никому не нужные.

они не знают, как оказались в этом сыром, грязном подвале забытого всеми существующими и несуществующими богами дома, больше похожего на притон, чем на цокольный этаж жилого здания. их занесло сюда волей случая, судьбы, случайности, называйте это, как хотите. но факт остается фактом: от стен несет затхлым запахом плесени, мочи и гнили, будто за бетоном находятся не протекающие канализационные трубы, а разлагающиеся трупы, случайно перепутавшие уютные гробы с холодным камнем фундамента. граффити на стенах очень доходчиво объясняют, что тайра оказалась шлюхой, по указанному ниже номеру телефона можно недорого купить травы (редкостно дерьмовой), а два года назад здесь побывала компания подростков, инициалы которых неаккуратно написаны балончиком чёрной краски. люди часто тратят на поиски истины всю свою жизнь, но загвоздка состоит в том, что эта самая истина лежит прямо на поверхности: трава зелёная, небо голубое, летом тепло, зимой холодно, в подвале невыносимо воняет, тайра шлюха, чуя терпеть не может грязь, чуя терпеть не может дазая. вернее не так. он его ненавидит. ненависть охватывает своими длинными корявыми когтями гортань, царапает лёгкие, расползается по мышцами и сухожилиям черной вязкой смолой, сжимает бешено бьющееся сердце, норовя вырвать его из грудной клетки. чуя ненавидит это смазливое лицо, глаза с пляшущими в них чертями, забинтованные руки, копну темных волос, ехидный голос, дрожащие после ночных кошмаров пальцы, обхватывающие фильтр сигареты, язык, умело сворачивающий слова в тупые, нескончаемые шутки, гордо выпрямленную спину, вид которой маячит перед ним каждую бессонную ночь, после того, как осаму кинул его, как ненужную псину. но больше всего на свете чуя ненавидит эту блядскую ухмылку, с которой дазай подставляется под его удары. – что, настолько ненавидишь себя, что уже готов быть грушей для битья? – словами пытается задеть посильнее, чтобы было так же больно, как ему в ту роковую ночь. чтобы сердце рвало так, словно скальпелем без анастезии режут. – правильно делаешь. не удивлюсь, если ты и на колени встаёшь за гребанную сотню йен, ведь на большее ты не сгодишься. ты жалкий-жалкий-жалкий. удары кулаков отбрасывают в стену, а позже и на ноги встать не позволяют. костяшки заезжают по скуле, губе, боль обрушивается на плечи и ребра, гематомы постепенно расплываются по всему телу. дазай лишь продолжает ухмыляться, вытирая струю алой жидкости, сочащуюся из, похоже, сломанного носа. чуя останавливается, чтобы стереть чужую кровь с пальцев, на мгновение, которого осаму хватает, чтобы подняться с пола. – а что, ревнуешь? – он наклоняется, с весельем заглядывая в глаза напротив, а колено накахары острой болью, заставляющей сложиться пополам, врезается ему в живот. – да кому ты нужен, ублюдок? – чуя обрушивает череду ударов на новоиспеченного заклятого врага, роняет его обратно на пол, придавливая к холодному бетону собственным весом, усевшись на чужую грудь. дазай отхаркивает кровь, ладонями хватаясь за чужие бедра. кожаные штаны натягиваются под давлением пальцев, а чуя чувствует, как у него скручивает желудок. он смотрит в почти чёрные глаза сверху вниз, но не чувствует никакого превосходства из-за проклятой ухмылки, не сходящей с лица осаму. накахара съезжает с груди дазая на низ его живота, когда тот резко дёргается, пытаясь сбросить небольшое, но увесистое тело с себя. чуя хватает его за грудки и тянет вверх, пока верхняя часть туловища не примет вертикальное положение, и чужие беспросветные глаза не окажутся напротив его собственных. – пре-да-тель. – шипит прямо осаму в лицо, которое оказывается так близко, что им приходится