Драгоценности не пригодятся тебе в гробу

Последняя сигарета была бы самой сладкой. На вкус — штампом на языке — отсыревший табак, что-то мятное, дорогое, вредное, от чего лёгкие спустя годы скукоживаются до состояния сухофруктов. Так же крепко и приятно пахли сигары, которые лежали в кабинете его домика, от жадности припрятанные от самого же себя в ящик с замком. Луис любил пафосно затягиваться, глядя в пустоту грязных улиц и размышляя — о нет, не о женщинах, даже не о своей тяжёлой работе — о своём будущем. Он давно хотел покинуть это гиблое место. Улететь, раствориться в толпе, пеной обмыть морские скалы — в крайнем случае, но упрямая, даже животная жажда к жизни тащила его, как мама-кошка, за холку. Подхватила клыкастыми зубками и тащила. Луису, как тому котёнку, этими зубками пережало нервы, поэтому он даже лапами шевельнуть не может — только безвольно и непонимающе скользит взглядом по разворачивающемуся вокруг пейзажу. И курит — совсем как взрослый человекоподобный, с каждым днём на одну сигарету больше. Лос Иллюминадос обещали ему небо в алмазах, деньги, славу, власть. Луис не был штатным сотрудником, он был мозгом исследовательского отдела, он лично разговаривал со старейшиной, жал отвратительно дряхлую ручонку Рамона Салазара, склонял голову перед Саддлером. Будучи у всех на хорошем счету благодаря своему природному обаянию и подвешенному языку, он всё равно считал себя полным неудачником. Что ему не служилось в мадридской полиции? Из-за одной личной неудачи новичок Луис Сера отказался от этой работы. Ему претил тот город. Уехать в эту проклятую глушь было глупостью, порывом, блажью: вот уеду подальше от всех — и пусть живут, как хотят! Они-то и живут, как хотят. Счастливые, без него. Кому он хотел преподать чёртов урок?.. — Не говори ничего, — обеспокоенный, удивительно смягчённый голос Кеннеди — спонтанный, как снежная буря в апреле — отвлёк Луиса от воспоминаний. Возможно, это полотно перед глазами было последним, что он увидел бы в жизни. Той лентой, которая по определению должна прокрутиться перед глазам всех смертников, чтобы они успели помолиться за себя и умереть с улыбкой на лице. Но Луису не хотелось вспоминать свою жизнь, сотканную из неудач, поэтому он только и вздохнул, пытаясь нащупать сигареты в кармане. Чуть не жмурился от тепла руки на собственном плече — оно совсем не ощутимо на фоне растущей острой боли, но мужчина постарался сконцентрироваться — хотя бы в последний раз — на чём-то приятном. Уставился вдобавок в красивое, но смертельно уставшее и покрытое испариной вперемешку с грязью лицо американца. Хотя, какой из него американец? Итальянец — больше, а имя вообще из нашумевшего французского боевика. Леон не доверял ему добровольно — его вынуждало задание и узколобое упрямство — для его выполнения, но привязывался к людям ненормально быстро, иначе почему прохладный лёд в его стеклянных глазах подтаял и мерещился Луису перед смертью двумя солёными каплями на кончиках ресниц; приятно; он даже торговцу-призраку на прощание руку жал, как будто уже заочно с ним побратался — удивительный человек, чью дружбу, на самом деле, можно купить за починку винтовки и контрабандное лекарство. Ах да, и инъекции — Луис чуть не забыл себя посчитать. Они ведь друзья? Хотя бы сейчас, в эту проклятую минуту? — Не трать… лекар… тва, — шипя, подавился улыбкой мужчина, слизал с жемчужных зубов налёт крови, словно бы в последней попытке помочь телу сохранить ценную жидкость. — Лучше д-дай… — Закрой уже рот! — уже не так мило и взволнованно. Не знакомый, не друг, не любовник, — нечто большее. Прямо сейчас — буквально всё. Руки Леона, сплошь в царапинах и кровоподтёках, принимаются вскорости потрошить походную аптечку и обнаруживают там остатки обеззараживающего средства, моток серых бинтов и полбаллончика лечебного спрея — нашумевшего лекарства, которое чуть ли не из мёртвых воскрешает, если вылить его на себя полностью. Шкала здоровья Луиса, будь он персонажем игры, неуклонно подрастает из опасного красного до терпимого оранжевого — и это уже прорыв, поскольку ножевое в спине щекотало ребро, едва пробило лёгкое и вообще — это не шутки, мать его, он же простой учёный, а не какой-то там монстр. — Я выживу?.. — едва слышно шепчет: не верит самому себе, не верит телу, которое больше