Счастье и тишина

Кусается холодный пол — бамбуковый паркет, положенный недавно; Сакура в приступе ярости разрушила предыдущий, линолеум, решили постелить новый. Она стряхивает с ляжек травинки, прилипшие к потной коже. Лежала в саду, в небо смотрела и слушала стрекотание цикад. Успокаивало больше, чем шум прибоя. Все по-разному в себя приходят от мирских забот: тяжёлых миссий, завала в госпитале и нагромождения бумажной волокиты. Шикамару цыкал, если заставал Сакуру промокшей после прогулки. Середина июня, начало сезона дождей. Но Сакура воды не боялась — и простудиться, кстати, тоже. Что ей простуда, если она счастлива? Болезнь счастливых не берет. С тех пор, как ее живот округлился, гардероб пополнился длинными платьями с широким рукавом и кокетливым вырезом на бедре. Сакуре нравилось подчеркивать беременность. Она ведь ждала рождения ребенка с нетерпением, свойственным ее импульсивному характеру. Правда, и без того доставляющая мужу немало хлопот, она стала вести себя ещё непредсказуемее, чем прежде. Наруто стал Хокаге, а Шикамару, как и обещал, его верным помощником. И, хотя Сакура не сомневалась, что он бы предпочёл отлынивать от дел, глядя на облака, нельзя не отметить, что свои обязанности он выполнял исправно. Лишнее, конечно, не брал. К чему пустые геройства? Но если Наруто просил — не отказывал. Хороший он всё-таки друг. Это бесспорно. Словом, возиться с Сакурой и ее причудами времени у него не было, поэтому Харуно, предоставляемая сама себе, в выходные наведывалась к родителям, даже помогала маме по дому, старательно убиралась на лужайке и гуляла, много гуляла, с одного конца деревни до другого. Приветливо кивала торговкам, останавливалась на несколько минут в парке поболтать с мамочками, бывшими пациентками, расспросить их о родах и воспитании детей, а домой возвращалась затемно. В одну из таких ночей Шикамару застал ее возвращение. Босая, стоя на энгаве, Сакура вытряхивала из сандалий воду. Ночь была ветряной, воздух обдавал ноздри освежающей прохладой. Закончив, она зевнула и раскрыла сёдзи. С порога пахнуло отголосками конопляного дыма. Она кашлянула и, поставив сандалии на обувницу, уперла руки в бока и прошла на кухню. Шикамару, как и ожидалось, курил на подоконнике, подмяв под себя ноги. Сакура вдруг ощутила тяжесть в плечах, словно несла на себе груз мира. Не хотелось портить чудесную ночь ворчанием. Вместо этого она устроилась рядом, прислонившись лбом к холодному стеклу. Накрапывал дождь. Первые капли уже стекали по внешней стороне окна. Как хорошо, что она успела вернуться до того, как погода испортилась. Шикамару не подал признаков, что заметил ее присутствие и рад компании, но Сакура не расстроилась: с Шикамару приятно было даже молчать, и в этом, наверное, заключалась прелесть отношений с ним. Несмотря на высокий интеллект, он ничего не требовал от окружающих; в нем не было высокомерного пренебрежения, свойственного некоторым ученым людям. Ум становился их бременем. Если Шикамару и страдал от своего ума, то точно не из-за того, что был непонятым окружающими. Он и не искал такой роскоши, как понимание, довольствуясь малым. Его непредвзятая манера держать себя завоевала любовь и расположенность соседей, к которой он вовсе не стремился. Словом, Сакура завидовала мужу; на его примере подтвердилась поговорка: «Чем больше тебя заботит мнение окружающих, тем меньше ты им нравишься, и наоборот». Сакуру зачастую называли не в меру навязчивой и даже дерзкой, хотя она приносила свежие овощи некоторым соседкам и всегда старалась помогать по хозяйству. Неблагодарные тетки! Да это ещё полбеды; почему Сакуру, независимую куноичи, волновало мнение окружающих? Какая мерзость! Иной раз хотелось оттереться от собственной зацикленности на чужом мнении, но это была не грязь под ногтями, а что-то незримое, психологическое — и такие травмы, нанесенные душе, Сакура ненавидела больше всего. В конце концов, болячку вроде царапины или мозоли спокойно можно заклеить пластырем, а это… Сакура поджала губы и резко встряхнулась, точно кошка от воды. Ну, хватит забивать голову