Насильно мил не будешь

На ночном небе сгущались тучи. Лунный свет, едва разбавляющий безысходный мрак тусклых лампочек ночных фонарей, скрылся за нависающим над округой туманом, обдающим всё на своём пути свежим бризом, сулящим скорые осадки с предстоящим световым шоу, о котором объявлял пока ещё слабый громовой раскат. Путь по асфальтовому покрытию не страшился столь быстрого размытия своих границ, чего не скажешь о земляной дорожке, почти незаметной среди пожухлых кустов и прочего поросшего здесь каким-то чудом сорняка. Но выбирать не приходилось — другого маршрута бегущий так, словно смерть наступала на пятки, просто не знал. Хотя и сейчас не совсем понимал, куда именно бежит. Все порядки действий выбил из головы происходящий ужас. Важным оставалось только одно — не останавливаться. Виктор успел заметно запыхаться, отчего его блестящее от пота лицо налилось кровью. Он не бегал так ещё со времён армии, где к подобному проходил подготовку и с чем справлялся на раз-два. Сейчас он не спотыкался только потому, что не мог себе этого позволить второй раз. -Да где деревни-то, блять… В темноте и начавшейся сырости мужчина всё старался рассмотреть горизонт, к которому его несли ноги, но видел лишь бесконечные кусты. Однако сбавлять темп не собирался от слова совсем. Ведь он только что издалека услышал громкое: -Михалыч! Куда же ты, родимый? Умоляя Бога, чтобы Дулин не догнал, Виктор старался петлять и не следовать прямому пути. Совсем не хотелось проверять, увидел его ненормальный или нет. Скользкая от росы трава заставляла мужчину делать лишний рывок назад или вперёд, на что тот, секундно мешкая, не спешил обращать внимания. -Зачем ты на улицу-то выбрался? Ливень обещали, простудишься! Как Виктору хотелось заткнуть его! Бесил и одновременно пугал нарочито заботливый тон, с коим Дулин продолжал охоту на столь желанный его образу усатый трофей. К ужасу последнего, крики приближались, а возможностей оторваться нет… Заметив неподалёку стог сена явно не первой свежести, Михалыч поспешил в его сторону и, стараясь как можно незаметней шуметь, пробрался внутрь. Одеревеневшие травинки царапали лицо и одежду, впиваясь в кожу не хуже игл, одежда тут же странно запахла — и всё равно он сжался в позе эмбриона, не смея издать и звука. -Михалыч? Ты где, Михалыч? Каким тя ветром унесло?! Голос Ивана раздался совсем близко от укрытия замершего мужчины. Он не заметил света фонарика со стороны психа, отчего про себя обрадовался, ибо без освещения разглядеть его чёрную голову и костюм в столь объёмистом строении не выйдет. Плюс рядом стояли ещё стоги, что увеличивало шансы на возможный сброс следа. -Зря ты так. Ты пойми, не со зла я всё вытворял. Думаешь, нравится мне злодеем быть? Виктор ожидаемо не ответил. Глаза, привыкшие к темноте, заметили движение где-то впереди. Дулин, игнорируя дождевые капли, медленно ходил среди стогов и озирался. Усачу вспомнились фильмы ужасов, так любимые всей ребятнёй со двора. Сколько раз они, приходя всей оравой кому-то в квартиру, садились у телевизора и надеялись, чтобы очередной маньяк нагнал последнюю жертву и расправился с ней как можно жёстче… Сейчас он очень хорошо представлял эмоции бедняг, попавших в подобную западню. Вот только он не типичная чирлидерша-подросток или мальчик, увлечённый вуду, чтобы знать, как подстроить злодею ловушку и вприпрыжку помчаться домой. -Андреича я тоже уважал, как и все мужики! Не хотелось мне его со свету сживать, если б он всю правду не узнал, про то шо купил я местечко себе на заводских просторах. Он меня увольнять собирался, полицией грозил… Ишь ты, слово новомодное, да? Раньше все их милицией кликали, а щас чёрт пойми что! Больше, чем его трындежа, Михалыч боялся пауз. Замолкая, Иван выпадал из поля наблюдения Виктора, чьи подозрения по поводу Андреевича только укрепились в своей правдивости. Как знал, что окаянный приложил к его смерти руки! Лишь бы в полиции, если она приедет, поверили. -Охранника молодого трогать тоже не хотел. Да вот больно шустрый он! Бесил меня, на тебя каждый