Спасатели

— Глупое ты животное, Муська. Глупое… Да и я не лучше. Уютно свернувшаяся в пушистый белый клубочек Муся подняла голову и навострила ушки, услышав знакомые слова — Харитон всегда так приговаривал, когда начинал серьёзно заболевать, медленно угасая, будто оплывающая свеча. Причину его состояния было трудно определить наверняка, но врождённое охотничье чутьё ещё никогда не подводило Мусю: если она замечала тревожный тусклый огонёк в поблескивающих за стёклами очков глазах, то бежала со всех лап к хозяину, запрыгивала к нему на колени или в постель и начинала тихонько мурлыкать, звуча при этом, будто резвый моторчик. Харитон был достаточно скуп на заботу, но в минуты муторного безысходного уныния, когда сердце ощущалось неподъёмным куском свинца, а жизнь теряла всякий смысл, так и не успев его обрести, он вдруг становился необъяснимо внимательным и чутким, будто внутренние терзания, достигнув своего пика, снимали пелену с его глаз и заставляли переключить всё внимание на кошку, которой кроме еды и уютного кресла у батареи было необходимо немного простой человеческой ласки. Этот раз не стал исключением и, глядя на Мусю поверх очков обречённо-мудрым взглядом, профессор Захаров сначала медленно провёл ладонью от её макушки до кончика хвоста, затем почесал белоснежную пушистую шейку, тронул влажный розовый нос и начал поглаживать за ушками, отчего кошка совсем разомлела и блаженно зажмурилась. В бережных руках хозяина Муся чувствовала себя в полной безопасности, и даже когда эти руки делали ей уколы в светлой лаборатории, она не тряслась и не цепенела в панике, потому что доверие всегда оказывалось сильнее страха и боли. Усилием воли разлепив свои выразительные разномастные глаза, кошка подалась навстречу и потёрлась виском о чуть колючий подбородок Харитона, заставив его фыркнуть что-то ироничное про вопиющее нахальство и избалованность, но Муся точно знала, что за неподобающее поведение её наказывал страшный веник, живущий в ящике под раковиной, и раз хозяин за ним не пошёл, то всё было в порядке. Уперевшись передними лапами в его грудь, кошка начала по ней топтаться, поочерёдно то выпуская, то убирая острые коготки, и моторчик в её гортани заработал ещё громче. — Массаж сердца мне делаешь? Рановато пока, — Харитон поднял бровь, усмехнувшись, и Муся, ещё немного походив по нему мягкими лапками, удобно устроилась на груди и сладко зевнула во всю пасть. Ласковые прикосновения хозяина убаюкивали, но кошка чувствовала его нестабильное состояние и не могла позволить себе дремать, а потому внимательно наблюдала за ним сквозь тонкие щели глаз, мастерски притворившись спящей. Вчера хозяин снова сутки напролёт просидел за важными вычислениями, долго и вдумчиво записывал формулы, а потом несколько раз то поспешно одевался, то останавливался на пороге квартиры, бросал свой портфель, снимал плащ и метался по комнате из угла в угол, будто раненый зверь, не находящий себе места. Муся самоотверженно кидалась ему в ноги, но он, поглощённый своими мыслями, совершенно её не замечал и бормотал что-то страшное про тупик эволюции, новую форму жизни и то, что стал сам себе противен — неутешительный вывод и последовавший за ним нервный срыв привели к тому, что Харитон слёг и, к Мусиному ужасу, за весь следующий день так ничего и не съел. Даже когда кошка, рискуя получить веником под хвост, намеренно скинула со стола спелое красное яблоко и подкатила его к самой кровати хозяина, он от него отказался и молча вернул на место. Апатия была страшна своим равнодушным бездействием, страшнее были только мысли Харитона, которых Муся не слышала, но понимала, что чем дольше он оставался в одиночестве, тем ужаснее и ближе к реальности оказывались его идеи — тонкое звериное чутьё подсказывало, что они были крайне опасными. Хозяин старался избегать общества других людей, но, как бы парадоксально ни казалось, именно люди спасали его от серьёзного душевного разлада — не все, но некоторые особо близкие, которых сам Харитон, впрочем, мог даже не считать таковыми. В отличие от хозяина, Муся людей любила и испытывала к ним особый живой интерес. За свою пока ещё недолгую, но вполне счастливую кошачью жизнь она успела повидать немало представителей человеческого рода: внимательных врачей в одинаковых белых халатах на работе хозяина, шумных детей в парке, добрых старичков, играющих в домино во дворе по пятницам, но чаще всего ей встречался статный Дима с приятным голосом и большими тёплыми ладонями, а ещё серьёзная Лариса с забавными волосами цвета фиалок, которая приходила раз в неделю и всегда приносила ароматное овсяное печенье к чаю. С Димой хозяин обычно засиживался до самого рассвета — они всегда находили, о чём громко поспорить, и что досконально обсудить, а во время упоительно долгих разговоров и партий в шахматы много курили. От дыма у кошки чесался нос, и она периодически забавно чихала, лёжа на коленях у гостя, пока тот гладил её своей тёплой рукой, с умилением посмеиваясь. Муся любила Диму и чувствовала в нём не только тактичность, рассудительность и оптимизм, но и неуловимую мечтательную лёгкость, которой хозяину порой очень не хватало. Лариса, наоборот, всегда приходила сосредоточенная и напряжённая; в её рюкзаке, резко пахнущим медицинскими средствами и едва ощутимо — приятными цветочными духами, лежали тетради, документы и книги, которые она каждый раз выгружала на кухонный стол бесконечно огромной Вавилонской башней и потом долго сидела вместе с Харитоном, что-то сосредоточенно выписывая, исправляя и обсуждая. Он был с ней в меру строг, но в то же время относился с особой покровительственной теплотой, как настоящий наставник, который не был равнодушен к успехам и неудачам молодого специалиста. После долгой работы они всегда пили чай с печеньем, общаясь на отвлечённые темы, и Лариса уже не казалась такой суровой, как на первый взгляд. Муся вычислила, что если во время чаепития ловко прошмыгнуть под стол, то девушка обязательно поймает её, бережно прижмёт к груди и шутливо назовёт Мусей Харитоновной. Руки Ларисы были ласковыми, но крепкими и надёжными, какими и должны быть руки настоящего врача. Муся замечала, что после общения с Димой или Ларисой хозяин возвращался к жизни, становился активнее, бодрее, и охотно нырял с головой в любимые дела. Однако, воодушевившись приливом сил, он неизбежно забывал про потребность кошки в ласке, но Муся была готова и вовсе без неё обойтись, лишь бы хозяин не хандрил — временами нежность доставались слишком высокой ценой, на которую она не была согласна. Лёжа на груди заснувшего Харитона, Муся думала о том, что его нужно было срочно спасать, и было бы очень кстати, если б прямо сейчас в дверь позвонила серьёзная Лариса с книгами и печеньем, а ещё лучше — Дима, умевший лечить не только делом, но и словом. Одно кошка знала точно: нельзя было оставлять хозяина без близких людей, иначе не миновать роковых глупостей, виной которым обещал стать тандем блестящего ума и обострившегося душевного недуга. Осторожно приподнявшись, она обнюхала лицо Харитона и вслушалась в его ровное дыхание — хозяин был жив и крепко спал, а значит, настало время переходить от планов к действиям. Мягко спрыгнув на пол, Муся бесшумно прокралась на кухню, доела всё, что было в миске, и заботливо принесла единственный оставшийся рыбий хвостик прямо к изголовью кровати, чтобы хозяин, проснувшись, сразу смог перекусить — хрустящие рыбьи хвостики, на кошачий взгляд, пробуждали аппетит и были куда вкуснее яблок. Вернувшись на кухню, кошка прыгнула на стул, со стула — на стол, а со стола ловко нырнула в открытую форточку. Аккуратно спустившись на внешний подоконник, она легко перескочила на лавку у подъезда, с которой грациозно сошла на землю и деловито прошагала мимо местных облезлых котов, будто хвастаясь своей холёной белоснежной шёрсткой. Живя на первом этаже, Харитон не запрещал Мусе гулять на улице, но ей куда больше нравилось наблюдать за внешним миром из-за окна — дома было спокойнее, приятнее и чище; а когда хозяин занимался вычислениями или написанием статей, ей разрешалось дремать прямо на столе среди бумаг, лениво трогать кончик его ручки и млеть от ласковых прикосновений, что было куда лучше глупых дворовых интриг. Впрочем, Муся уверенно ориентировалась на местности, хорошо запоминала места, где побывала однажды, и даже могла представить окружающую обстановку в виде карты, для особой точности которой ей приходилось время от времени залезать на деревья и осматриваться. Муся считала, что город был спроектирован куда примитивнее удивительного цветного мира из её снов, который она с удовольствием изучала каждый раз, когда глубоко засыпала. В этом странном мире ей отводилась роль наблюдателя, что предполагало осторожность и скрытность — овладев этими навыками во сне, кошка успешно демонстрировала их в реальности и поэтому передвигалась незаметно и бесшумно, словно тень. Конечно же, выходить за пределы своего двора на чужую, незнакомую территорию всё равно было опасно, но Муся твёрдо решила рискнуть, ведь у хозяина была всего лишь одна жизнь, которая висела на волоске, а у неё — непозволительная роскошь — целых девять. Забравшись на молодую липу, кошка осмотрелась и вдруг прижала уши к голове, заметив потенциального врага: робот ВОВ-А6 мирно подметал тротуар, но на глаза ему попадаться не хотелось, так как можно было очутиться в списке сбежавших животных, а Харитону совсем не обязательно было знать, как далеко ушла его любимица. Спрыгнув с дерева и прошмыгнув мимо Вовчика на полусогнутых лапах, Муся уверенно направилась к парку, который можно было легко узнать по шумному фонтану в центре. Это место кошке было знакомо — у лавочки неподалёку хозяин порой обменивался с Ларисой важными бумагами. Парк с фонтаном был им обоим по пути, и Муся присутствовала при встрече пару раз, когда Харитон брал её с собой в лабораторию. Однако, сегодня она оказалась в парке одна, и план её был предельно прост: если Лариса ежедневно проходила мимо, направляясь домой, то и сегодняшний день не должен был стать исключением — нужно было просто забраться на пышный цветущий каштан, спрятаться меж