* * *
— Ты боишься? — Нет. Нам нечего бояться. Мы все делаем верно.
* * *
Мэйам не может сдержать восторженного вздоха при виде ayVitrayä Ramunong, Древа Душ, за которое он так отчаянно бился год назад. Исходящий от великого исполина нежный розоватый свет, постепенно растворяющийся в ночи, казался ему тонкой материей, проходящей сквозь ритуальные одеяния, просачивающийся сквозь поры кожи, до самых его костей. Мэйам чувствует, как он с головы и до кончика хвоста покрывается мурашками, как эта чистейшая энергия пронизывает его, поддерживает, а он словно в ней плывет. Он очень хочет посмотреть на Экхана, идущего по его правую руку, но не может, нельзя. Традиция обязывает новобрачных впервые посмотреть друг на друга лишь у самых корней Древа, у начала их новой жизни: до этого, вступая в обитель Великой матери, они отворачиваются от старых себя, оставляя прошлое за плечами, не смея бросить даже легкого томительного взгляда на своего muntxa. Мо’ат, облаченная в прозрачную вуаль, идет впереди, идет степенно и уверенно, ведя за собой двух юных на’ви. Они осторожно перешагивают корни, пробуждая под своими стопами зелень света от прикосновения со святой землей, приближаясь к Древу все ближе и ближе и с каждым новым шагом они волнуются все сильнее. Вдруг Великая мать не даст одобрения? Вдруг она не позволит двум юношам стать единым целым? Мэйам знает, как переживает Экхан и на ходу касается его бедра кончиком своего хвоста и тут же чувствует ответное касание, мелко задрожав в ответ. Запрещены ведь взгляды, не прикосновения. Они надеются, что Мо’ат не увидит это их трепетное мгновение, но... она все прекрасно знает. Знает и то, что такие прикосновения лишь укрепляют их узы в Её глазах. Древо покоится на небольшом возвышении, словно стоит на цыпочках над остальной поверхностью, покровительственно глядя вокруг себя. К его основанию сначала поднимается Мо’ат. Она медленно вытягивает вперед руку, ладонью наверх, и Мэйам напряженно прижимает уши к голове в ожидании того, что должно произойти. Или чему произойти не суждено. Но не успевают они, замершие у священного пьедестала в корнях Древа, занервничать, как на протянутую руку матриарха неспешно опускается atokirina’, одна из десятков, неторопливо бреющих в ветвях Древа, знаменуя собой самый добрый знак. Мэйам слышит полный облегчения вздох Экхана и расслабляется сам, сбрасывая с себя все остатки переживаний и страха, словно па’ли неважного всадника. Мо’ат делает жест хвостом, подзывая юношей подойти. Не торопясь, как учила их матриарх, со всем трепетом к обители Великой матери, Экхан и Мэйам оказываются под самыми благоговейно светящимися ветвями Древа: те касаются их плеч и спин, словно Её нежные пальцы, подбадривая, успокаивая. — Эйва, Великая мать Всего, - затянутые нараспев слова тса’хик знаменовали начало церемонии. До этого порхающий над обращенными в крону Древа ладонях Древесный дух замер и опустился в руки матриарха, засветившись ярче обычного. - Этой ночью я обращаюсь к тебе и прошу за двоих, что хотят стать единым целым. Она поворачивается лицом к Экхану и Мэйаму, переводит взгляд с одного на другого и медленно кивает, позволяя им увидеть друг друга. Волнение одолевает Мэйама с новой силой, сводит ему живот, сдавливает горло - но лишь на долю мгновения. Стоит ему увидеть яркие глаза своего yawne, как его душа вновь находит умиротворение и, в этот раз, навсегда. — Я вижу тебя, - шепчет он, едва сдерживая свое желание прикоснуться е его лицу. — И я тебя вижу, - тонко улыбается ему в ответ Экхан. — Я прошу тебя, Великая мать, принять двух юных на’ви, чьи жизни хотят быть переплетены в одну, принять их в Свои объятия и позволить им, благословенным Тобой, занять свое место среди Народа как muntxa si munsna. С неподдельным трепетом и мелкой дрожью, Мэйам протягивает Экхану свою песенную нить, видя, как его возлюбленный протягивает ему в ответ свою. Они принимают аккуратно сплетенные реликвии из пальцев друг друга под мелодичное обращение Мо’ат к Эйве и одновременно достают из углублений в своих празднично украшенных кушаках по камешку, подобно звездам заискрившихся в свете Древа душ. В пальцах Экхана насыщенный оранжевым цветом и обкатанный ручьем янтарь; Мэйам же держит отполированный шкурой животного камень цвета морской волны. Они обменялись этими крошечными сокровищами еще на закате, сидя у