раз глазел, как на рыбу у пивного ларька! И сегодня попался — к туалету шёл, а у самого глаза в темноте блестят! Знаю я, чего он хотел! Не бывать тому! «Совсем умом тронулся, Господи помилуй, свали уже отсюда, не видишь — нету меня здесь, иди дальше, в лесу ищи, да хоть у чёрта на хую, только свали…» Мысли, переплетаясь друг с другом, образовывали в затылке Виктора нехилый комок, стучащий не хуже ушедшего в пятки сердца. И совсем не добавлял оптимизма раздавшийся над ними громовой раскат, на мгновение осветив всю округу огромной молнией. Виктор заметил возле его стога небольшую канистру, чей запах только сейчас узнал среди царящей рядом пряности, но не успел ничего понять, как… Их взгляды встретились. -Михалыч! Нашёлся, родимый! -Не подходи! Слышишь, подожгу всё нахер! Достав из кармана чудом уцелевшую зажигалку, Виктор поднёс ту к себе и, озлобленно скалясь, закричал: -Я не шучу, ща факелом вспыхну, ежели приблизишься! -Чего творишь-то, ненормальный! Брось зажигалку! -Не брошу! — Надрывался Виктор. — Мне помереть не страшно, нежели к тебе в руки перейти! Сколько раз говорил, оставь меня в покое, а раз не понимаешь нихера — церемониться не буду! -Михалыч, не глупи! Всё поле сгорит, из кармана своего потом ущерб возмещать будешь, если выживешь… -А мне плевать! В больницу попаду — так хоть выдохну без тебя! А полезешь — прирежу и на зоне проживу припеваюче! Отошёл, я сказал! Дулин, подняв обе руки, послушно сделал несколько шагов назад. Ливень набирал обороты, что ослабляло воплощение угрозы в жизнь, но Виктор всё равно не убирал зажигалку из поля зрения явно привыкшего к темноте преследователя. Даже если запугивание не сработает — на возникшее зарево от сена точно кто-нибудь прибежит, живущие рядом деревенские или спасатели с пожарными. И тем и тем Виктор был бы рад до умопомрачения. -Михалыч, давай всё забудем и сбежим, а? -Заскулил уже промокший Дулин. — Жить без тебя не могу, сгоришь ты — и я с тобой! Воздух ты мой, стержень стальной! До сих пор о тебе только думал! Жена моя бывшая как приходит алименты получать — всё глазами злобно сверкает, про тебя спрашивает, ненавидит, а я мёдом наливаюсь, как о тебе говорю! Всю ночь мне вчера снилось… Не став ждать очередного пересказа, Михалыч вскочил, словно ужаленный, и прошёлся огоньком по глазам тут же вскрикнувшего Дулина и, побежав в сторону остальных стогов, заметил, как от плечей тянется жёлтое зарево — пламя зажигалки, коей Виктор замахнулся на Ивана, разгоралось не на шутку. Оно уже тянулось к спине, когда, выхватив из ближайшего стога серп, непонятно откуда взявшийся там, кричащий Виктор вспарывал им костюм и бросал горящие лоскуты в траву, создавая для Дулина преграды из огненных дорожек и дымного смога. Под ливнем сознание отказывалось думать о рациональности своих действий. Стремление сбежать, дав новые силы, направляло руку с серпом снова и снова, не различая под затупившимся лезвием разницы между кожей и тканью. Внезапный крик за спиной Виктора затих так же быстро, как и раздался. Обернувшись, оголившийся и ещё дымящийся мужчина увидел ползущего к нему Дулина, держащегося за грудь и что-то хрипящего ему вслед. Над ним, с чем-то продолговатым наперевес, навис кто-то, кого убегающий не узнал бы, не закричи тот: -Хватай его, Сергеич! Полицаи вот-вот приедут, не дадим окаянному сбежать! Выдохнув от облегчения, Михалыч, подойдя к уже лежащему лицом в землю Дулину, крикнул: -Чем ты его, Дмитрич? -Да палкой, чем же ещё! Вилы тяжёлые, не замахнуться! А молотком — так в темноте-то по тебе б попал и что было бы? -Какая, етить твою мать, темнота! Тут светло как днём… Ой, Дмитрич, да плевать, как я тя рад видеть! Думал, прибил он тебя! -Не на того напали! Я и с ножом в сердце выживал, что мне какие-то махания кулаками! -Может, свалим отсюда, а? Ща все здесь сгорим, никакая полиция не доберётся! -Тока верёвку найдём, шоб руки повязать окаянному. Приедут — пизди, что не ты поджог, а то из тюрьмы вовек не выйдешь, понял меня? Поднявшийся с земли Дулин, не глядя на Виктора, лишь угрюмо ворчал.