молодых листочков и ждать, внимательно рассматривая прохожих, благо, доктор Филатова всегда ярко выделялась на фоне толпы. Муся возлагала большие надежды именно на Ларису, потому что не знала, как добраться до Димы, и где его можно было встретить. В её памяти всплывали светлые моменты беззаботного кошачьего младенчества: большое светлое пространство, бережные руки Димы, в которых она, будучи крошечным трёхнедельным котёнком, помещалась полностью, будто в колыбели; дрогнувший голос будущего хозяина, его прохладные от волнения ладони, тепло шерстяного шарфа и изгиба шеи, запах одеколона и табака, а через несколько мгновений — морозный воздух, скрип снега под ногами, торопливые шаги и «скоро будем дома, Мусенька». Это был далёкий единственный раз, когда она видела Диму вне дома, а потому не помнила, где находилась та самая просторная комната из прошлого. Добравшись до фонтана, кошка внимательно осмотрелась: за ней никто не следил, человекоподобные роботы остались далеко позади, прохожих было мало, и солнце потихоньку клонилось на закат. Наблюдательность говорила ей, что вечером спешащих людей становилось больше, поэтому ждать оставалось недолго. Забравшись повыше на раскидистое каштановое дерево, Муся удобно вытянулась на ветке и принялась созерцать мирскую суету, выискивая пытливым взглядом знакомую сиреневую макушку. — Смотрите, там кошечка! Вон, на каштане! — услышала она бойкий детский голос, и вокруг дерева тут же столпились мальчишки в красных галстуках. — Потерялась, наверное, бедная. И забралась высоко — как слезать-то будет? Ребята, надо помочь! Муся ощетинилась, став в два раза пушистее, угрожающе выгнула спину и отчаянно зашипела на них — только этих помощников ещё не хватало! Им не объяснишь, что её хозяин уже второй день медленно умирал от чудовищной хандры, и ей позарез нужно было отыскать девушку с фиолетовыми волосами, которая смогла бы ему помочь. — Шипит — точно слезть боится! — сочувственно пробормотал светловолосый мальчик, поправив круглые очки с толстыми стёклами. — Кто у нас по деревьям лазать мастер? Сашка, ты? — обратился конопатый лидер команды к своему товарищу. — Я могу, но тут высоко, и зацепиться не за что — не допрыгну, — он почесал затылок, озадаченно глядя вверх. — А мы тебя подсадим! Муся нервно осмотрелась, судорожно соображая, как поступить, но одно она понимала точно: пока пионеры решали, кого выставить героем дня, у неё было время, чтобы поискать взглядом Ларису. Парк постепенно заполнялся людьми, и кошка сосредоточенно всматривалась в каждого прохожего, время от времени отвлекаясь на мальчишек, пытавшихся запрыгнуть хотя бы на самую низкую ветвь — энтузиазма, прыти и упорства им было не занимать, а роста и силы, к счастью, не хватало. Вдруг в толпе мелькнули короткие фиолетовые косички, показался знакомый рюкзак со значками, и Муся засуетилась, резко вскочив на четыре лапы. Прыгнув вперёд на увенчанный цветущей свечой тонкий край, она издала самый душераздирающий крик, на который только была способна, но её пронзительный голос заглушил шум воды в фонтане, а ветка опасно качнулась. Казалось, момент был упущен, но поглощённая изучением новой книги Лариса вдруг отвлеклась и подошла к автомату с газировкой — оставался ещё шанс, хотя у Муси не было ни времени, ни возможности аккуратно слезть с дерева, ведь секунды промедления могли спугнуть удачу, а пионеры только и ждали удобного момента поймать кошку и притащить её к ближайшей Терешковой, чтобы та считала номер с ошейника и подсказала адрес хозяина. — Ребята, скорее, она же упадёт! — запаниковал парнишка в очках и стал под трясущуюся длинную ветку. — Если что, я ловлю, ловлю! Сердце бешено колотилось в груди Муси — она понимала, что ещё минута, и Лариса уйдёт, сольётся с толпой и потеряется из виду, поэтому не оставалось иного выхода, кроме смелого прыжка с высоты. Дерево — не окно, на нём не было ни удобной форточки, ни подоконника, да и лавка, на которую можно было более-менее безопасно приземлиться, стояла слишком далеко. Муся нерешительно переминалась с лапы на лапу, понимая, что безрассудство могло стоить ей жизни, но мысль о том, что у неё в запасе оставалось ещё восемь, придавала ей уверенности. В этот самый момент Лариса отошла от автомата и, обернувшись на взволнованные детские голоса, с любопытством посмотрела на сгрудившуюся вокруг дерева толпу пионеров. — Ой мамочки! — кучерявый рыжий мальчик закрыл глаза ладонями, чтобы не видеть, как кошка падает и разбивается, но Муся застыла на месте, неожиданно поймав заинтересованный взгляд Ларисы, и снова громко ей мяукнула, а затем ещё раз, и ещё, до хрипоты. Хрупкая ветка под лапами предупреждающе хрустнула, отчего кошка испуганно попятилась, скрывшись за листвой, и из её груди снова вырвался тревожный крик. — Муся? — удивилась Филатова и подбежала ближе к дереву, на мгновение решив, что обозналась, но ошибки быть не могло: разномастные глаза, белоснежная шёрстка, красный ошейник — всё говорило о том, что на дереве сидела Муся Харитоновна собственной персоной, хотя Лариса никак не могла поверить в такое совпадение, ведь Харитон Радеонович вряд ли решил в конце рабочего дня прогуляться вместе с кошкой в парке — это не было на него похоже. — Это ваша кошка? — обратился к ней пионер. — Кошка моего коллеги, — уточнила Филатова, не отрывая глаз от Муси, которая вжалась в ствол дерева, оцепенев: ветка под ней надломилась и перестала быть устойчивой, поэтому острые когти машинально впились в кору, а лапы неожиданно ослабли то ли от страха и усталости, то ли от радости, что Лариса всё-таки нашлась. — Мусенька! Муся, — девушка подошла ближе и обратилась к кошке, почему-то будучи уверенной в том, что она её прекрасно понимала, — прыгай, мы тебя поймаем. Она поставила тяжёлый рюкзак на землю, сняла лёгкую куртку и, вручив пионерам по рукаву, растянула её во всю ширину. — Ну же, прыгай! Кис-кис! — начали звать Мусю мальчишки, а та лишь дрожала и не могла оторваться от дерева, держась за него так крепко, будто за ускользающий шанс спасти хозяина и самой остаться в живых. Ни на мгновение не забывая о том, что время уходило, и нужно было торопиться к Харитону, кошка всё-таки попыталась спуститься, но снова инстинктивно вцепилась в кору, прижав уши к голове — несмотря на огромное количество жизней, расставаться даже с одной было очень страшно. — Так, ребята, держите куртку и посторожите рюкзак, — распорядилась Лариса на правах старшей и решительно сняла туфли. — Вы что, на дерево полезете?! — то ли с благоговейным ужасом, то ли с восторгом спросил розовощёкий мальчишка, переживавший за судьбу белоснежной кошки. — Мы пробовали, там неудобно! — Вы пробовали, но я-то — нет, — она ему ободряюще улыбнулась и попыталась схватиться за крепкую нижнюю ветку, но та действительно была расположена слишком высоко даже для взрослого человека. — Может, попросить у кого-нибудь лестницу? — один из пионеров осмотрелся в поисках электриков, которые почти всегда таскали с собой стремянку. — Не нужно, я совсем немного не достаю, — Лариса тряхнула уставшими руками, — попробую разбежаться. Успешно допрыгнув до ветки с разбегу, она ловко ухватилась за неё под ободряющие возгласы мальчишек. Подтянувшись, Филатова осторожно переместила руки выше и нашла ногами относительно устойчивую опору. — Вот так, всё хорошо, всё отлично… Не зря ведь мне значок ГТО дали… — тихо приговаривала она себе, успокаиваясь, пока осторожно пробиралась к Мусе по более молодым, тонким ветвям — та будто срослась с деревом и поначалу никак не реагировала, но, заметив Ларису, жалобно пискнула, распереживавшись, что они обе застрянут на этом проклятом дереве и бросят Харитона одного на произвол судьбы. — Муся, иди ко мне… Иди ко мне, я же не дотянусь! Давай, Мусенька, Харитон Радеонович наверняка тебя ищет, — девушка протянула ей руку, став на цыпочки, и почувствовала хруст дерева под ногой. — Ой мамочки! — снова зажмурился рыжий парнишка, боясь уже не только за кошку, но и за отважную девушку. — Муся Харитоновна! — строго обратилась к ней Лариса, нахмурившись, и попыталась переместиться на другую ветку. — А ну быстро слезай с дерева! Дотянувшись до задней лапы, Филатова отцепила её от коры и услышала в ответ возмущённое напуганное рычание. — Да отцепись ты уже! Муська! — Лариса стала на цыпочки и, немного грубо схватив кошку под грудью, силой оторвала её от дерева. Ощутив в докторе Филатовой новую опору, Муся крепко в неё вжалась, лихорадочно дрожа всем телом, и девушка начала успокаивающе гладить её одной рукой, балансируя меж надломанной веткой и неустойчивым наростом на стволе. — Всё хорошо, всё хорошо… — осмотревшись, Лариса начала аккуратно спускаться, придерживая кошку одной рукой и чувствуя её учащённое сердцебиение — Муся до крови впилась когтями в крепкое плечо спасительницы, глядя огромными ошалевшими глазами на стоящих внизу мальчишек. — Бросайте её нам! — наперебой кричали они, растянув ещё пять своих курток вокруг дерева, чтобы наверняка поймать кошку. — Девушка, мы её поймаем, вы только держитесь! Вам сейчас лестницу принесут! — судя по голосам, к пионерам подтянулись взрослые, но сосредоточенная Филатова не оборачивалась на голоса. — Мусенька, я тебя сейчас аккуратно передам ребятам, они тебя поймают, ты только не убегай, ладно? — будучи уверенной в том, что кошка всё понимала, Лариса принялась ей объяснять порядок действий. — Мне сложно и с дерева слезать, и тебя держать. Как спущусь, заберу тебя тут же. Муся немного поколебалась, но аккуратно ослабила хватку, посмотрев на спасительницу таким осознанным, почти человеческим взглядом, что у Ларисы по спине пробежали мурашки. — Прости, что так по-варварски… — вздохнула Филатова, аккуратно взяв её за холку, и, крепко держась одной рукой за ветку, посмотрела вниз на мальчишек. — Ловим! — отрапортовали они. — Раз, два, три! Муся сгруппировалась в полёте, чтобы приземлиться на лапы в случае, если её всё-таки не поймают, но пионеры сдержали своё слово, и вскоре кошка оказалась в надёжных мальчишеских руках. Проследив за успехом операции, Лариса сосредоточилась на спуске с дерева. Несмотря на свою внушительную крону, каштан