пустяками. Сакура где-то читала, что лучший способ избавиться от тревоги — это переключить внимание. Так она и сделала, сосредоточившись на Шикамару. Он дышал не дымом, а покоем и умиротворённостью. Его грудь вздымалась размеренно. Он источал почти физические волны уверенности и самодостаточности. Если бы не Шикамару, Сакура никогда бы не подумала, что неразговорчивость и пассивность могли быть достоинствами. Но эти качества, которые принято порицать, уравновешивали расчётливый ум. Сакура на секунду-другую прикрыла веки и потянула носом; дым горчил корицей, и она встрепенулась, удивлённая. — У тебя новые сигареты? Новая затяжка, ответ вместе с выдохом: — Госпожа, ты, видимо, из того ужасного типа людей, которые всегда правы. — Так сложилось, — улыбнулась Сакура, обрадованная тем, что у мужа, похоже, хорошее настроение — по крайней мере, не философское, а это уже успокаивает. — Складывается только ножик. — Ну что ты придираешься? Будто меня не знаешь. — Знаю, и, к сожалению, слишком хорошо. — Почему слишком? — Потому что ты не удивляешь. — Да брось! Ну, предскажи какое-нибудь мое действие — и непременно, чтобы сегодня, не нужно прогнозов на недели! Шикамару сделал вид, что задумался, и мазнул Сакуру, как художник кистью незаконченный натюрморт, насмешливым взглядом. — Мята закончилась. Через несколько минут ты захочешь заварить чай, откроешь шкафчик, но пакетик будет пуст. Ты поплетешься в лавочку к Цубоми, и плевать тебе, что на дворе третий час ночи. Сакура вздрогнула всем телом, будто ее окатили ведром ледяной воды, и слезла с подоконника, проверяя слова Шикамару. И правду — мята закончилась. В последнее время она подсела на травяной чай. — Да не кипишуй, подруга, — Шикамару пошелестел в кармане и бросил в Сакуру мешочек с мятой. Она ловко поймала и понюхала. — Все на месте. — О! Спасибо. Но сразу сказать ты, конечно, не мог. — Было бы скучно. — А тебе, я смотрю, лишь бы веселиться. — Предлагаешь затеивать шутки на работе? — Нет-нет… У тебя слишком серьезная работа, чтобы шутить. — Тем сильнее искушение. — Искушение быть уволенным? — И это тоже, — Шикамару пожал плечами. Сакура нахмурилась и, положив мешочек на стол, поставила кипятить чайник. — Откуда у тебя травы? — Цубоми-сан заходила к Наруто после обеда. Оставила на столе. Ты же знаешь, какая она рассеянная. — И ты просто взял?! — Да она ушла уже к тому моменту. Мне что, бежать за ней? — Ну, не знаю… Как-то это некрасиво. Несмотря на то, что она отчитывала Шикамару, мяту она бы сейчас не отдала не при каких обстоятельствах. Завтра заплатит Цубоми-сан — тут, к тому же, немного — так что ничего страшного. — До чего ты правильная, подруга. У нее травы весят больше, чем ты и я вместе взятые. — Эй! Не такие уже мы и тяжёлые. — Потяжелее трав будем. Особенно с твоим брюшком. — Ты невыносим! Я вешу как один с половиной человек. — Пока нет. Человечек-то не созрел. Сакура наигранно простонала. Чайник вскипел. Она заварила чай с мелиссой, мятой и бергамотом. Отхлебнула с удовольствием, предложила мужу. Он к тому времени докурил и заявил, что ее бурду пить не намерен. Сакура фыркнула: ей больше достанется. Начало светать. Распущенные волосы Шикамару ниспадали на плечи. Сонный, бледный, домашний, он не был похож на себя обычного. Наверное, поэтому Сакура и вышла за него — чтобы видеть его таким, каким его не видит никто, кроме нее. В этих моментах было эротики больше, чем в постели. Она ценила то, что он позволял быть рядом. — Сакура, — он, наконец, взглянул прямо на нее, — тебе пора спать. — Делай это почаще, — мурлыкнула Сакура и с полупустой кружкой в руке юркнула под бок Шикамару. И пусть он пах отвратительно-въедливыми сигаретами, она льнула к нему так, словно хотела проникнуть под кожу, раствориться в венах, стать частью кровеносных сосудов. — Что именно? — Зови меня по имени. — Как скажешь, госпожа. — А ты очень любишь делать все назло? — Ты наблюдательна, подруга. Шикамару запечатлел на лбу Сакуры целомудренный поцелуй. Иногда ей было одиноко, но вечера, подобные этому, напоминали ей о том, что счастье любит тишину.