Жёсткими путями

Боруто не понимал: какого хера все вокруг говорили, что когда появится любовь, то сразу станет хорошо — тепло, весело, спокойно. Почему все говорили эту херню, если на деле, когда он понял, что влюбился, всё пошло в жопу? Нет, не буквально — не трахались они — а в смысле всё стало очень хуёво. И чем дальше, тем больше портилось. Их отношения просто разрушались. Сначала была та ещё проблема, когда какого-то начало вставать на Мицки. Это бесило — он-то красивый, но какого вообще? Тем более Мицки ещё так вечно смотрел на пах, когда это происходило, будто чувствовал. И в глаза вопросительно, спокойно заглядывал. Это почему-то бесило, стыдно делалось и неловко. Злило подобное, и он огрызался, потом жалея — Мицки косо золотыми глазами смотрел, почти незаметно брови печально опуская. Потом, когда Боруто понял, что просто влюбился в Мицки, легче не стало. Вообще. Почему-то бесить стало только больше — он злился, злился и злился, огрызался на Мицки, кричал. А тот только жалобно, растерянно молчал. Это злило ещё больше — почему он спокоен, почему всегда рядом?! Все на них уже косились, замечая, как они начинают ссориться. Но кое-как всё же они обсудили… можно так сказать, что оба влюбились. Разговора толком не было, только взведённые нервы и крики, но они должны были уже считаться парой. Только ни хрена так и не изменилось. Стало только хуже. Мицки был всё так же спокоен, только краснел немного, иногда хлопал ресницами и глаза отводил, как девчонки в фильмах, но больше никак не поменялся. Ничего не изменилось! А Боруто же просто разрывало от этого злостью. Они должны были быть парой, но только и делали, что кричали при каждой встрече — пусть и кричал изначально только Узумаки, но позже и Мицки стал отвечать, когда между ними только больше накалялось. Не помогало, даже когда Боруто выматывался ночами специально, тренируясь за деревней, и приходил к нему, только чтобы целоваться — даже тогда всё заканчивалось ссорами и криками уже через пару минут. Каждый раз, каждую тихую и тёплую ночь, что должна была быть полной любви, они начинали кричать, бить мебель и посуду, а позже Боруто сбегал, хлопая дверью под крики соседей. Все на них косились и не хотели даже подходить, зная, что они взорвутся в любую минуту. Но, почему, блять, если всё должно было стать хорошо?! Почему даже Мицки начинал поддаваться и злиться, почему они должны были любить друг друга, а, в итоге, почти что ненавидели, если так кричали? Почему стоило только оказаться одному, как любовь сразу затапливала, но рядом друг с другом была только злость? И почему у всех остальных всё шло нормально? И только у них всё шло пиздецово. Они уже даже работать в команде не могли, так сильно сходили с ума, когда были рядом. Даже когда чувствовали друг друга на соседней улице, эта неясная злость начинала орать. Боруто это уже достало в край — он просто хотел быть счастливым. Сделать счастливым его. Чтобы они любили друг друга, а не бесились. Чтобы Мицки улыбался. Он настолько задолбался от всего этого, что даже докатился до алкоголя. Всегда считал это низким, но сейчас уже просто не выносил этого всего — хотелось просто вырубить мозг. Но эту дрянь он ненавидел и надеялся, что его просто быстро вырубит, до того как сожжёт горло или вырвет, и он отрубится блаженно. Даже похмелье не пугало, если он не будет орать и думать. Только вот, что толку на надежду, если с метаболизмом Узумаки, да ещё и Хьюга, влезало много. Очень. И алкоголя тоже. Мозг, правда, всё же отчасти вырубился. Но не так, чтобы не думать, чтобы отрубиться и уснуть прямо вот на лавочке в парке. Нет — он думал и думал о Мицки. Золотые глаза будто наяву были в мыслях, прожигали, щурились ласково, светлые губы в плавной улыбке изгибались. Это вытягивало из него всю любовь, вытягивало злость, и тело просто само двигалось. Боруто, шатаясь, встал тогда и побрёл. К Мицки. Ночь была уже совсем тёмной, никого уже не было на улицах, в домах все спали, а Боруто шёл к нему. Зачем только Мицки ему открыл? Кричать Боруто не мог, частью разума — что каждый раз в какой-то момент ссор заставляла сбежать — не мог себя остановить. Он хотел Мицки. И не думал ни про что другое, не реагировал, когда тот его отталкивал, только целовал, крепче вжимал в себя. Конечно, парню совсем не хотелось так — когда совсем пьян Узумаки, но рука просто не поднималась, чтобы ударить Боруто. Он мог только пытаться оттолкнуть, совсем бесполезно стуча ладонями по плечам, стараясь вытолкнуть чужой язык из своего рта. Пахло чем-то нехорошим, и совсем не в алкоголе было дело. Однако Боруто ведь Боруто. С ним на трезвую голову было сложно, и Мицки просто устал от вечных криков — он ведь тоже хотел любить. И просто сдавался, пытаясь не морщиться, не кривиться от того, как Узумаки груб. А у Боруто в голове стучало сердце и глаза горели, злость плескалась внутри, и он целовал Мицки, сжимал. Тот снова стал спокойным, поддавался, как всегда, и это злило лишь больше — такой правильный, такой идеальный. Эта кожа белая, как у гейши, нежная, тонкая, лицо — идеально, волосы, тело… Как хотелось это исправить. Как хотелось