Гнев Божий

      Удар.       Оскар мечтает о бесчувствии.       Мечтает об опустошённом чане собственных эмоций, куда не проронили ни одну каплю невинной крови. Куда не падали небесным дождём больные слезы.       Мечтает о полном забвении, дабы быть избавленным от этих грешных, тягостных для души мук. Свободным от собственных наваждений, что теперь будут следовать за ним тенями по пятам, не сбиваясь ни на шаг.       Мечтает с концами провалиться под землю. Раствориться в токсичных отходах своей вины, непосильной вины, исчезнуть в них и предаться облегчению. Незаслуженному облегчению, что утянет его лишь глубже на дно огромным, накопившемся балластом.       Он едва ли что-то слышит сквозь толщу собственных кричащих мыслей — слышать, право, и не желает вовсе. Желает лишь замолить свои грехи.       Но сам понимает, что его Божья кара всё равно настигнет.       Мир вокруг развалился по частям, обвис и рухнул в бездну. Люди вокруг — лишь бегущие, призрачные тени, совершенно невзрачные и безразличные, но будто все до единого обжигая беззащитную спину взглядами презрения. Чистейшего, ядовитого презрения, заслуженного.       Бежать некуда — остался лишь маленький островок в огромной, развалившейся дыре, куда и сам он вот-вот провалиться. Пошатнется, не устоит. Канет в небытие.       Таком желанном.       Но невозможность этого пугает лишь сильнее, загоняет в единственный угол. Ведь он остался один на один со своей расправой.       Пытается найти слова, достойные, а главное — искренние. Но сам понимает, что будет лишь хуже.       Он должен в полной мере предстать перед Судом.       Удар.       Щеку невыносимо печёт, её будто исполосовали звериными когтями. Оскар молчит, сжимает губы, но не смотрит.       Просто чувствует налитые кровью глаза, пока над ним нависает холодная тень, стремящаяся полностью подмять под свой мрак, чтобы с таким же болезненным, равнодушным холодом сломить.       Но Азриэль не смотрит равнодушно, не ищет сострадания в своей душе. Его там попросту нету.       Он стоит ровно и безразлично, но взгляд мечется разъяренным зверем, что скоро скинет сдерживающие путы, которые уже поражены коррозией из заржавевшей крови.       Он не сдержится — заставит заплатить за всё собственной кровью. Абсолютно за всë.       Смотрит свысока — давяще и отягчающе. Подобно Божеству, но такому кровожадному и мстительному, что подол невинно белых одеяний мгновенно алеет, когда он пускает когтями к собственным ногам красные реки.       Сегодня, у подножья священного Олимпа, растеклась оскверняющая древнее достоинство Богов кровь, посыпался оглушающий град выстрелов.       Но спасенье так и не снизошло. Они сделали свой грязный умысел.       Взвыли небеса, явил себя Гнев Божий...       — Благодаря тебе, — Азриэль пышет ядом, что так и стекает токсичным соком с его клыков. Готов разорвать, отравить, мучительно долго убивать. Заставить прочувствовать всё, что вынесли на себе они. — Хотел, чтобы люди себя в концлагере не чувствовали, да?       — Я...       — Заткнись! — он редко повышал голос, считая это совершенно ненужной тратой нервов. Но сейчас его тон был острием, что готов был вспороть чужую гортань. Он просто не понимал, почему жизнь сыграла в такую злую иронию? — Я и слышать не хочу твоих оправданий, сопляк. Ты уже достаточно сделал. Ровным счётом ничего, чтобы спасти их.       Оскар чувствовал, что его душат. Не понимал только — слезы ли это, или ком отвращения к самому себе, что так взъелся в данный момент?       Не смог, опозорился.       Его предупреждали, а он всё равно сделал по своему, стараясь отогнать горькие воспоминания с этих земель, оправдаться в глазах других.       Получилось всё гораздо хуже, чем могло быть...       Он чувствовал, что вот-вот сорвётся — слова просто сами вырвутся из глотки, перестав сдавливать грудь. Он скажет всё, что думает и чувствует, что на самом деле он хотел, как лучше, он ведь старался...       Но Азриэлю явно чужое горе будет безразлично.       Он слишком зол, чтобы прощать подобное даже за деньги. Разочарован. Разочарован в Оскаре и очень зол из-за его наивности, этих нелепых попыток загладить вину перед всеми, в итоге пожертвовав теми, кому он задолжал больше всего... Подобное рождало справедливый гнев. Гнев Божий, беспощадный и хладнокровный, будто приближающий момент Судного дня.       Азриэль не желает больше ничего слышать — Оскар больше ничего не говорит. Он вновь оглох под толщей собственной совести, что утянула его в глубокий земельный провал.       Лишь щека до сих пор горит красной яркой отметиной.