оказался достаточно тонким и хрупким, поэтому девушке приходилось просчитывать каждый свой шаг, как на альпинистской стенке. Оказавшись на последней ветке, она попыталась сесть на неё, чтобы затем ухватиться руками, повиснуть и спрыгнуть, но, нагнувшись, потеряла равновесие и стёрла коленки о жёсткую кору. Приземление вышло совсем не таким мягким, как ожидалось: вцепившись в ветку в последний момент, Лариса слишком резко перевернулась, рано отпустила уставшие руки и снова упала на колени, но уже на траву. — Ой мамочки! — опять воскликнул переживавший за всех пионер и подбежал к Филатовой, чтобы помочь ей встать. — Ну что ж вы не дождались лестницы?! — всплеснула руками женщина, тоже подбежавшая на подмогу. — Вы в порядке? Может, доктора позвать? — Всё хорошо, никого звать не нужно, я сама врач, — успокоила всех Лариса, отряхнув испачканную юбку-шорты, и достала из рюкзака перекись водорода и носовой платок. — Мы про вас в стенгазете напишем! Настоящий пример для всех ребят! — важно заметил старший из мальчишек. — Вы, главное, напишите, что любые подвиги нужно совершать только с помощью взрослых. А лучше — двух, — мягко усмехнулась девушка, обрабатывая кровящие колени и локти. — Обязательно! — пообещал пионер и гордо выпятил грудь с натёртым до блеска сияющим значком. — Можно мы покормим кошечку? — робко спросил Ларису мальчик в очках, крепко держа Мусю, будто непоседливого ребёнка. — У меня есть бутерброд с колбасой. — Можно, если она захочет, — кивнула Филатова, посмотрев на кошку в его руках. Муся не сводила с неё своих по-человечески выразительных глаз, разглядывая Филатову с испугом и жалостью. Она догадывалась, что люди — существа хрупкие, и теперь ей было страшно, что Лариса не сможет никуда идти, а хозяин так и останется в смертельно опасном одиночестве. От тревожных мыслей её отвлёк соблазнительный запах «Докторской» колбасы — переживания и долгий путь отняли слишком много сил, так что было бы глупо отказаться от такого щедрого предложения. — Вы точно сможете идти? — ребята обеспокоенно посмотрели на стёртые колени Филатовой, но та отмахнулась. — Конечно смогу, я же ничего не сломала, — серьёзно ответила она и, накинув куртку, бережно взяла Мусю из рук пионера — та довольно облизнулась и сразу же схватилась коготками за плечо, словно намекнув, что никуда её больше не отпустит. Попрощавшись с мальчишками, Лариса крепко прижала кошку к своей груди и таким образом безмолвно пообещала ей то же самое. — Где же Харитон Радеонович? — задумчиво прошептала она, подойдя к фонтану, и осмотрелась вокруг в поисках знакомого силуэта. — Дома! — ответила Муся, но вышло всего лишь обычное кошачье «мяу». — Как бы то ни было, ты чего сбежала, м? — обратилась к ней Филатова, будто ожидая подробного отчёта, но Муся лишь жалобно протяжно мяукнула, глядя огромными сине-зелёными глазами прямо в душу. — Ладно… Сейчас мы всё выясним, — Лариса нахмурилась, почуяв неладное, и решительно направилась к киоску на выходе из парка, где сидела Терешкова, которая продавала газеты и заодно служила справочным бюро. Осознав, куда именно они шли, Муся с возмущением взглянула на девушку и ещё раз громко мяукнула — неужели она не понимала, что после консультации у робота можно было автоматически попасть в реестр потерянных животных? А если хозяин подумает, что он остался совсем-совсем один, и его даже кошка бросила? Что тогда? — Ай, Муся! — Филатова аккуратно убрала её лапку со своего расцарапанного плеча. — Всё под контролем, не переживай. С каждым шагом киоск в тени раскидистой белой сирени становился всё ближе — приготовившись к худшему, кошка уткнулась в грудь Ларисы и крепко зажмурилась. — Добрый вечер! — приветливо защебетала Терешкова, заметив девушку, и радушно развела руками. — Желаете приобрести газеты или журналы? Новый майский номер «Вестника предприятия» уже поступил в продажу! — Добрый вечер. Спасибо, не нужно, — вежливо ответила Лариса и принялась успокаивающе гладить дрожащую Мусю по голове. — Я нашла кошку моего знакомого, и мне нужно узнать, где он сейчас находится, чтобы её вернуть. — Конечно, дорогой товарищ! Помогать братьям нашим меньшим — это очень важно! — с поучительной интонацией доброй сказочной героини добавила ТЕР-А1 и начала расспрашивать Ларису. — Чтобы убедиться, что вы действительно знаете хозяина, назовите его имя, фамилию и адрес проживания, а затем поднесите ко мне кошку, чтобы я смогла считать уникальный номер с ошейника. — Харитон Радеонович Захаров, проживает по улице Солнечной, дом шесть, квартира три, — аккуратно повернув ошейник датчиком вперёд, Филатова бережно взяла Мусю и поднесла к Терешковой — кошка зашипела и попыталась царапнуть робота, но та вдруг рассыпалась в комплиментах. — Какая чудесная кошечка! Такая славная, красивая, и совсем никого не боится! — механическая рука удивительно приятно почесала Мусю за ушком, заставив расслабиться и зажмуриться. Лариса с мягкой полууыбкой снова прижала кошку к груди и продолжила ласково её поглаживать, терпеливо ожидая информации. — Всё верно, данные совпали! — с восторгом объявила Терешкова. — Загружаю информацию о местонахождении хозяина. Муся недоверчиво взглянула на робота, будто сомневаясь, что та действительно была способна узнать, где находился Харитон, но отлаженную систему не стоило недооценивать. — Харитон Радеонович Захаров сейчас находится на улице Солнечной, дом шесть. Вы можете отнести кошку по этому адресу, либо отдать на передержку в ближайший питомник, — предложила два варианта Терешкова. — Я отнесу её хозяину, — уверенно ответила Лариса, прозвучав при этом немного отрешённо и задумчиво. — Отлично, — всплеснула руками радостная ТЕР-А1 и добавила, — не забудьте передать хозяину, чтобы он подтвердил возвращение кошки, иначе через двадцать четыре часа она попадёт в реестр потерянных животных. Всего вам доброго! — Спасибо, — к удивлению Муси, девушка снова отреагировала немного растерянно. Отойдя от киоска, Филатова присела на ближайшую лавку и начала размышлять о происходящем. — Выходит, ты из дома сбежала? — она непонимающе взглянула на кошку, серьёзно нахмурившись. — Но Харитон Радеонович души в тебе не чает… Да и ты ведь его любишь, спишь на руках постоянно. — Мя! — кратко ответила Муся и снова упёрлась лапами в грудь Ларисы, проникновенно посмотрев в глаза. Как же доходчиво объяснить человеку, что дома вот-вот могла случиться беда, и была нужна помощь? Муся хорошо понимала язык людей, но телепатически говорить на нём умела только в своих красочных снах, поэтому в суровой реальности ей приходилось выкручиваться. Филатова снова нахмурилась. — По поведению вроде не похоже, чтобы ты вдруг отправилась на поиски кота… — она принялась разглядывать кошку, будто подопытную — Муся чуть не задохнулась от возмущения и оскорблённо зашипела на Ларису в ответ, мгновенно разочаровавшись в людском благоразумии. — Да не шипи ты на меня, я же пытаюсь проработать все варианты и понять, что пошло не так, — объяснила девушка кошке и, снова спрятав её в куртку, застегнула молнию. — Пойдём домой. Утробно проворчав кошачье «ну наконец-то!», Муся удобно устроилась и даже расслабилась, почувствовав себя в тепле и безопасности, а Филатова, наоборот, с каждым кварталом ощущала совершенно нехарактерную для себя нарастающую тревогу. Странные совпадения не давали ей покоя: Харитон Радеонович, которого она не видела уже два дня после провального эксперимента, его настораживающие рассуждения о несовершенствах человеческого тела, сбежавшая кошка, с которой они жили душа в душу… — Ты ведь не просто так убежала, да? — обратилась Филатова к выглядывающей из-за полузастёгнутой молнии Мусе, и та мяукнула в ответ, обрадовавшись, что до глупого человека начало доходить очевидное. — Давай-ка поторопимся, — Лариса крепче прижала кошку к себе и ускорила шаг, не желая допускать даже мысли о чём-то непоправимо страшном, но сердце предательски сжалось в её груди, а ноги будто онемели и стали ватными. Харитон Радеонович был человеком непростым и непредсказуемым, и Филатовой казалось, что они были в этом похожи: оба могли потерять счёт времени на работе и засидеться в лаборатории до утра, оба едва ли походили на образцовых советских граждан с красочных плакатов, оба были жадными до знаний и страстно любили науку. Лариса могла поделиться с ним самыми странными идеями, и он обязательно поддержал бы разговор, развил гипотезу или направил мысли в нужное русло. Их отличало лишь то, что Филатовой требовалось множество весомых доказательств, чтобы перейти к практике, а Харитон привык выводить складную теорию постфактум. Девушку порой пугало то, как легко и даже безрассудно относился к себе профессор Захаров, но особенно её настораживали рассуждения об отделении разума от тела и о примитивности физической оболочки в целом. Лариса понимала и допускала многое, но подобных убеждений разделить не могла, что неминуемо отдаляло её от наставника, который доверял ей подробности своих исследований, но всё же не все. Недомолвки неминуемо сеяли догадки и опасения, поэтому девушка чувствовала себя некомфортно, оставляя Захарова в лаборатории наедине с экспериментальным полимером. Похожее тревожное ощущение овладело ею и теперь, но, обладая достаточной рассудительностью и рациональным умом, Лариса прекрасно понимала, что паниковать раньше времени и продумывать сценарии того, почему Муся оказалась так далеко от хозяина, не стоило — решать проблемы по мере их поступления всегда оказывалось самым выигрышным решением в любой ситуации. Кроме того, справляться с волнением ей помогало чтение стихотворений по памяти — совет, который однажды дал профессор Захаров перед длительной сложной операцией, на удивление оказался рабочим и не раз спасал девушку в тяжёлых ситуациях. Идёт без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром лётчик Уходит в облака. Он потонул в тумане, Исчез в его струе, Став крестиком на ткани И меткой на белье. Под ним ночные бары, Чужие города, Казармы, кочегары, Вокзалы, поезда… Свернув на знакомую улицу, она снова ускорила шаг, желая как можно быстрее добраться до дома Харитона Радеоновича и развеять все сомнения. «Отдам