Вода

Июль выдался душным и жарким, зато ночью было свежо. Днём все куда-то спешат, стараются урвать всего и успеть побольше. Днём Санкт-Петербург превращается в огромный муравейник, где все бегут, работают, торопятся черт знает куда. Днём все живёт, бурлит, кипит и дышит. Ночью умирает и тлеет. На улицах остаются призраки былого дня, из прокуренных вонючих арок выползают все самые страшные людские кошмары, по дворам начинают слоняться маргиналы и другие лица, чей статус понятен сразу же при встрече. Свидетелем былой жизни остаётся духота, которая со временем сменяется сыростью и влажным воздухом с набережной. Вода повсюду, вода везде. Как дождь она смывает пыль и очищает кожу, как ложь, которую мы слышим каждый день. Катя захлебнулась в этой воде, а дождь оказался кислотным. Он разъел её растерзанное тело, проникая внутрь. Она и не сопротивлялась. Вода, она повсюду. В глазах, в сердце, в душе, в словах близких людей. - Ты приедешь? Ответ она уже знает заранее, но в поломанной груди всё ещё трепещет последняя искра надежды. - Просссти. Сссегодня никак. - Слышится шелест с другого конца линии. Ожидаемо? Да. Сколько раз она это слышала? Много. Брови сползают к переносице, пальцы сквозь шёлк чёрных перчаток сильнее сжимают корпус телефона, дыхание становится прерывистым, частым, как будто ещё чуть-чуть и она умрёт от того, что корсет, затянутый вокруг её тонкой талии, сдавит ей лёгкие, губы кривятся, делая и без того обезображенное шрамами лицо, ещё сильнее изуродованным. Хочется плакать, но такое ощущение, что не может. Словно кто-то ей сжал горло и она не может не то, что говорить - выдохнуть. Это всё, казалось бы, обиды прошлой жизни. Обещания, клятвы - вода для слепцов, которые не успели увидеть мир таким, какой он есть. А она увидела. Так почему ей до сих пор больно? Почему её снова режут по живому, оставляя шрамы, но уже внутри? Её ли должно это задевать? Она же сама учит неумелых щенков быть сильнее, показывать зубы, убивать в себе все свои слабости. Екатерина Хохолкова давно распрощалась с такой же версией себя. Но такое ощущение, что жалкая крупица осталась и, как сорняки, пустила корни и проросла в душе, возводя глухой отголосок надежды. - Ты идеальна. - на бледных чертах лица Стикса читалась еле заметная улыбка. Она была фальшивой. Катя тянется к маске, снимая её. Карие глаза сталкиваются с блекло-голубыми. Огненные волосы спадают ей на плечи, точно пламя, окутывая её и увлекая в самое пекло. Стикс мягко убирает их с её лица, касается её шрамов. Он говорил, что она идеал и совершенство. Это она знала и без него, по правде. Она никому не позволит относиться к ней, как к слабой. Не стерпит жалости, подачек, даже комплименты ей были не нужны. Умный Человек говорил ей, что она достигла апогея своего преображения и это ли не чудесно? А Стикс... В нём было что-то, что заставляло её возвращаться к былой себе. На минуту, но возвращаться. И ей это нравилось. В нём было что-то, что влекло её, как светлячков на фонарь. Она смотрела в него, как в кристально чистую воду и видела всю себя. Настоящую. Вода оказалось мёртвой. Было в нём что-то тёмное, на что не хватало света, чтобы разобрать что именно. Эта тьма её и пожрала. Вода. Пустые слова. Так же журчит, красиво пенится, заставляет внимать с открытым ртом. Но пока будешь слушать - быстрее захлебнёшься и утонешь. Катя утонула. - Как охота? – интересуется Стикс, смерив её томным взглядом через зеркало. - Их ждёт светлое будущее. – отвечает она, прислоняясь спиной к мягким креслам старого Кадиллака ДеВиль. - Есть куда расти. – усмешка точно шипение змеи. «В этом есть свой шарм» эта мысль невольно проскочила в голове Кати. Она ловит себя на том, что тот наблюдает за ней, пока ведёт машину. Сталкиваются взглядами, мимолетно улыбаются. Стикс говорил ей, что она прекрасна со всеми своими шрамами. Они – её деталь, без которой она не была бы столь уникальной. Ложь. Ложь