церемониального костра перед оло’эктаном и тса’хик. — Я, Мэйам те Тихсукэ Роа'ла'итан, - он обтягивает свой камень первой из двух плетенных веревочек песенной нити Экхана, не разрывая зрительного контакта с ним самим, - вплетаю себя в жизнь и судьбу этого Оматикайя... — Я, Экхан те Cэйкхел Кэйток'итан, - вторит ему юный охотник, протягивая тонкую кожаную тесьму сквозь выщербленную по центру янтаря крошечную прореху. Он не моргает, глядя в желтые с голубым отблеском глаза, - вплетаю себя в жизнь и судьбу этого Тайранги... — Перед Твоим взором, Великая мать... — Перед Твоим взором, о Эйва! — С этого момента и до той поры, что жив мой дух и дышит мое тело! Их голоса сливаются в один, торжественный и уверенный и кажется, будто бы он растворяется в легком гудении Древа, появившимся на последних словах их церемониальной речи. Тихий звук быстро появляется и так же скоро исчезает, введя двух на’ви в легкое подобие транса. Они вытягивают перед собой свои ладони, на которых лежат песенные нити друг друга, в которые красивыми камнями вплетены новые главы их жизней. Спустя мгновение, длившееся целую вечность, поверх их нитей плавно опускается тот самый atokirina’, что до этого покоился на руках тса'хик, знаменуя завершение ритуала. Священный знак, самый благосклонный, что они могли получить. Экхан судорожно выдыхает, не сводя взгляда с Лесного духа. Мо’ат, вновь шагнувшая к ним, оглядывает юношей с мягкой материнской улыбкой, останавливая свой взгляд на светящемся создании, парящем над их ладонями. Улыбается она и ему, прежде чем аккуратно поднять на свои руки и отправить в плавный полет своим выдохом. — Теперь вы - часть Народа, часть Песен, части душ друг друга. Для меня честь первой поприветствовать вас обоих. Тса’хик кладет свою ладонь поверх песенных нитей, поверх их теплых рук. — С рассветом вы отправитесь в деревню, ночь же проведете здесь. Мэйам, все еще не верящий в благополучное завершение ритуала, медленно кивает, Экхан вторит ему. Не отрывающие взглядов друг от друга, они не замечают, как Мо’ат уходит. Как она, словно тень, исчезает в глубине ночи и оставляет их одних и только Экхан первый это понимает, как тут же срывается с места и заключает Мэйама в нежные, полные трепета объятия, тут же чувствуя руку, сжимающую их песенные нити в кулак, на своих плечах. — Nga yawne lu oer, - слезы счастья слышны в голосе Экхана, шепчущего слова любви в шею своего muntxatan. — И я люблю тебя, - у Мэйама самого наворачиваются слезы на глаза, стоит ему почувствовать соленую влагу на своей коже. Он тянет юного охотника вниз, приглашая сесть подле корней великого Древа и исполнить последнюю часть ритуала. Не менее значимую, чем все то, что произошло здесь совсем недавно. А, может быть, и самую важную... Подвижные волоски косы в руке Мэйама затанцевали в розовой ауре Древа и сами начали источать этот нежный свет. Будто бы разумные, они тянулись к чему-то, искали опору, связь. Зачарованный их движением Мэйам с трудом отводит взгляд и видит, как севший рядом Экхан держит в руке свою косу. Трепещущие, словно стяги на ветру волоски потянулись друг к другу, влекомые какой-то понятной одним им энергией жизни, и на’ви поспешили помочь им встретиться. Объединяющиеся, они засветились ярче, словно сами ветви Древа, а по спинам юной пары пробежала крупная дрожь, приятным послевкусием отозвавшаяся выдохами, одновременно сорвавшихся с их губ. — Даже жаль, что это не первая наша связь, - шепот Мэйама украшает его мягкая улыбка, глаза блестят, отражая заискрившийся рисунок точек на коже Экхана. Эти отблески становятся ближе, словно упавшие на гладь чистейшего озера звезды, ведь Экхан, теперь уже его Экхан, подбирается ближе, заглядывая в самую глубину его души своими яркими цвета пламени глазами. — Если бы не та ночь, - Мэйам прикрывает глаза от глубочайшего, практически ощутимого удовольствия, окатившего его хрипловатым голосом его yawne, - нас бы здесь не было. Не было бы этой ночи, церемонии. Не было бы и тебя рядом со мной. И Мэйам больше не может сопротивляться. Он добровольно оступается и падает эфемерным полетом в глубину души Экхана, чувствуя, зная, что это полностью взаимно для юноши, всю сущность и разум которого он ощущает как свои собственные. Чувства обостряются и начинают воспринимать окружающую реальность за двоих. Эмоции, среди которых не осталось места сомнениям и