исходе. В нормальных обстоятельствах эта формулировка вызвала бы отвращение Шерлока, но теперь он едва ее замечает. — Прелесть моя, за сопротивление придется расплачиваться, и поверь, последствия тебе не понравятся. А ты сейчас действительно напрашиваешься на некоторое наказание. Фак здесь был бы уместным и забавным жестом, но Шерлок решает, что неподвижное тело на постели выглядит более выразительно, и ничего не делает. — Шерлок, — шипит Джим. — Ты ведь больше не играешь честно, так? Если ты вынуждаешь меня прийти, связать тебя и кормить насильно, я это сделаю, но, думаю, ты скорее предпочел бы выпить сраный куриный суп, который я только что тебе отправил, и поговорить со мной. На обращенном к окну лице Шерлока появляется мрачная улыбка. Ранее это не приходило ему в голову, но, кажется, он обрел средство для достижения цели. Он очень ослаб, ходить теперь невероятно трудно, голова раскалывается, болят суставы, а глаза воспалены от попыток сдержать слезы. Но тело пока еще в его власти, и если неподвижность, неразговорчивость и недоедание позволяют Шерлоку немного отыграть своё, то… что ж, это всего лишь транспорт, разве нет? Джон, звучавший в голове, мог бы что-то возразить против такого гамбита, но тот Джон ушел. Есть лишь настоящий Джон, который в последнее время тоже не слишком много ел, Шерлок видит. И есть Шерлок, который тает. И есть Джим, которому стало скучно. Джим ненавидит скуку. — Шерлок, мать твою, если ты сию минуту не пойдешь на кухню и не поешь, я накажу тебя способами, о существовании которых, я клянусь, ты даже не подозревал. Шерлок лишь уютнее зарывается в подушку, странно счастливый, несмотря на слабость и дрожь. Темнота в комнате вдруг выворачивается наизнанку, в море огней, и Шерлок, сдержав стон боли, резко жмурится. Зеркало снова стало зеркалом. После долгого пребывания в темноте свет причиняет боль. Джим забрал Бейкер-стрит. Отлично, полагает Шерлок, закрывая глаза. Может теперь другой Джон вернется. Затем раздается странное шипение. Со скрипом Шерлок перекатывается на спину, чтобы взглянуть на вентиляцию. Звук доносится оттуда, похожий на свист выходящего из шины воздуха, и, вдохнув тошнотворный запах распыляемого сонного газа, Шерлок подтверждает свои предварительные предположения: если Джим или Моран входят или выходят, Шерлок должен быть полностью в их власти, когда открыта входная дверь. Не то чтобы он этого не ожидал, но факт, что он, похоже, разрушил планы Джима — пусть даже незначительно, — вызывает легкую улыбку на губах, пока приходит забвение. Не сдерживайся, сволочь, думает он, а затем темнота заглатывает его целиком. * * * Шерлок просыпается более чем медленно. Во сне он видел себя с Джоном. Смутно припоминает, что был накачан усыпляющим газом и теперь, наверное, привязан к койке или висит на трубке для кормления как сосунок, но голос Джонa пока еще мягок и настойчив, и он чуствует эхо уверенных прикосновений Джонa, похожее на отпечатки измазанных в краске детских ладошек. Значит Джон в моей голове действительно возвращается вместе с зеркалом. Чудесное зеркало. Не забирай его больше. Звуки окутывают его, мягко успокаивающие, но и при этом назойливые. Есть в них что-то шершавое, как уют теплой шерсти. У Шерлока нет никакого желания расставаться с ним, больше никогда, так что он даже не пытается просыпаться. —…сделай это для меня. Ну же? Шерлок, мне правда нужно, чтобы ты открыл глаза. Боже, вот дерьмо, что этот больной уебок с тобой сделал. Шерлок. Любимый, отзовись. Сейчас же. Так, полагает Шерлок, я собираюсь провести всю оставшуюся жизнь. Он неподвижно распростерт на матрасе, глаза надежно закрыты. Фантомная ладонь гладит его по щеке, а другая — поддерживает затылок. Пальцы там сжимаются. — Сделаем так, — мурлыкает голос в голове Шерлока. — Ты придешь в себя в ближайшее время, посмотришь на меня, и мы приведем тебя в порядок. Ты скажешь мне, что этот злобный мудак тебе сделал и, боже, Шерлок, пожалуйста, скажи хоть что-то. Сделай хоть что-нибудь. Ноль реакции при таком низком давлении просто не приемлем. Ты же еле дышишь, и у тебя губы, блять, синие. Не еби мне мозг так, Шерлок Холмс. Я сейчас не в том настроении, у меня была дерьмовая дюжина дней. Продолжай спать, отчаянно думает Шерлок, а его глаза увлажняются. Оставайся спящим, голодающим и бредящим навсегда. — Нет, нет, нет. Боже, да что же это? — Легчайший нажим на лоб похож на касание воображаемых губ Джонa. — Почему, к долбаной матери, ты сопротивляешься, чёртов безмозглый позёр? Что он с тобой сделал? Проснись. Немедленно. У тебя жизненные показатели ниже сраного плинтуса, Шерлок, проснись ради меня. Шерлоку легко представить… Голова кружится, и он почти не чувствует конечностей. — Ладно, если ты боишься, что я убью тебя за то, что ты меня вырубил и слинял вот так, да, черт, да, я планировал тебя убить, но ты и так уже полумертвый. И Шинвелл рассказал мне, почему… Шинвелл рассказал мне все. Ну, я дал ему в челюсть и немного поправил нос. Он решил, что это знак почета. Или что-то подобное. Нечто более… обболтанное. — Его голос звучит всё более сдавленно. — Шерлок, прошу. Я хочу от тебя только одного: проснись. И плевать, как ты это сделаешь. Ты мне нужен. Шерлок морщится в отчаянии и закрывает глаза ладонями. Предплечье задевает что-то… плотное. Вполне напоминает руку. — Господи, наконец-то, спасибо тебе, слава господу, а теперь смотри на меня. Пожалуйста. Это я. Джон. — Я знаю кто ты, — хрипит Шерлок. — Тебя здесь нет. Я тебя выдумал. — Что, правда? — говорит голос, сдавленный теперь от облегчения. — Отличный фокус. Попробуй, вызовет фурор на вечеринках. А большие розовые кролики в приятелях у тебя тоже есть? Боже, я скучал по тебе, я с ума сходил, Шерлок, я совершенно спятил, я всё время думал, что… неважно. Только продолжай говорить. Серьезно? Выдумка? Ладно, пусть. Дыши глубоко. Да, так лучше. А теперь посмотри на меня, прежде чем моя оплеуха тебя вырубит. В полнейшем раздражении из-за несбывшихся надежд, Шерлок отводит руки и открывает глаза. Перед глазами плавают пятна, широкие яркие полосы. Моргает. Начинает видеть более ясно, но видит немногое… белые стены, вентиляционные решетки, зеркало, плоский экран, матрас. Джон. Джон улыбается, выглядит измученным и помятым, и только что пришедшим в себя после дозы, на нем такая же белая рубашка и хлопчатобумажные брюки как на Шерлоке, только подходящего размера. — Привет, любимый, — мягко говорит Джон. — Я пытался найти тебя быстрее. Мне так жаль. Шерлоку требуется целых три секунды, чтобы вспомнить, как кричать.