и бессмысленная вода. Телу всегда было больно. Ныли шрамы, повреждённые участки тела жгли, мышцы стонали. При всём при этом Катя обладала отличной физической подготовкой – непослушных щенков всегда ждала кара за неправильный подход. Больной душой Игорь Гром тоже стал свидетелем её преображения. Он и та девушка, что была рядом с ним. Кара. Это прекрасно. Человек, из-за которого она осталась такой, но не сломалась, стала только лучше, сейчас сам находится в убитом состоянии. Это прекрасно. Но на этом останавливаться не стоит. Он ещё её вспомнит. - Помнишь меня, майор? – глухо звучит из под маски. Вспомнит. Просто пока ещё не все готово для этого. - Вссспомнит. – мычит Стикс и гладит её по предплечьям. Катя сама позволила ему к себе прикасаться. Им это нравилось. Они лежали на старом диване в какой-то дальней гримерной театра. На подлокотнике дивана аккуратно лежал его чёрный сюртук. Катя уткнулась носом в воротник белой рубашки, улыбнулась. От Стикса пахло приятной Питерской сыростью, чем-то свежим, мятой. Холодные руки гладили её по спине, вызывая контраст между горячей болью позвонков и лёгких касаний холодных пальцев. Стикс поправляет съехавший на пол плед. Такие моменты были по-особенному тёплые. Не было Умного Человека, не было гончих, не было крови, не было прошлого, не было маски. Были только они. Стикс и Катя. Больше никто им и не нужен был. Он убирал щекочущие пряди с её лица, а она говорила, что ей хорошо рядом с ним. Стикс прикрывал глаза, улыбался, говорил, то же самое, а она верила. Вода. - Абонент временно недоступен. – От повтора этой фразы, хочется расколотить тростью телефон, как до этого колотила того выскочку-стихоплёта, что покалечил её лучших гончих. «Напыщенный мудила» с ухмылкой думала она, когда слушала его вопли, а лакированное, выточенное дерево со свистом прилетало ему на плечи, спину и грудь. Она ему приглянулась, и она это знала. Проблема была в том, что это было не взаимно. Не её типаж. Стикс тоже не подходил под её запросы. Просто в какой-то момент Катя сама не поняла, как потеряла контроль. Уже не она давила в себе чувства, а они её. Она прижала к груди колени. Сколько она уже так лежит на кровати? Час? Больше? Она сама уже не помнит. Так же как и сколько раз набрала ему. В ночной темноте слабо горел дисплей телефона, от которого она не отрывала взгляда. А на экране номер, который она помнит наизусть. Это не первый раз, когда Катя звонит, а Стикс не берёт трубку. Не первый раз она достаёт из шкафа, старый наряд: зелёные шорты и фиолетовый топ. То, с чего она начала. Тогда она была живой и прекрасной. Шрамы и суставы протяжно ноют. Хочется верить, что это из-за ливня, который под ночь совсем разыгрался. Её тело с такой точностью описывает её состояние, надо же... - Алло, - с другого провода наконец-то послышался голос. Не похож на Стикса - более прокуренный, низкий. "Коцит", скрипя зубами, поняла Катя, сползая на пол. Маска и вуаль сиротливо остались лежать на подушке, одна перчатка валялась на тумбе, другая же рядом со шкафом - в порыве гнева едва ли не порвала их. Под рёбрами что-то мерзко заскребло. - Алло. - хрипло отозвалась она, уставившись в окно, по которому нещадно барабанил дождь. - Дорогая моя, - тягуче зазвучали гласные, что по интонации не сложно было догадаться, что Коцит заулыбался в привычной ему манере - Чем обязан? - Хотела спросить то же самое. - сухо отрезала Катя, посильнее сжав складки платья. - Стикс где? - Тут. - Почему он трубку не берёт? - голос едва слышно дрогнул. - Право, душа моя, не знаю, - проворковал Коцит. - Не ты одна такая занятая, голубка. Мы чёрные риелторы, как-никак - работа. Не берёт - значит не может, тебе ли не знать? Хочешь «привет» от тебя передам? - Дай ему трубку. - приказала девушка, чувствуя, как сердце лихорадочно заплясало в груди. Отодвинув ящик прикроватной тумбочки, Хохолкова вынула оттуда небольшую пластмассовую баночку. С