Мусю, выпьем чаю, обсудим статью, и всё будет хорошо. Всё обязательно будет хорошо!» — рассуждала Лариса, поглаживая кошку уже не ради её успокоения, а ради своего собственного. Зайдя в подъезд, расположенный на углу, Филатова в несколько широких шагов взлетела по лестнице и позвонила в дверь квартиры под номером три, чувствуя себя ни много ни мало победителем марафона. Часто дыша, она снова нажала кнопку звонка и задержала палец подольше, но никто не открыл. Выждав минутку и отдышавшись после бега, девушка позвонила ещё несколько раз — тишина звучала так оглушительно громко, что отдавалась шумом крови в ушах. — Так… Ладно, — Лариса отошла от двери и прислонилась затылком к холодной стене, чтобы успокоить барабанную дробь в голове и сосредоточиться на продолжении стихотворения. Всем корпусом на тучу Ложится тень крыла. Блуждают, сбившись в кучу, Небесные тела. И страшным, страшным креном К другим каким-нибудь Неведомым вселенным Повёрнут Млечный путь. Сбежавшая кошка, датчик, показавший, что хозяин находился дома, и страшное молчание в ответ — данные не говорили ни о чём хорошем, и Филатова понимала, что нужно было действовать. Попытав счастья снова и не услышав шагов за дверью, девушка выбежала из подъезда и домчалась до телефонного автомата за домом, не чуя под собой ног. Нашарив в кармане монетку, Лариса бросила её в отверстие и набрала знакомый номер, внимательно следя за последовательностью цифр. В голове всплывали знакомые строчки: В пространствах беспредельных Горят материки. В подвалах и котельных Не спят истопники. В Париже из-под крыши Венера или Марс Глядят, какой в афише Объявлен новый фарс. — Ну же, ну! — шептала она, считая мучительно долгие гудки в трубке. — Харитон Радеонович, ответьте, пожалуйста… Муся чувствовала нарастающее волнение и полностью его разделяла. Неужели они опоздали? Издав отчаянное «мяу», она вцепилась в девушку, требуя сделать хоть что-нибудь, и Филатова продолжала прояснять обстоятельства, ни в коем случае не позволяя себе паниковать. Дозвонившись по закрытой линии в лабораторию и выяснив, что доктор Захаров точно не появлялся ни там, ни в «Павлове» уже два дня, она приняла окончательное серьёзное решение. Кому-нибудь не спится В прекрасном далеке На крытом черепицей Старинном чердаке. Он смотрит на планету, Как будто небосвод Относится к предмету Его ночных забот. — Тш-ш, Муся! — монотонно мяукающая кошка оказалась надёжно прижата к груди крепкой рукой. — Вы пытаетесь дозвониться до закрытой линии с общего телефона, — снова обратился к ней электронный голос телефонистки-Терешковой, — назовите код доступа. — Тридцать три, сто пять, шестнадцать, тридцать восемь, двадцать шесть, — Филатова продиктовала номер с именного жетона. — Доступ для Филатовой Ларисы Андреевны разрешён. Соединяю. Слушая длинные гудки, Лариса нервно покусывала обветренные губы и пыталась понять, где проходила тонкая грань между адекватными действиями в чрезвычайной ситуации и необоснованной суетой. Существует негласное правило о том, что если с человеком происходит нечто странное, то в первую очередь нужно уведомить об этом его близких. У Харитона Радеоновича не было родных или друзей, кроме Дмитрия Сергеевича Сеченова, но Лариса относилась к их дружбе достаточно настороженно, с немалой долей скепсиса. Подобную «дружбу» она не раз видела и в школе, и в университете: отличники всегда были соперниками, и как бы хорошо они друг с другом ни ладили, борьба за первенство всегда брала свое, и в конечном счёте победитель оставался только один. Два гениальных ума не могли мирно сосуществовать вместе, и даже несмотря на показательно плодотворное сотрудничество, девушка порой замечала жгучую зависть и ревность со стороны доктора Захарова к успехам своего коллеги. Академик Сеченов, наоборот, относился к взлётам и падениям проще — возможно потому, что не видел в Харитоне конкурента, а может, дружба действительно имела место — сложно было судить наверняка. — Сеченов у аппарата, — раздался спокойный уставший голос в трубке. — Дмитрий Сергеевич, добрый вечер, — девушка поздоровалась и представилась. — Вас беспокоит Лариса Филатова. Я работаю с Харитоном Радеоновичем, он мой наставник и научный руководитель. — Здравствуйте, Лариса, я узнал вас, — академик прозвучал немного настороженно, явно не ожидав звонка от девушки под конец рабочего дня. — Чем могу помочь? — Скажите, вы не виделись с Харитоном Радеоновичем вчера или сегодня? Может, созванивались или списывались? — Нет, я вообще не видел его на этой неделе, — Сеченов задумался. — Точно не видел. Мы договаривались встретиться в понедельник, но не вышло — вмешались рабочие обстоятельства. — Хорошо, спасибо, — голос Ларисы даже не дрогнул, хотя сердце будто оборвалось и полетело в бездонную пропасть, не оставив чётким рифмованным строчкам стихотворения ни единого шанса её утешить. — Всего доброго. — Лариса! Стойте, не вешайте трубку, — Дмитрий Сергеевич серьёзно к ней обратился. — Вы бы не стали звонить мне по пустякам. Что произошло? Филатова немного замялась, ещё сомневаясь в правильности своего решения вовлечь Сеченова в мутную историю, но разум подсказывал, что ему, как минимум, необходимо было сообщить. — Мне кажется, Харитону Радеоновичу нужна помощь. — Конкретнее. — Всё началось с того, что мы провалили эксперимент с полимером, на который возлагали большие надежды. Профессор Захаров достаточно легко относится к неудачам, говорит, что отрицательный результат — тоже результат, но в этот раз расстроился сильно. Снова начал твердить о том, что человек несовершенен… — девушка тяжело вздохнула. — Думаю, вы знаете, каким он бывает, когда не в духе. — Очень хорошо знаю, — подтвердил Сеченов. — А сегодня я нашла в «Майском» парке его кошку… Или она меня нашла. — Мусю? — Да, Мусю, — Лариса старалась собрать ускользающие мысли в единую чёткую картину. — С помощью Терешковой и встроенного в неё поиска хозяев и животных я отсканировала Мусин ошейник — геолокация показала, что Харитон Радеонович находился дома. Сейчас я как раз на месте, но он не открывает и не отвечает на звонки. — Я вас понял, Лариса, — спокойный голос Сеченова ощущался надёжной опорой. — Как думаете, товарищ Захаров не мог уехать в «Павлов», а датчик оставить дома? — Я звонила и в «Павлов», и в лабораторию — его не было там уже два дня, — девушка зажала трубку между плечом и ухом, принявшись искать в кармане монетки. — Кроме того, я точно знаю, что датчик встроен в щебетарь, а Харитон Радеонович его всегда с собой носит, да и нет смысла оставлять щебетарь дома — внутри предприятия им пользоваться удобно, а геолокация всё равно глушится, поэтому данные остаются засекречены. Если б Терешкова сказала об отсутствии данных, я бы поняла, что профессор Захаров находился на территории комплекса. — Ясно… — задумчиво протянул академик. — Лариса, послушайте, вы не первый год знакомы с товарищем Захаровым и прекрасно знаете его привычки и особенности. Я практически уверен, что он намеренно не открывает и не берёт трубку — с ним такое случается. «Дома мне важно быть одному — любые встречи должны планироваться заранее» — это его слова, и вы, вероятно, их тоже не раз слышали. — Да, точно! — вспомнила Лариса, и надежда затеплилась робким огоньком в её груди. — Но… Секунду, Дмитрий Сергеевич, у меня заканчивается время, я сейчас вам перезвоню. — Конечно. Чертыхнувшись, девушка бросила ещё одну монетку в автомат. — Вы пытаетесь дозвониться до закрытой линии… — начала было Терешкова, но Филатова её перебила. — Тридцать три, сто пять, шестнадцать, тридцать восемь, двадцать шесть. — Соединяю. — Лариса? — Сеченов снял трубку в ту же секунду. — Да, я. Простите, с автомата звоню, и, боюсь, это моя последняя монета. — Хорошо, тогда давайте в темпе. На чём мы остановились? — Я хотела сказать, что Муся никогда не сбежала бы от Харитона Радеоновича, и он бы ни за что её не выгнал, будучи в адекватном состоянии. Всё-таки что-то тут не так… Может, вызвать скорую? Потянувшись к трубке, кошка издала самое душераздирающее «мяу», на которое только была способна, и девушка снова успокаивающе обняла её обеими руками. — Я подъеду через двадцать минут, максимум — через полчаса. Возьму всё необходимое, медик со мной тоже приедет — это будет быстрее, эффективнее, чем скорая, и вопросов меньше. — Если всё плохо, то придётся ломать замок. Шуму наделаем, соседи сбегутся… — Никто не собирается шуметь — мы разработали для медиков и спасателей специальные устройства, позволяющие открывать замки в чрезвычайных ситуациях. Всё предусмотрено, — Сеченов звучал настолько невозмутимо, что ему искренне хотелось верить. — Лариса, только не отчаивайтесь раньше времени, слышите меня? Я почти уверен в том, что товарищ Захаров в порядке, а если нет, то мы сделаем всё, что в наших силах, чтобы ему помочь. Пока я буду в пути, попробуйте ещё раз до него достучаться. — Хорошо, я поняла. Спасибо вам, Дмитрий Сергеевич. — Не за что, — голос академика смягчился. — Вы правильно сделали, что связались со мной. Ждите, скоро приеду. — До встречи, — девушка успела попрощаться, прежде чем закончилось время, и повесила трубку. Несмотря на то, что она привыкла решать все проблемы самостоятельно, помощь со стороны в сложившейся ситуации оказалась как нельзя кстати, и после общения с Сеченовым ей стало чуть спокойнее: гора с плеч, конечно, не упала, зато небольшой камень с души — вполне. Выйдя из телефонной будки, Лариса решительно направилась обратно к знакомому подъезду. Поглаживая беспокойную Мусю по голове, она поднялась по небольшой лестнице на первый этаж и снова нажала кнопку звонка. Гробовая тишина метко, словно пуля, сразила наповал спокойствие, которым Сеченов так старательно наделил девушку, и в её груди новой болезненной вспышкой возник обжигающий неприятный холодок, перехвативший дыхание. Стоило дать стихотворению ещё одну попытку. Не спи, не спи, работай, Не прерывай труда, Не спи, борись с дремотой, Как лётчик, как звезда. Не спи, не спи, художник, Не предавайся сну. Ты вечности заложник У времени в плену. — Пожалуйста… — прошептала одними губами Лариса, почувствовав, как взгляд помутнел из-за нахлынувших слёз, а