ноет от усталости и холода, чем от боли. — Если продержишься здесь до того, как я разберусь с Саддлером. Мы с Эшли вернёмся за тобой, — Леон укладывает Луиса набок и долго рассматривает извлечённый боевой нож с гравировкой змеи: его наставник пользовался таким уже который год и только сейчас решил… расстаться с ним. Эта встреча… Леон не романтик и не сентименталист, но эта прелюдия перед будущим боем была для него очень травмирующей. Саддлер слишком многих талантливых людей подмял под себя — он и ему в лицо говорил, что ждёт, когда яд станет его новой кровью и Леон превратится в «его милого и покорного слугу». «Помолись же за своё здравие, Саддлер. Это твоя последняя ночь.» Сера бестактно сбивает агента с мысли: — Введёшь сразу две инъекции, иначе милой сеньорите будет… худо. И про себя не забывай, amigo, — во рту у Луиса давно пересыхает, он вообще не знает, зачем говорит такие очевидные вещи: они же обсудили это ещё полчаса назад, в лифте, но ему нужно было сохранить иллюзию собственной важности — хотя бы для себя. Он такой ублюдок, да? Даже спасать их вызвался чисто ради себя, чтобы меньше вины испытывать. «Милая, прекрасная Эшли, как ты могла меня благодарить? Как ты могла хотеть, чтобы я пошёл с вами? А ты, красавчик, как мог позволить ей предложить это?.. Впрочем, уже неважно. Уже ничего не важно.» Леон кивает, но не сразу — пока паразит внутри не бунтует со скуки и не проталкивает в очередной раз гниль по венам. На его красивых руках опять мелькают, пульсируя, тёмно-синие прожилки. Так быстро? Пиздец. Грязная кровь приливает к шее, голубым глазам, полным губам — и Луису сейчас страшнее за него, чем за себя, ведь это то, чего он когда-то добивался в стерильной мрачноте тайных лабораторий. Это тот эффект, за который Саддлер и обязан Луису. Адаптация вируса под любой иммунитет.. Леона немного потряхивает, будь он слабее хотя бы на чуточку — его бы уже сломало и изо рта или груди уже выползла бы какая-то мерзкая, чавкающая мразь, которую не сразу застрелишь даже из револьвера. Неудачный, излишне чувствительный, но прижившийся опыт — или успешная мутация. Луис мучил тварей неделями, испытывая огнём, водой, холодом, светом, пулями — они неплохо горят, но больше всего им противен свет — именно поэтому ночью стоит ждать обращения почти с семидесяти процентной вероятностью, но к утру часть из них возвращается в человека, если тот не подыхает от боли и ощущения чего-то инородного внутри. Впрочем, кому в этой жалкой деревеньке к такому не привыкать? «Mi vida fue un completo fracaso, pero ahora… ¿Crees que la gente puede cambiar, Leon?» Луис смотрит уходящему с уже прямой спиной Кеннеди вслед, будто заботливая женушка, провожая трепетным взглядом. Этот soldado по-настоящему восхитительный, сильный, непримиримый — таких своя страна не забывает, таких президенты после гладят по плечику и улыбаются даже искренне за чашечкой чая — для сближения с преданным народом — и это ждёт его, Леона Скотта Кеннеди, этот успех и восхищение, вот-вот, совсем скоро, аж завидно; этот soldado — его последний шанс; от Ады спасения ждать не приходилось: она слишком затянула с переговорами, да и сам Луис, идиот, — боялся до последнего, сидел в своём ебучем доме и зажимал самому себе дорогие сигары, даже предчувствуя, что это, возможно, последнее его удовольствие в этой неудачно сыгранной жизни, которую назад уже не отмотать. В этой жизни Сера ценил больше всего дорогую красоту, дорогие удовольствия и, как ни странно, собственную дешёвую шкуру. Ему не пригодится в гробу его гордость, его накопления, его знания — он будет лишь телом без души, удобрением, прахом. Он будет бесценным в самом плохом смысле этого слова, но пока он жив, может, стоит побороться до последнего? Леон дал ему этот шанс. Подлатал, как мог, оставил полупустую пачку с зажигалкой прямо под рукой и милый брелок с зомби, до этого момента приколотый к здоровому серебристому кейсу; у него странный юмор, но он, наверное, очень хороший человек, и один из самых добрых существ на этом свете. И даже если он отправит Луиса в тюрьму за все его злодеяния, ему можно лишь сказать «Gracias, encantador,» — надеясь, что он ни черта не поймёт и не посмотрит в глаза, в карих прожилках которых — бесконечное уважение и что-то тлеющее. Тлеющее и искрящее будущим пожаром.