испортить. Как бесило, что его белые щёки лишь немного розовые, а взгляд спокойный, как всегда. Будто ничего не происходит. Боруто просто упал на него разом, наверное, выбил воздух из лёгких, и вцепился зубами в линию подбородка. Почти что кусая. Втянул кожу в рот, сильно засасывая и растерев зубами, так же впился в мочку уха и шею. Мицки, наконец-то, кривился, морщился и жмурился. На ресницах появились слезинки. Какой он был живой в этот момент, как его хотелось ощутить и согреть. Боруто ни капли не был нежен, осторожен. Он брал так, как нёсся в атаку, и как-то тело Мицки поддавалось. Сопротивлялось, Мицки непроизвольно плакал, сильно жмурился и сжимал его плечи, но впускал член, расслабляя мышцы. Хоть белые ноги всё равно судорожно сжимались, но Боруто вбивался в него жёстко, хоть и не быстро. Было тяжело — Мицки был совсем тугой, горячий, и совсем не скользило, было даже вообще не приятно. Но он под ним плакал, смотрел жалобно, на коже были тёмные засосы, и было очень хорошо. А потом стало и гладко, горячо. Когда Мицки застонал, когда Боруто решил сухо и крепко провести по его члену ладонью. Как и представлял, чтобы Мицки кончил с ним. Было хорошо, когда Мицки выгнулся, вздрагивая. Пьяному мозгу было хорошо. И он наконец-то вырубился. Утром, правда, было так херово, что он думал — сдохнет до того, как доберётся к туалету и сможет упасть на унитаз — ссать стоя сил не было совсем. Ещё и тошнило, голова раскалывалась, всё болело. Он еле смог потом умыться и напиться из крана, но особо лучше не стало. Такого он явно не ожидал, но думать хотя бы действительно не получалось. До того момента, как он добрался обратно в кровать. Было особо приятно — даже через боль — видеть, как всю белую кожу Мицки покрывали синяки и засосы, как… хрупко выглядела его раскрытая спина. Это радовало. Он тогда снова уснул — выпил что-то от боли, специально припрятанное с вечера, и снова упал в кровать, без какой-то злости снова засыпая рядом с Мицки. Второй раз было уже легче проснуться, и до туалета он дошёл нормально. Только в этот раз уже заметил, что на члене было что-то засохшее, коричневое, размазанные по бёдрам и паху, а потом в нос пробрался и запах железа. Специфический. Он в непонятном шоке пошёл обратно в спальню, в волнении смотря на Мицки. А тот лежал всё так же — даже не пошевелился за всё это время. Так же спокоен. Это немного разозлило, и Боруто резко сдёрнул с него одеяло, чтобы тот проснулся, и замер, медленно обмирая внутри. На простыни, под Мицки, была кровь. Она уже высохла разводами и отвратительными пятнами по всем его бёдрам, ягодицам. Его кровь… Боруто тяжело осел на кровать, а Мицки медленно открыл глаза и с трудом, нервно подтянул колени к животу. Даже не оборачиваясь к Боруто, только сжался… в страхе? Боли? Это Боруто с ним такое сделал… Как от этого стало больно, хуёво. Хуже, чем с их ссорами. Лучше бы они и дальше кричали, не были вместе — чем так. Мицки же такой… хороший, светлый, нежный, за что Боруто так с ним? Как стало противно от себя, ещё и оттого, что Мицки тяжело сел, опираясь на руки, и… жалко, обиженно посмотрел на него. Слёзы сами в глазах застыли, а Боруто задохнулся и сжал в кулаках одеяло, злясь на себя. Почему до такого дошло, если любовь должна быть хорошей? А было только тяжёлое молчание и напряжение, пока Боруто с болящей и пульсирующей головой нёс Мицки в ванную, мыл его и себя тоже, пока вытирал его, нервно вздрагивающего и слегка сжимающегося, пока менял постель. Хорошо хоть матрас не испачкался, помогла та дополнительная штука под простыней. Но всё равно было тошно. И давило. Только потом Мицки так тихо лежал, слегка печальный, обиженный, смотрел с такой смесью чувств… что злость отступала из Боруто. Будто её и не было. А он внезапно понимал, что Мицки теперь просто кажется живым. Он не холодный, не недоступный, как луна, не сильнее его, он не оторван от Боруто, а здесь рядом — и он хрупкий, не машина для убийства, не что-то сверхчеловеческое, а такой слабый и нежный. Просто живой. Боруто злился на него, потому что тот казался всегда далёким, выше него, сильнее, недоступным и слишком спокойным, словно просто картинка. И такой не мог бы быть в руках Узумаки, сейчас же Мицки был живым. Просто живым и слабым. Рядом. Боруто подташнивало уже оттого, что именно через такое — он понял, почему злился, но он был рядом и заботился о нём, пока Мицки был ещё… слаб после случившегося. Осторожно обрабатывал все синяки, засосы, пару ссадин и говорил. Говорил… что его выворачивало на такое, на крики. Просил прощения. Мицки глаза от такого шокировано распахнул и застыл. А Боруто всё извинялся, говорил: какой он замечательный, как ему жаль, как он хочет… позаботиться, и чтобы Мицки просто был живым. Но, видимо, с головой у того действительно было не всё в порядке — впрочем, как и у Боруто, если он такое сделал — потому что Мики улыбнулся. Но не как раньше, теперь Боруто точно видел настоящие чувства, пусть там и было немного боли, и, главное, Мицки тихонько подался к нему. Такой хрупкий и живой. Настоящий. Маленький и спокойный. Но какого хера прийти к этому нужно было через такое?