рука дрогнула, вновь позвонив в дверь, но уже не решительно, а кратко, робко, безо всякой надежды на то, что по ту сторону находился кто-либо живой. Вдруг, вопреки угасшей вере в лучшее, за дверью послышались мягкие шаги, скрипнул паркет, щёлкнул замок… Филатова не поверила своим глазам, и хоть ноги предательски подкосились, а голова пошла кругом, она выпрямилась струной и выдохнула, стараясь не выдать своих истинных чувств. — Лариса? — открыв дверь, Харитон замер на пороге и удивлённо поднял брови, немного непонимающе глядя на девушку. — Добрый вечер. Кажется, мы договаривались обсудить статью в субботу, но коль вы… — чем дольше он смотрел на неё, тем бледнее и испуганнее она ему казалась. — Лариса, что произошло? Вам плохо? Заходите скорее. Ни сказав ни слова, Филатова шагнула в квартиру на мягких ногах и, когда дверь за ней закрылась, прислонилась плечом к стене, одной рукой продолжая по инерции держать Мусю, которая через мгновение ловко вывернулась и спрыгнула к ногам хозяина, тут же принявшись мурлыкать и ласкаться. Кошачья миссия была выполнена, и даже вполне успешно — теперь, когда Лариса пришла в гости, хозяину точно будет некогда хандрить! Помощь подоспела вовремя, правда, сама она выглядела донельзя жалко. — Я… — голос девушки дрогнул, хотя она держала себя в руках из последних сил, — я вам Мусю принесла. Лариса пыталась сморгнуть пелену слёз и ни в коем случае не дать слабину, но с каждым новым словом её взгляд стекленел только сильнее, кончик носа предательски краснел, а внутри всё клокотало от жгучего водоворота эмоций: страх резко испарился, оставив на лбу ледяные капельки пота, шок сменился облегчением и радостью, которые, в свою очередь, растворились в непреодолимом стыде, будто в соляной кислоте. Профессор Захаров стоял перед ней в домашнем махровом халате, живой и здоровый, приятно пахнущий лосьоном после бритья и мыльной чистотой; он совершенно не был похож ни на человека при смерти, ни на того, кому могла понадобиться какая-либо срочная помощь. — Мне пора. Простите, — смогла вымолвить Филатова, опустив взгляд, и неуверенно повернулась к двери, ещё придерживаясь за стену — голова кружилась, как после долгого катания на карусели, и воздуха резко перестало хватать, будто его нарочно выкачали из помещения. — Нет-нет, куда же вы в таком состоянии? Вам нужно прийти в себя, — категорически ответил Харитон, поймав её за руку, и заметил на запястье, ладони и локте свежие ссадины и расцветающие синяки. — Где вас так угораздило? Сквозь тернии к звёздам пробирались, что ли? Проходите, не стойте в дверях. Филатова кивнула, и от привычной колкости в свой адрес у неё потеплело на душе. Ироничная манера общения профессора Захарова задевала многих, но Лариса не жаловалась — чувство юмора наставника не казалось ей грубым даже в самом начале их знакомства, а Харитон ценил моменты, когда вскользь брошенная едкая фразочка могла вызвать у серьёзной девушки улыбку. Лариса вдруг подумала о том, что, если бы её страшные догадки оправдались, то она больше никогда бы не услышала ни саркастичных комментариев, ни ценной похвалы, ни мудрых советов; ей пришлось бы забыть дорогу к дому под номером шесть по улице Солнечной и, может быть, забрать Мусю к себе, если бы та вообще пережила такую ужасную потерю. От муторных мыслей слёзы сами собой скатились по бледным щекам и, дабы успокоиться, Филатова судорожно начала вспоминать любимое стихотворение с самого начала. Идёт без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром лётчик… … А что дальше-то? — Лариса? — окликнул её Харитон с кухни. — Вы там в сознании? Держитесь? — Да, всё… В порядке. Нормально, — ответила она, тихонько шмыгнув носом, и аккуратно, по стеночке прошла на кухню, наконец почувствовав, как всё это время ноги и руки неприятно сводило гудящей болью после падения с дерева, как саднили колени, и как сильно перехватывало дыхание от едва сдерживаемых рыданий. — Так-с… — профессор достал корвалол и, открыв крышку, начал отсчитывать капли, глядя поверх очков то на гранёный стакан, то на девушку, которая аккуратно села на стул, чуть поморщившись, и всхлипнула, стыдливо закрыв глаза ладонью. — Доктор Филатова, что бы там ни было, отставить слёзы! — строго приказал ей Захаров, предположив, что манипуляция чувством ответственности должна была сработать. — Это непрофессионально. — Угу, — кивнула она, выпрямившись, но слёзы уже невозможно было унять даже страхом потерять лицо перед наставником и упасть в его глазах ниже плинтуса. — Да что это такое… — нахмурился Харитон, немного растерявшись. — Вы же знаете, что у меня атрофированы эмоции, и инвалидность по эмпатии — я совершенно не умею ни сочувствовать, ни успокаивать. Ну-ну, Лариса… — он протянул ей платок и стакан с лекарством. — Выпейте, станет легче. Сейчас обработаем ваши боевые раны, и всё будет в порядке. Снова кивнув, девушка взяла стакан подрагивающей рукой и выпила корвалол одним глотком, ощущая на себе пристальный взгляд — сидящий напротив профессор пытался угадать причину неожиданно разбитого состояния рациональной спокойной Ларисы, которая за годы научно-медицинской практики овладела таким железным контролем и хладнокровием, что многие бы позавидовали. — На вас напали? Мне вызвать милицию? — Нет, это я у-упала, — Филатова поставила стакан на стол и порывисто всхлипнула, посмотрев на Харитона, будто на привидение. — Сильно же вы упали, — недоверчиво прищурился он. — С велосипеда? — С дерева. — Вот как… Так вы плачете от боли? — он не сводил с неё глаз. — Давайте поедем в травмпункт? — Я цела, просто ссадины… Ерунда, — девушка отмахнулась и утёрла слёзы платком. — Я… Я думала, что вы… Вы… — Я? — пытался понять её Захаров, вспоминая минувшие дни и не представляя, чем он мог обидеть свою протеже. — Я думала, вы… У-умерли… — она еле-еле выдавила последнее слово, которое стало последней каплей, и неожиданно для наставника и самой себя надрывно разрыдалась в голос, согнувшись пополам и закрыв лицо ладонями. — Умер? Я? — искренне удивился Харитон и, встав со своего места, подлетел к рыдающей Филатовой. Крепко обняв её обеими руками, он тут же почувствовал, как она вцепилась в него ответ и уткнулась в плечо, хныкая, словно безутешный ребёнок. — Какие же глупости! Ну всё-всё, Лариса, милая моя, успокаивайтесь. Вот же я перед вами — цел, невредим. Девушка всхлипнула, не выпуская Захарова из объятий, и зажмурилась, пытаясь унять водопад слёз, пока ладонь профессора ласково гладила её по голове. — Смотрю и диву даюсь: с одной стороны, вы талантливый хирург, который одному голову отрежет, другому — пришьёт, и рука не дрогнет; а приглядишься — за серьёзным перспективным учёным скрывается такая маленькая глупая девочка… — он утешающе прижался щекой к виску Ларисы и прикрыл глаза, оказавшись так близко, что уловил тонкий аромат её жасминовых духов. — Тш-ш. Тише, тише… Всё ведь хорошо, хватит слёз. Дышите глубже, но не грудью, а животом, и вспомните какой-нибудь стишок. — Угу, — шмыгнула носом Филатова и вжалась в него сильнее, будто желая спрятаться в объятиях от самой себя и того ужаса, что сжал её чуткое сердце ледяной рукой. — Не «угу», а вслух, — Харитон продолжал гладить её по голове и спине, будто любимую кошку, а сама Муся, затаившись под кухонным столом, внимательно за ними наблюдала. Всё-таки люди были очень странными существами: сначала хандрил хозяин, а теперь Лариса, всегда казавшаяся сильной и надёжной, никак не могла успокоиться. Ещё совсем недавно Харитон лежал без сил, едва шевелясь, но теперь ему пришлось успокаивать девушку — надолго ли хватит их совместных сил? Вся надежда оставалась на Диму — уж он точно должен был привести всех в чувства. — Идёт без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром лётчик Уходит в… В об-лака… — тихонько начала Лариса, тепло дыша в шею профессора и чуть вздрагивая от слёз, которые уже не лились бесконечным неконтролируемым потоком, но то и дело застревали комом в горле, мешая говорить. Харитон внимательно слушал стихотворение, продолжая ласково обнимать девушку, и замечал, как с каждой новой строфой её голос становился увереннее, а тело постепенно расслаблялось, переставая быть напряжённым, будто готовым к удару. — Пастернак? — спросил он, когда Лариса рассказала последнюю строчку и робко отстранилась, вытирая покрасневшие глаза платком. — Да, — она глубоко вдохнула и медленно выдохнула, успокаиваясь, — моё любимое стихотворение. — Узнаваемый слог, хорошие строки, — профессор Захаров чуть улыбнулся, серьёзно посмотрев на неё поверх очков, — Ну что, вам полегчало? — Полегчало, только теперь ужасно стыдно, — призналась Лариса, обречённо покачав головой. — Накрутила себя, пришла без приглашения, устроила вам сцену… — Бросьте, всё в порядке, — заверил её Харитон и встал, чтобы поставить чайник на плиту. — Кажется, в последний раз вы так рыдали на моём плече от усталости после первой сложной операции. — Точно! — девушка улыбнулась уголками губ сквозь слёзы. — Вы то успокаивали, то отчитывали меня в ординаторской, говорили, что я знала, куда шла, и что легче не будет. — Неужели оказался прав? — иронично спросил Захаров, насыпав в заварник ромашку пополам с цветками липы. — Ещё как, — Лариса выдохнула, совсем перестав дрожать, и потёрла виски — после сильного стресса у неё всегда начинала болеть голова, — но мне больше запомнилось то, как вы потом поили меня кофе со сгущёнкой и пытались приободрить всякими занимательными историями. — Серьёзно, я-то? — наигранно удивился Харитон, залив чай кипятком. — Абсолютно ничего такого не помню! Филатова тепло заулыбалась, заметив загадочную полуулыбку на губах профессора, и снова искренне обрадовалась тому, что он оказался жив. Людям всегда было свойственно принимать жизнь как должное, поэтому её истинная ценность всегда познавалась через горе, и хорошо, если оно оказывалось лишь страшной иллюзией, возникшей, чтобы преподать важный урок тем, кому он был необходим. — Кофе сегодня не предлагаю — не нужно вам ещё сильнее кортизол поднимать — а вот чай будет полезнее. Чудес не совершит, конечно, но и не навредит, — перед Ларисой возникла единственная оставшаяся вещь