***

-Всем встать, суд идёт! В и без того переполненном зале суда все поспешили встать, едва судья вернулся за свою рабочую трибуну с толстой красной папкой в руках. Виктор, находящийся на месте потерпевшего, смотрел на опустившего взгляд Дулина, занявшего скамью подсудимого. Тот за время суда не обмолвился и словом, кроме моментов дачи показаний. Чего не скажешь о его бывшей жене, всю дорогу перебивающую всех кого могла и которую вывели из зала незадолго перед уходом судьи. -…Признать виновным по статье сто пятая часть вторая и приговорить к семи лет лишения свободы. По статье сто одиннадцатой часть первая также признать виновным и приговорить к пяти годам лишения свободы с её ограничением на полгода. По статье сто пятьдесят девятой признать виновным и приговорить к десяти годам лишения свободы со штрафом в размере пяти миллиона рублей. Ввиду помощи следствию со стороны подсудимого и его чистосердечного признания подсудимый приговаривается к семнадцати годам лишения свободы в колонии строгого режима. Подсудимый, вы услышали приговор? Дулин, коротко кивнув и кинув, наконец, взгляд в сторону злорадствующего Михалыча, сказал: -Навещай меня, Михалыч, хоть иногда! -Да чёрта с два я к тебе приду! Ненавижу тебя, гомосек! -Заседание суда объявляется оконченным. После завершения столь морально трудного процесса Виктору было приятно видеть, как Ивану щёлкают наручниками на запястьях за спиной и уводят через дополнительный выход несколько охранников. Пожав прокурору руку, Виктор усмехнулся: -Знали бы вы, сколько он мне нервов помотал. Небось и семья его теперь до меня полезет. Помните, как я вам рассказывал про недавнее ЧП? -Конечно, как такое забыть. Прокурор, внешне едва старше Михалыча, пожимая тому ответно ладонь и, стоило их рукопожатию разомкнуться, начал собирать со своего рабочего места документацию: -Теперь пусть за Ивана Батьковича деньги платят, раз вразумить не вышло. -Детишек только жалко, у самого два лба… — Тяжёло вздохнул Виктор. — Не хотел я их семью на долги обрекать, верите, стерпел бы всё, да вот неймётся Дулину и всё тут! Вон сколько дров наломал! -Это им уроком будет, Виктор Михайлович. -Так я уж какое время Олег Сергеевич зовусь. -Да привычно мне старое ваше имя. Ну да неважно. Знать теперь дети будут: насильно мил не будешь. А кто пытается наперекор здравому смыслу идти — тому покоя не будет. -Сказали как отрезали! Ой, золотой вы человек, дай вам Бог здоровья! -И вашей семье долгого процветания. Ну, идите уже, там Зинаида вам машет у входа. С радостной улыбкой, насколько позволяло обожжённое лицо, Виктор распрощался с прокурором и летящей походкой, мчась по освободившемуся проходу, нырнул в объятия плачущей от облегчения супруги, бубнящей: -Посадили окаянного наконец, хоть на улицу теперь не страшно выйти, радость-то какая! -И не говори, родная, я сам словно заново родился! Выходя с любимой женщиной в коридор, оба какое-то время стояли там в обнимку. Очень не верилось в конец их кошмара, пусть тот и завершился у них на глазах. -Что, будешь с работы увольняться? -На пенсию пойду, как и обещал, Зин. — Шептал Виктор, не размыкая объятий. — Уж Дмитрич мне с радостью компанию на рыбалке составит, как узнает. Вот только охранника бы не забыть навестить, больно просил. -Как голова-то его? -Жив будет, соображать тоже, в череп пластину вставили — и как новенький. Думал, злится на меня, мол, по моей наводке он чуть инвалидом не стал, а он знай себе шутит да кроссворды принести просит. Ой, чуть мальчонку окаянный не загубил! От сетований Виктора отвлёк телефонный звонок. Выпустив жену и достав телефон, он не глядя взял трубку и произнёс хмурое: -Алло. И, к своему удивлению, услышал голос свекрови, тут же начавшей: -Золотой же ты мой, ну чего столько времени-то скрывал? Трубой прикрывался, врал — за Горгону меня держишь? Да знала бы я, что тебе житья не дают — я б брата своего попросила, чтоб тот с мужиками его за гаражами подловил и весь дух выбил! -Ох, Мария Максимовна, да ладно вам. — Смутился Виктор. — Я не за себя, а за вас с мальчиками боялся, а ну как полезет и вас достанет. -Да пусть только попробует, я бы ему голыми руками шею свернула! Сделал тут из тебя люля кебаб, ходи теперь на перевязки бесконечные… Улыбаясь от сетований мамы, Зина, осторожно держа мужа выше локтя, молча повела того к выходу. Пусть возмущается сколько влезет. Больше им ничего не угрожает.