негромким "Чпок!" отскочила круглая крышка назад. На голую ладонь посыпались белые кругляши - обезболивающее. Ей бы их пить понемногу, но пойди убеди в обратном. Пустым, стеклянным взглядом Катя смотрит, как медикаменты хаотично располагаются на её правой кисти. Из телефона послышалось неразборчивое шуршание, и та насторожилась. Лицо надо сохранять до последнего. Ей нисколько не обидно, что все его слова - лишь вода, что как бы ей не хотелось верить, она сама всего лишь шестёрка, пусть хоть изгрызет прутья клетки, куда сажали новых гончих - она сама щенок, которому так повезло стать полезной только уже будучи калекой. -...Твоя. - Коцит небрежно передал телефон. Зажмурившись, Катя заглатывает все таблетки, что сжимала в руке. В желудке и горле сжался тугой узел, который рефлекторно вытолкнул бы все обратно, не сглотни она. На секунду в глазах потемнело, а от горечи препаратов из груди прорвался слабый хрип. Твоя. Ха, не его она, не Умного Человека, уже даже ничья. - Да? - спокойно отозвался Стикс. - Привет. - уголки губ истерично поползли вверх, а в глотке перекатились камушки. И в следующий момент выдаёт усмешку - Ты там занят, говорят? - У тебя что-то важное? - Катя беззвучно смеётся, запуская руку в секущиеся пряди. Пальцы тут же сжимаются у корней волос. - Нет, просто так звоню. Там такой ливень, ха... Знаешь ли, вода. - Что вода? - безразлично переспросил Стикс. Катя молчала. Все слова вылетели из головы, толкая в вакуум тишины, нарушаемой редким рокотом грома за окном. Гром... Гром. Гром? Хохолкову передёрнуло. - Есссли есссть, что-то, что не требует отлагательссств - по интонации было слышно, что беседа, зашедшая в тупик, уже напрягала всегда флегматичного Стикса. – ссскажи сссейчас. -...Тебя ждать? - Ей паршиво от самой себя: от своей наивности, от своей жалкости в этой ситуации, ей паршиво от того, что ей просто двигают как хотят точно также, как она двигает своими гончими. Но больше всего паскудно от того, что она, как бы не боролась с собой, всегда проигрывает. Как бы не "побеждала" физический недуг, не запирала скелеты в шкафу, те всегда выходили и тащили её за собой. Уже глупо ждать ответа, но надежда умирает последней, верно? В повисшей паузе Катя видит лицо Стикса, который сдержанно закатывает глаза, стреляет едким взглядом на бесшумно хохочущего друга. - Нет. - наконец-то отвечает тот. Занавес опускается. Спектакль окончен. Катя к тому времени уже лежала на полу и нервно заходилась в хриплом, уловимым только ей, смехе. Одной рукой она прижимала телефон к груди, другой открывала рядом лежащую баночку и глотала все оставшиеся там таблетки. "Мерзость. Падаль." Думала она, утыкаясь носом в сгиб локтя. Это она мерзость и падаль. Так унижаться и умолять кого-то о чём-то… Она себе этого не простит. - Дура. - Катя смеётся, но уже громче, шумно всхлипывая, не замечая, как улыбка сменяется истощенной болью гримасой, и по её щекам на пол текут слезы. - Перестань. - тон становится чуть мягче. – Сссейчас не могу говорить. Утром приеду, все обсудим. - Да что перестань? - первая обрывает звонок и продолжает лежать на деревянных досках пола. Не приедет. А если и приедет будет делать вид, как ни в чем не бывало. Это все вода. Вода повсюду. За окном, на её лице, по проводам. Ей никогда не отмыться в ней. *** Туфли хлюпали, ступая в лужи, расплывшиеся по всему асфальту. Платье некрасиво облепило стройную фигуру - все из-за дождя, который шёл стеной. Тростью, она на ощупь шла по тёмным дворам Питера. Волосы спутались в один большой рыжевато-красный клок, а карие глаза сверкали в темноте. Она ходит кругами, а вода заливается ей под одежду, стекая по больной спине. Вода - то без чего не может Питер. Можно сказать, процентов на шестьдесят он состоит из неё: сырость, нескончаемые дожди, слёзы... Вода свежая, чистая - очищающий дождь, а для неё вода – лишь пустые слова. Для неё вода всегда была и останется мёртвой.