из старого подарочного сервиза профессора Захарова, невольно ставшая её персональной — большая красная кружка в крупный белый горошек, самая красивая среди прочей аскетичной посуды. — Спасибо большое, — девушка обняла тёплую кружку ещё непослушными, будто онемевшими ладонями и снова медленно выдохнула, глядя на своё отражение в чае. Когда она подняла глаза, на столе уже стояла банка вишнёвого варенья, яблоки, нарезной батон и печенье. — Ну что ж, докладывайте, как так вышло, что вы и с дерева упали, и меня похоронили? — Харитон поставил на колени аптечку и начал педантично доставать из неё всё необходимое, будто перед операцией. — Это достаточно странная история. Кажется, она полностью стёрла воспоминания о прошедшем дне, — сделав глоток ароматного травяного чая, Филатова задумалась, сосредоточенно нахмурившись. — Где меня сегодня только не было: сначала я ездила в «Вавилов», чтобы лично отобрать образцы полимерной базы для нашего нового эксперимента, потом привезла их в «Павлов» и уехала в библиотеку… — Так сразу и скажите, что вам захотелось покататься на «Вихре», — Захаров аккуратно вскрыл стерильные салфетки и бинты. — Ну Харитон Радеонович! — Лариса вновь заулыбалась, и слёзы высохли на её щеках, будто их и не было вовсе. — Где именно я не прав? — он поднял бровь, мельком посмотрев на девушку. — Пейте чай, пока не остыл, и давайте вашу ручку, буду лечить. — После того, как нам «Вавилов» поставили жижу, с которой невозможно было работать, я пообещала им приехать лично. Сказано — сделано, — она немного робко протянула исцарапанную ветками левую руку. — Ну и «Вихрь» я действительно люблю… А кто ж не любит? — Значит, основа уже в лаборатории? Завтра сможем приступить к работе? — протерев пострадавшую кожу спиртом, профессор вскрыл ножом небольшую серо-красную капсулу и начал аккуратно наносить содержимое на ссадины. — Да, всё готово, — кивнула Лариса, внимательно глядя на мазь, подозрительно похожую на полимер. — Что это? — Непрем, — непринуждённо ответил Захаров. — Не переживайте, он надёжно протестирован и вот-вот выйдет в широкое пользование. Я бы ни за что не стал применять на вас непроверенное средство. — С ума сойти — непрем уже готов! — искренне удивилась девушка. — Я со своим исследованием совершенно перестала следить за другими. — Это нормально: каждый занят тем, чем ему положено, а делиться результатами и узнавать об успехах коллег будем на симпозиуме в конце августа, — Харитон пожал плечами и аккуратно замотал руку бинтом. — Предполагается, что непрем можно будет активировать через устройства, позволяющие поглощать полимеры, но и наружно в качестве мази он себя проявляет вполне успешно — заживляет даже глубокие порезы. Через полчаса можно будет снять бинты, и ни одной царапины не останется. Филатова с лёгким испугом посмотрела на профессора, невольно сделав вывод, который напрашивался сам собой: серьёзное экспериментальное лекарство в личной аптечке человека, привыкшего всё испытывать на себе, и уверенное заявление о лечении глубоких порезов не говорили ни о чём хорошем. — У меня ведь кошка, и она порой совсем не контролирует свои когти, — тактично объяснил Захаров, словно прочитав мысли, и вновь внимательно посмотрел в беспокойные серо-голубые глаза. — Итак, вы занесли образцы полимера в лабораторию и направились в библиотеку? — Там я провела остаток дня, собрала некоторые данные для новой статьи и, как обычно, пошла домой через «Майский» парк, — Лариса послушно подала вторую руку и продолжила рассказ, пытаясь унять разыгравшуюся тревогу. — И вот, представляете, я иду и вижу, как у каштана, под которым мы с вами периодически обмениваемся папками, стоит толпа ребят: все смотрят на дерево, галдят и пытаются что-то достать. Поднимаю глаза, а на ветке сидит Муся! — Муся? — Харитон отвлёкся от царапин на остром локте и вновь озадаченно взглянул на девушку поверх очков. — В «Майском» парке? Далековато. — Я тоже сначала не поверила, но вряд ли где-то поблизости есть ещё одна белая кошка с разными глазами и в красном ошейнике, — Лариса нервно облизнула губы. — Вот я за ней и полезла. Тяжело вздохнув, Захаров неодобрительно покачал головой и аккуратно перебинтовал правую руку. — Муся — кошка достаточно самостоятельная, она бы слезла без чьей-либо помощи, поверьте. Ваши сбитые руки и колени не стоили того, — профессор посмотрел на стройные ноги Филатовой с искренним сожалением. Размышляя о несовершенстве тела и расценивая его как материю или оболочку, которая рано или поздно перестанет быть нужной из-за своей ненадёжности и обременяющих потребностей, Захаров отмечал, что ему было абсолютно плевать и на себя, и на других: он был готов в равной степени ставить опыты и быть подопытным; но при всех своих убеждениях, видеть Ларису в слезах, синяках и ссадинах ему было совершенно невыносимо. — Она бы упала — ветка сильно надломилась, да и дерево было неудобное. Я её достала и передала мальчишкам, а сама немного не удержалась, — Лариса принялась оправдывать свой поступок и защищать Мусю, как вдруг непрем неприятно защипал на коже. — Ай! — Сначала лезете на дерево за дурной кошкой, а потом «ай», — пробурчал Харитон, втерев лекарство в левое колено, которое пострадало особенно сильно. Филатова снова тепло улыбнулась ему в ответ, ни в коем случае не думая обижаться — было что-то неподдельно доброе и настоящее в заботе профессора, который ворчал лишь потому, что не желал показывать себя с этой уязвимой стороны. — В общем, я сняла Мусю и подумала, что вы находились где-то недалеко. Дабы не терять времени, я обратилась к Терешковой: отсканировав ошейник, она сообщила, что вы были дома. Сначала мне просто показалось странным, что Муся так далеко ушла, а потом… — сделав ещё глоток ромашкового чая, девушка вздохнула. — Потом я начала думать о плохом. — Почему же? — перевязав правое колено, Харитон придирчивым взглядом медика осмотрел обе ноги и, не обнаружив больше ссадин, удовлетворённо кивнул. — Вы сейчас скажете, что у меня слишком богатое воображение, — признаваться профессору в том, что в какой-то момент пришлось полагаться на поведение кошки, было, как минимум, неловко. — У вас слишком богатое воображение, Лариса, — подтвердил Захаров, сложив все принадлежности обратно в аптечку, и, убрав её, вернулся на своё место. — Именно оно позволяет вам делать любопытные открытия, но вы не должны позволять ему мешать хладнокровно мыслить. — Видимо, в этот раз я всё-таки поддалась воображению и эмоциям, — горько усмехнувшись, Филатова потёрла виски. — Знаете, животные порой ведут себя очень беспокойно, когда с хозяевами что-то не так. Я ещё никогда не видела Мусю в такой панике, и мне даже показалось, будто она специально ждала меня на этом дереве, потому что вы оказались в беде. — Быть может, она беспокойно вела себя, потому что ушла слишком далеко и потерялась? — осторожно предположил Харитон, тоже налив себе чаю. — Думаю, так и было на самом деле, но на тот момент я уже поверила в беду, особенно, когда несколько раз позвонила вам, а вы не сняли трубку. И дверь не открыли, — девушка изогнула тонкие брови, на мгновение снова погрузившись в ту абсолютную беспомощность, от которой хотелось выть и лезть на стену. Ощутив укол вины, профессор поджал губы и продолжил внимательно слушать Ларису, подперев рукой подбородок. — Я дозвонилась до работы, где мне сообщили, что вы не появлялись там уже два дня, а мы же как раз два дня назад эксперимент провалили, к которому почти год готовились, и вы слишком много говорили о несовершенстве человека, будто о себе, — руки Филатовой дрогнули, но она не позволила себе расклеиться во второй раз и, выдержав небольшую паузу, продолжила. — Теперь представьте на фоне всего этого сбежавшую Мусю, датчик, указавший, что вы были дома, тишина в ответ на звонки… — Лариса подняла взгляд на Захарова и честно призналась. — Я подумала, что вы покончили с собой. — Плохого же вы обо мне мнения! Я хочу, чтобы моё бренное тело хоть как-то послужило науке, а взять и избавиться от него просто так, расстроившись из-за неудачи — это, как минимум, бессмысленно. Я человек рациональный и считаю, что во всём должна быть польза, даже в смерти, — покачал головой Харитон и снова вздохнул. — Но на вашем месте я бы тоже заподозрил неладное. Понимаю. — Вот я и заподозрила. Простите меня, пожалуйста — всё так нелепо и странно вышло, — Лариса виновато посмотрела на профессора, ковыряя ногтем золотистую каёмочку на изящной кружке. — И спасибо огромное за помощь. Я сначала даже не поняла, как сильно ушиблась на самом деле. — Во-первых, вам не за что извиняться, — Захаров достал последнюю сигарету из портсигара и дотянулся до коробка спичек, лежавшего у плиты. — Не возражаете, если я закурю? — Курите, конечно, — кивнула Филатова, которая уже давно заметила, что у Харитона было два настроения: «не возражаете, если я закурю?» и «простите, я надымил». Второе чаще всего случалось на работе, когда они с Ларисой задерживались допоздна, и никто не напоминал ему о том, что в кабинете курить было запрещено даже в форточку. Под утро в треснувшей чашке Петри, проживающей свою вторую жизнь в роли пепельницы, образовывалась целая гора окурков, и Филатова, уходя домой, уже привычно открывала окна по всему этажу, чтобы выветрить едкий запах табака. — Это я должен просить у вас прощения, Лариса, и благодарить за то, что вы вернули блудную кошку домой ценой своих локтей и коленок, — чиркнув спичкой, он раскурил сигарету и придвинул к себе потемневшую от времени латунную пепельницу в виде половинки ракушки. — Коль мы с вами откровенно разговариваем, то давайте я всё вам объясню. — Хорошо, — согласилась девушка и отправила в рот небольшое печенье — победа над тревогой всё-таки была одержана, и аппетит постепенно начал к ней возвращаться. — Мы с вами сотрудничаем уже достаточно долго, поэтому вы знакомы с моими причудами, я — с вашими, но есть некоторые моменты, которые мы друг на друга стараемся не перекладывать, как и все люди, — Захаров затянулся сигаретой и медленно выдохнул дым в сторону приоткрытого окна. — Неудачный эксперимент действительно ударил по мне сильнее, чем я ожидал, поэтому