страхам, поглощают его разум, который, подобно лесному ручью, он не может больше контролировать и сосредоточиться на плавном его течении. Каждое прикосновение к коже отдается целым взрывом чувств, и каждое Мэйам делит с Экханом на всех уровнях своего существования. Мэйам тянет к себе юного охотника, мысленно приглашая сесть на свои чуть разведенные в стороны бедра, но чувствует сопротивление. “Подожди”, просит его мысленно Экхан и воин чувствует руку на своем животе, прекрасно зная, что тот хочет сделать. Привстает, помогая и чувствует, как ткань набедренной повязки, а в месте с ней и тонкая полоска белья, спадает с его тела и осторожно кладется Экханом рядом с их песенными нитями у витиеватых корней Древа. Оказывается там же и расписной кушак, заботливо снятый с ребер и ожерелья. “Теперь я вижу тебя всего”, слышит Мэйам каждой частичкой своего тела, “А сам я открыт для тебя, Ма’Мэйам”, и лишь после этого охотник садится на бедра своего возлюбленного, тут же принявшегося избавлять изящное, искрящееся крошечными звездами тело от его собственных одеяний. Кулон с острым когтем, сплетенный Мэйамом браслет и кушак достаточно быстро оказываются рядом с вещами старшего на’ви, а вот повязка... — Не бойся, этот момент останется с нами навсегда, - мягко улыбается Экхан. Его глаза прищурены, его голос тих и мягок - чуть громче его мыслей, которые физически ощущает Мэйам. — Ты же знаешь, что я просто хочу почувствовать этот наш миг. Вдруг воин вздыхает, выпрямляет тело и прижимается лбом к чужой груди. Спустя секунду он слышит слова, которые ощутимой канвой ложатся на мысли, которые он только что “услышал” от Экхана: — А я хочу тебя, - он мягко перехватывает руку Мэйама и кладет поверх искусно сшитой ткани, - и ты это тоже знаешь. Предмет одежды Экхана исчезает где-то позади поросших мхами корней и Мэйам, проследив за этим в стиле охотника ритуалом, снова возносит на него свой взгляд и то, что он видит, заставляет его задрожать вновь: глаза почти черные от невероятно расширившихся зрачков, шрамы на носу стали ярче от прилитой крови. Он чувствует, как свой собственный хвост переплетается с чужим. “Давай”, хриплый голос эхом разносится в голове словно единовременный удар по десяткам барабанов. “Irayo, Ma’Mayam”. И словно это уже не Мэйам, а кто-то другой рычит, прижимая к своей груди изящное, полностью обнаженное тело под стать его собственному и слышит громкий, полный страсти стон в ответ. Последний раз столь яркий взрыв эмоций он чувствовал лишь в свой Uniltaron, когда все - его чувства, его эмоции, настоящее и прошлое связалось в единую нить и привело Мэйама к будущему, показав предназначение, открыв перед ним силу его Духа. Эта церемония одна из самых неприятных в жизни любого на'ви, который захочет посвятить всего себя защите клана, но, словно первое рождение, второе рождение так же не может быть приятным. Теперь вместо матери боль испытывает сам новорожденный воин, его разрывает изнутри, испепеляет внутренности, разум. Выжигает все старое, чтобы на пепелище возродилось новое. Стоит лишь Мэйаму понять себя, как он, возрождаясь в своем переродившемся теле и разуме, готов был лететь, воспарить над собой в облака, словно икран, ставший ему духовным братом. И сейчас, под ветвями могучего ayVitrayä Ramunong, в руках того, кто стал ему мужем, Мэйам ощущает, как перерождается вновь и все, что он чувствует, это счастье их двух объединенных в единое целое душ.* * *
Говорят, что в ночь совершения Sä’eoio Tìmuntxa, во снах, все еще пребывая в тсахейлу друг с другом, новобрачные вновь видят видения, которые посылала им Великая мать в их ритуал ‘onglawn, первую связь с Ней. Они разделяют эти видения, видят то, что видел другой и вспоминают свои собственные. Видят их столь ярко, будто это картина пред их глазами — это явь, хоть руку протяни и ощутишь кончиками пальцев. Они видят, как крошечным новорожденным существам, полностью зависящим от родителей и воли Эйвы, идут видения об этой самой ночи. Словно кто-то посторонний наблюдает со стороны за их объятиями, за их поцелуями, за их рычанием и единением. За тем, как воедино сплетаются не только тела, но и души, судьбы, жизни двух юношей, образуя вокруг них мир, полный любви и заботы, который останется при них даже тогда, когда они оба вернутся к Эйве, к их Великой матери, и теперь уж точно останутся с ней навсегда.