мне пришлось взять два дня отгула за свой счёт — я не хотел, чтобы вы видели меня нервным, разбитым, подавленным и угнетённым; и, конечно же, вы не заслуживаете того, чтобы я на вас срывался. Это не тот урок, который я должен был бы вам преподать. Лариса понимающе кивнула, внимательно слушая профессора, и, почувствовав прикосновение тёплой шерсти к своей ноге, согнулась, чтобы взять на руки притаившуюся под столом Мусю. Кошке бежать было некуда, и она послушно легла на колени Филатовой, на всякий случай прижав уши — было страшно, что девушка в одночасье сменит милость на гнев после всего, что произошло, но Лариса совсем на неё не злилась и продолжила ласково почёсывать меж ушек, как ни в чём не бывало. — Не буду скрывать, это были несладкие два дня: вчера я был слегка не в себе, а сегодня низкое давление пригвоздило меня к постели. Вы сказали, что животные чувствуют, когда хозяевам плохо — что ж, вполне может быть, что Муся действительно удивительным образом привела вас на помощь. А может, ей просто стало от меня тошно, — стряхнув пепел с кончика сигареты, Харитон снова глубоко ей затянулся. — Давайте теперь разберёмся с тем, почему я вас игнорировал. Понимаете, дом — это моё убежище от внешнего мира, и я действительно могу не открывать и не отвечать на звонки в свои законные выходные. Гадкая черта, знаю, но мне порой ужасно хочется закрыться в вакууме хотя бы пару дней — поверьте, это идёт на пользу не только мне, но и обществу, потому что в дурном расположении духа я становлюсь совершенно невыносим. Однако, сегодня я не открыл вам по куда более банальной причине — долго лежал в ванне, погрузившись в воду по самый нос, и совершенно ничего не слышал. — Я тоже часто закрываюсь в своём личном пространстве, чтобы отдохнуть от суеты, но не могу не отвечать на телефон — это ведь почти всегда какая-то срочность. Что если звонят по важному поводу или просто переживают? — спросила Лариса. — Для важных поводов есть рабочие дни. Кроме работы, меня, как правило, не беспокоят, и обо мне уж точно никто не переживает — только вы успели накрутить себя до горьких слёз, — Харитон посмотрел на неё со снисходительностью на грани умиления, будто на наивного ребёнка, который ещё совершенно ничего не узнал о жизни. — Но даже если б сценарий развился по-вашему, и оказалось бы, что я умер — что с того? — Нет! Даже не хочу об этом думать, — девушка напряглась, крепко обняв Мусю, будто спасительный круг, и та тихонько пискнула, но не убежала, почувствовав свою ответственность теперь уже за душевное состояние Ларисы. — А вы совершите над собой усилие и подумайте. Будучи учёным, вы должны относиться к смерти более спокойно, чем к затуманиванию мозгов, — мудро заметил профессор, потушив сигарету в пепельнице. — Я нормально отношусь к смерти, — уверенно ответила Филатова, вздрогнув от неожиданного прикосновения холодного Мусиного носа к своей шее. — Если бы переживала за каждого, кто лежит в морге «Павлова», то уже бы с ума сошла. — А я-то чем отличаюсь от всех тех, кто уйдёт или уже ушёл из жизни? Не всё ли равно? — Харитон пытался подвести к тому, что нельзя было относиться к чьей-либо смерти особенно, но выходило ровным счётом наоборот. — Если б я умер, вам дали бы нового руководителя — делов-то. Товарищ Сеченов никого не курирует, но, думаю, он не упустил бы шанса взять к себе такого перспективного учёного. — Мне не нужен никакой другой наставник, я хочу работать с вами. И нет — я не могу воспринимать каждую смерть одинаково, вы ведь не очередной пациент, оказавшийся на моём операционном столе, не подопытный, и не случайный прохожий, которому вдруг стало плохо. Вы всегда так или иначе рядом, и похоронить человека, с которым было столько всего связано и ещё могло бы быть — это абсолютно иное, — выразительные глаза Ларисы снова увлажнились от резко нахлынувших эмоций, которые ещё не успели утихнуть до полного штиля, и Захаров чертыхнулся, сурово нахмурившись. — Лариса! — он раздражённо хлопнул рукой по столу так, что звякнула посуда. — Я в вас столько сил вкладывал не для того, чтобы вы вечно держались за меня, как за костыль. Так нельзя. У вас должна быть своя голова на плечах, способная беспристрастно принимать взвешенные решения и подстраиваться под любые обстоятельства, даже если это смерть кого-то… Близкого. — Я понимаю, но без вас наука рухнет, и… Вы очень нужны мне, правда, очень. Сегодня я поняла, насколько сильно, — попыталась объяснить Филатова, не сводя глаз с Харитона, который нервно крутил коробок спичек в руке. — Я ещё совсем не готова работать и жить без «костыля». Только не сейчас. — Я вижу! — горько усмехнулся Захаров. — Но, милая, жизнь может запросто отнять костыль и сбить с ног, не спросив разрешения и не предупредив. Существуют обстоятельства, которые заставляют нас расти и взрослеть, и неважно, готовы мы к этому или нет. Захаров старался звучать серьёзно и строго, но в глубине души признавал, что сам же трепетно оберегал Ларису, словно яркий огонёк в лампаде, от мерзости большого научного мира, где каждый старался перетянуть на себя одеяло славы и величия, давно променяв искренний интерес к работе на приторный вкус побед и почестей. — И это я понимаю тоже, но, как бы по-детски ни прозвучало, если жизнь попытается отнять у меня «костыль», я его так просто не отдам, — девушка чуть улыбнулась, глядя в мудрые глаза профессора, в уголках которых собрались морщинки от ответной полуулыбки. — Я, как врач, нахожусь в вечном бою со смертью, которая выдумывает всё более изощрённые способы того, как отнимать жизни, но я её обуздаю, если буду учиться и работать усерднее. В своё время я отвоюю и вас. — Всё-таки вы ещё маленькая глупая девочка, Лариса Андреевна, — покачал головой Харитон, во взгляде которого теплилась совершенно нехарактерная для него нежность, с которой обычно смотрят на крошечных котят. — Взрослеть вам будет тяжело и больно — помяните мои слова. Скорбь станет лишь одной из множества ступеней. — Будучи учёным, я должна относиться к смерти спокойнее, чем к затуманиванию мозгов, — парировала Филатова, хитро сощурившись, — так что не затуманивайте мне мозги своим пессимизмом, Харитон Радеонович! — О как! Осадила моими же словами! — хрипловато рассмеялся Захаров, подняв руки в капитулирующем жесте, и его глаза заискрись азартом и нескрываемым уважением. — Ладно, тушé! И будем считать, что вся эта ситуация вокруг моей псевдосмерти стала важным уроком для нас обоих. — Это был слишком наглядный урок о ценности жизни, — девушка выпустила Мусю из рук, и та, спрыгнув на пол, сначала потёрлась о ноги хозяина, а затем деловито направилась в прихожую, — а ещё о том, что нужно быть готовой ко всему и держать себя в руках. Я-то думала, что овладела спокойствием, но оказалось, ещё есть, куда расти. — Всё верно. А я хорошенько подумаю над тем, что порой стоит брать телефон и лучше следить за кошкой… Да и о том, что помирать ещё рановато, — Харитон снова посмотрел на Ларису поверх очков, улыбнувшись. — На кого ж я вас такую мягкосердечную оставлю? На Сеченова? А ему кто корону с головы сшибать будет, если меня не станет? Нет-нет, надо пожить! — Ой, Сеченов! — Филатова почувствовала холодок вдоль позвоночника, вспомнив, что втянула в эту историю Дмитрия Сергеевича, и поменялась в лице. — А с ним-то что не так? — удивился Захаров, подняв брови. — Я же его тоже на уши подняла — он обещал приехать через полчаса, — девушка испуганно взглянула на часы над кухонной плитой. — Как раз сейчас и должен. Кошмар какой, что я натворила… Харитон снова рассмеялся, сжав пальцы на переносице: — Надеюсь, вы скорую вызвать не додумались? — Додумалась, но Дмитрий Сергеевич меня отговорил, — не выдержав, девушка тоже фыркнула смешок, глядя на профессора, и взволнованно подскочила со своего места, когда услышала громкий звонок в дверь. — А вот и он. — Захаров! — раздался голос Сеченова из-за двери, и за ним последовал громкий стук. — Захаров, твою мать! Открывай! — Может, не откроем? — Харитон заговорщически посмотрел на Филатову, но встретил осуждающий взгляд и усмехнулся. — Ладно-ладно, я пошутил. Побудьте пока здесь. Стук в дверь звучал всё нетерпеливее и настойчивее, и Муся, вытянувшись во весь рост, тут же принялась скрестись коготками и мяукать Сеченову в ответ — наконец-то пришёл нормальный человек, который по-настоящему приведёт всех в чувства! — Муська, отойди, а то наступлю на хвост! — профессор аккуратно отодвинул её ногой и щёлкнул дверным замком, с наигранным радушием улыбнувшись нежданному гостю. — Ди-и-има, какая встреча! — Я б тебе сказал, какая, да воспитание не позволяет! — взмыленный бледный Сеченов ввалился в квартиру, грузно поставив два тяжёлых реанимационных чемодана на пол. Захлопнув за собой дверь, он отклонился на стену и, тяжело дыша, бросил гневный взгляд на Харитона из-под растрёпанной чёлки. — Какая же ты тварь! Эгоистичная ты конченная сволочь… — процедил академик сквозь зубы, пряча в карманах свои дрожащие руки. — Ни капли в тебе совести! — Ты что, бежал? — нахмурился Захаров, пропустив его слова мимо ушей. — Представь себе! — фыркнул Сеченов, пытаясь отдышаться. — Я ехал с Сашей, нашим штатным медиком, но на полпути машина сломалась. Пришлось оставить Сашу дожидаться механиков, а самому взять чемоданы — и вперёд… — он откашлялся и утёр пот со лба. — Знаешь, сколько один реанимационный чемодан весит? Почти десять кило! Я пока бежал от Циолковского до Солнечной, чуть сам не помер! — И за сколько добежал? — с любопытством поинтересовался профессор, поправив очки. — За… — Сеченов мельком посмотрел на часы, — шесть минут. — Мог бы и побыстрее — твой друг, вообще-то, потенциально был в беде! — недовольно хмыкнул Харитон, пожав плечами. — Курить меньше надо — отдышка у тебя нехорошая. — Кто бы говорил! — огрызнулся Сеченов, разуваясь. — Сам дымишь, как паровоз, да ещё и всякую дрянь. — «Беломор» — не дрянь, — важно заметил Захаров. — Ой, да иди к чёрту со своей мелочностью! Это уже не смешно! — вспылил Сеченов, — Сейчас бы сигареты обсуждать, когда ты до смерти бедную девочку напугал своим равнодушием! Ладно меня — я и не такое с тобой пережил, но неужели тебе Ларису совсем не жаль? Человек к тебе всегда с открытой душой, а ты в неё только плевать можешь! — Дима, послушай меня, дело не в равнодушии — я был в ванной и ничего не слышал! — чуть повысил голос Харитон, уперев руки в боки. — Ты ванну с полимером принимал вместо воды, что тебе не было слышно звонков по телефону и в дверь?! Уж мне-то не ври, сказочник хренов! — в обычно спокойном рассудительном голосе Дмитрия Сергеевича клокотала обида, помноженная на тот же самый страх, который не смогла побороть Лариса. — Когда я лежу в воде, то стараюсь, чтобы она закрывала уши — это успокаивает, — объяснил Захаров, испытывая особое удовольствие от того, как закипал и бесился его друг. — Ещё слово, и я тебе врежу, клянусь! — прошипел академик, засучив рукава рубашки. — Всеку так, что мало не покажется, и никакой непрем тебе не поможет! — Ларисочка, будьте добры, не выходите пока из кухни — меня сейчас будут бить, но это ненадолго. У вас будет время, чтобы подготовить бинты, вату и тёплую воду, — вежливо предупредил её Захаров, отчего у Сеченова округлились глаза. — Лариса здесь? — Да, — кивнул профессор, пожав плечами, — а ты комедию ломаешь! Некрасиво, Дима, ой как некрасиво получается… — Стойте! Не надо никого бить! — испуганная Филатова выбежала в прихожую и, загородив собой своего наставника, виновато посмотрела на академика. — Дмитрий Сергеевич, простите, это всё из-за моей мнительности. Харитон Радеонович ни в чём не виноват. — Лариса, это вы простите за весь этот цирк. Я же вам ещё по телефону сказал, что наверняка произошло недоразумение, и всё в итоге будет хорошо. — Сеченов привычно поздоровался с ней за руку, но, заметив бинты, ослабил хватку. — Что с вами? Где вы так ушиблись? — Да ерунда… Мусю с дерева доставала, — мягко усмехнулась она, мельком взглянув на кошку, которая сладко зевнула во всю пасть, потянувшись мягкими лапками к Сеченову. — Пожалуйста, не ссорьтесь. Мы уже всё обсудили и уладили. — А мы и не ссоримся — мы так общаемся, — объяснил профессор. — Думаете, товарищ Сеченов действительно поднял бы на меня руку? Ни в коем случае — человек с такой безупречной репутацией просто не может себе позволить подобного варварства! — Ваш научный руководитель прав, — устало выдохнул Дмитрий Сергеевич, постепенно остывая, и снисходительно улыбнулся уголком губ. — Временами мне невыносимо хочется его стукнуть, но потом я вспоминаю о том, что в нашем тандеме бремя здравого смысла всё-таки лежит на мне. — Как здорово, что ты такой ответственный человек! — похлопав его по плечу, Захаров непринуждённо спросил. — Ну что ж, друзья мои, полагаю, у вас нет никаких планов на этот вечер? Вопрос прозвучал так, будто они втроём по счастливой случайности пересеклись в парке пару минут назад, и все от души рассмеялись, тут же снизив градус напряжения до самого минимума. Смыв весь гнев, раздражение и усталость холодной водой, Сеченов прошёл на кухню, где его уже ждала кружка крепкого чёрного чая, и принялся рассказывать о своих приключениях с машиной; Лариса ещё раз красочно описала спасение кошки, а сама Муся, млея в бережных руках хозяина, чувствовала себя абсолютно счастливым и беззаботным котёнком, которого по доброте душевной не отчитали за крупную шалость. Харитон то и дело строго поглядывал на неё, легонько трогая чувствительные ушки, и она подавалась навстречу касаниям, преданно ласкаясь о ладонь и громко мурлыкая. На самом деле, кошка была готова вынести любое наказание, ибо игра определённо стоила свеч, и в итоге рядом с Харитоном оказались те, кто его любили, и кому он был по-настоящему нужен. Пресловутая стерильная тишина не лечила от хандры, а лишь молчаливо соглашалась с каждой, даже в корне неправильной мыслью, будто плохой друг, желающий лишь угодить, а не помочь — этот простой факт стал понятен не только Мусе, но и самому Захарову, который среди близких людей вдруг по-настоящему почувствовал себя живым, а не до смерти утомившимся и разбитым. Обратив внимание на спелые яблоки, Лариса вызвалась испечь пирог к чаю, и хотя Харитон отговаривал её, напоминая о том, что царапины на руках и ногах должны хорошенько затянуться, она настояла на своём — вскоре квартира наполнилась ароматом шарлотки, яблоки в которой, впрочем, совсем не пропеклись, потому что, будучи привезёнными из «Вавилова», оказались устойчивыми к высоким температурам. Ночь подкралась тихо, будто кошка, и никто её не заметил за долгими разговорами о жизни и планах на наступающее лето; ночью особенно проникновенно зазвучали песни под старую полурасстроенную гитару, и новые идеи засияли ярче, заставив троих учёных сгрудиться вокруг стола и наперебой обсуждать свои предположения до самого утра, мучая расчётами тетрадные листы, перечёркивая написанное и начиная всё сначала. Разъезжаться по домам уже не было смысла, поэтому Сеченов заснул в кресле, оказавшись пригвождённым к нему Мусей — кошка решительно отказывалась слезать с его рук и угрожающе рычала при любой его попытке поменять положение. Харитон уступил Ларисе кровать и, заботливо укрыв друга пледом, а задремавшую девушку — тёплым одеялом, ушёл на кухню встречать рассвет. Взяв сигарету из портсигара Сеченова, он настежь открыл окно и, оперевшись локтями о подоконник, с наслаждением закурил, глядя на розовеющее небо над раскидистыми ветвями ароматной сирени. «Беломор» действительно был на вкус той ещё дрянью, но перейти на сигареты, которые предпочитал Дима, означало закончить вечную перепалку, от которой тот так красочно выходил из себя, а на подобную великую жертву Харитон не был готов. Улыбнувшись своим мыслям, он внимательно вгляделся в горизонт, где крохотной точкой мелькнул то ли самолёт, то ли очередной «Шмель», перевозивший какой-то груз. Идёт без проволочек И тает ночь, пока Над спящим миром лётчик Уходит в облака. Стихотворение само собой возникло в его сознании, вернув воспоминания о минувшем дне, который профессор Захаров решил продлить, отказавшись от сна. Небо становилось всё ярче и, наблюдая за сменой акварельных оттенков, Харитон курил сигарету за сигаретой. Ему хотелось забыть слёзы Ларисы, но навсегда запомнить её горящие глаза и неподдельную радость, когда во время спонтанного ночного мозгового штурма их независимые вычисления вдруг сошлись. Воспоминания неизбежно наслаивались: плохие перекрывались хорошими, но оставляли горьковатое послевкусие, не позволявшее радоваться чему-либо полностью, и от этого на сердце становилось муторно. Если всё было хорошо, то почему ощущалось так плохо? Взяв ещё одну сигарету, Харитон нахмурился, злясь на глупую сентиментальность, которую мог бы простить любому, но только не себе. — Доброе утро! — шепнула Лариса, кутаясь в одеяло, и тихонько зашла на кухню на цыпочках, прикрыв за собой дверь. — Доброе. Вы чего не спите? — таким же шёпотом ответил Харитон, обернувшись. — Простите, я надымил. Она отмахнулась, улыбнувшись, и, подойдя к открытому окну, тоже выглянула в утреннюю прохладу. — Я подремала немного, — Филатова сладко зевнула, прикрыв рот ладонью, — а Дмитрий Сергеевич пусть спит, у него операция сегодня вечером. — Муся так и лежит на нём? — Ага, — заулыбалась Лариса, — нос к носу спят. — Ладно, не будем их тревожить, — усмехнулся Харитон, покачав головой, и посмотрел на девушку, невольно задержав взгляд на очаровательно растрёпанных коротких косичках. — Кофе будете? — Буду! — кивнула она, сильнее закутавшись в одеяло, и села на подоконник. — А на международную конференцию со мной поедете? — спросил Захаров таким тоном, будто предложил печенье к кофе. — Прямо сегодня?.. — сначала не поняла опешившая Лариса, но затаила дыхание, боясь спугнуть удачу. — В первой половине июля, — насыпав растворимый кофе в изящную красную кружку, он снова взглянул на Филатову, не желая упустить ни одной её эмоции. — Конечно! Конечно, поеду! — просияла она, и яркое утреннее солнце ослепительным медовым нимбом взошло над её головой. — Вы будете выступать? — Мы будем выступать, — уточнил профессор, поставив чайник на плиту, — вы и я, но, в основном, вы — этот опыт вам будет полезнее, а я, так уж и быть, побуду костылём. — Не костылём, а маяком, — лицо Ларисы озарила счастливая улыбка, и Харитон почувствовал, как сердце в его груди весело подпрыгнуло в давно забытом неистовом желании жить. — Сравнение с маяком мне нравится куда больше. Муся крепко спала на груди Сеченова, слушая размеренное дыхание, и тихонько мурлыкала, убаюкивая его только сильнее. В своих красочных снах она снова бегала по удивительной яркой деревушке, в которой отдалённо можно было узнать родную улицу и «Майский» парк, собирала спелые красные яблоки и прыгала по кроватям, взмывая в лазурную небесную высь, но этот невероятный сказочный мир, в котором ей никто не мешал, не ругал, не гладил и не брал на руки, вдруг показался ей блеклым и скучным, потому что в нём не было ни хозяина, ни Димы, ни Ларисы. Муся была совершенно одна на свободе, которой не желала, и это осознание в одночасье превратило сладкий сон в настоящий кошмар. А вдруг она оказалась навсегда заперта в этом мире? Вдруг ей не было суждено проснуться и снова увидеть всех вместе? А как же хозяин будет без неё? Вздрогнув, Муся открыла глаза и резко вскочила на лапы, невольно разбудив Сеченова. — Ну что ты, м? Плохой сон? — шепнул он, успокаивающе погладив кошку по голове, и снова прижал её к своей груди тёплой ладонью. Щекотливо обнюхав лицо Димы и убедившись, что он был настоящим, Муся успокоилась, но спать отказалась. Возвращаться в яркий мир ей совершенно не хотелось — куда лучше было оставаться в реальности, где все были с ней рядом, живы и здоровы. Сощурившись, Сеченов посмотрел в сторону зашторенного окна, а затем перевёл взгляд на часы — стрелки показывали половину пятого утра, но уже было светло, как днём. Из кухни доносились приглушённые голоса, пахло кофе, свежей сиренью и сигаретами — его сигаретами, а не «Беломором»! Закрыв глаза, академик мягко улыбнулся и решил подремать ещё несколько минут, слушая краем уха гармонию торжества жизни: то, с каким искренним упоением Харитон рассказывал Ларисе о планах на ближайшее время, и как она с дрожащей радостью в голосе его поддерживала.