делить одно дыхание на двоих. темнота в чёрных глазах напротив тащит в самую глухую, какую только видел или не видел свет, бездну, на дне которой веселье и отчаяние мешаются в беспорядочном коктейле эмоций. дазай осаму – бес, а может и сам сатана, посланный на землю, дабы покарать нечестивых. дазай осаму – грешное божество в человеческом теле. – ты что, так отвык от одиночества, что теперь не можешь смириться с ним? – дазай наигранно-удивленно распахивает глаза, все еще продолжая улыбаться. – бедный, бедный чуя. каким, должно быть, покинутым и ненужным ты сейчас себя чувствуешь. осаму вновь собирается что-то сказать, но ладонь накахары, внезапно отпустившего его, резко давит в лоб так, чтобы затылок дазая тяжело врезался в бетонный пол. чуя больно хватает окровавленные волосы на макушке осаму в кулак и снова поднимает его. – тебе эти чувства знакомы намного больше, чем мне, ведь ты никогда никому не был нужен. ты не нужен даже самому себе, настолько ты ничтожен. – тень прокрадывается по лицу дазая, но через секунду он снова принимает непринужденный, насмешливый вид. – ты можешь отрицать это сколько угодно, чуя, но я нужен был и до сих пор нужен тебе. – осаму приближается к чужому лицу, заглядывая в глаза. – и это ты ненавидишь больше всего на свете. чуя одаряет его очередным ударом и припечатывает за плечи обратно к полу. – заткнись. – угрожающе шипит накахара в миллиметре от лица напротив. – заткни меня. – азарт затапливает бесовские, затмевающие радужку, зрачки дазая, слизывающего кровь с разбитой губы. чуя больно стискивает запястья осаму, прижимая их к бетону, резко дёргает бинты на шее, ослабляя их, проводит кончиком носа по сонной артерии, вдоль шрамов, поднимаясь к лицу, прихватывает зубами мочку уха, широко лижет ушную раковину. дазай под ним ерзает и шумно выдыхает воздух сквозь сжатые зубы. накахара возвращается обратно к шее, вылизывает подергивающийся кадык, кусает челюсть, зацеловывая укусы. осаму обхватывает его ногой за талию, притягивая тело ближе к себе, трется пахом об чужое бедро, пока чуя мычит куда-то в забинтованную ключицу. – у тебя была возможность меня заткнуть, и ты ей не воспользовался. – еле слышно на выдохе шепчет дазай, внезапно перехватывает руки накахары и меняет их местами, нависая теперь сверху. одной ладонью держит оба запястья чуи у него над головой, второй пробирается под одежду, сжимая талию, облизывает кончиком языка контур чужих губ, зубами оттягивает нижнюю, неотрывно смотря в ореховые глаза с расширенными от жажды и похоти зрачками. осаму накрывает губы накахары в ту же секунду, что чуя скрещивает ноги у дазая за спиной и резко прижимает к себе сильными бедрами. поцелуй до скулежа жадный, нуждающийся и вожделеющий. вторая ладонь с запястий чуи переносится на его шею, чуть придушивая. чей-то стон эхом отлетает от стен подвала, возвращаясь к опьяненному чужим телом, губами, зубами и языком хозяину. ресницы осаму дрожат, когда он углубляет поцелуй, проходится по всей длине языка накахары своим, зубами раздирает его губы, потому что мало-мало-мало, потому что хочется вжаться так, чтобы до конца, потому что хочется чувствовать полностью, каждой клеточкой тела и души, потому что чуя под ним такой греховно совершенный, что его такого хочется вырезать себе где-то внутри сердца, потому что дазаю, как дьяволу порока, смертельно необходимо затащить чую на самое дно, приковать к себе наручниками и смотреть-смотреть-смотреть. смотреть на то, каким же богомерзко прекрасным он может быть, если забрать его себе. чуя вылизывает чужие губы, как в припадке, пальцами освобождённых рук судорожно водя по щекам, прикрытым глазам, бровями, лбу, волосам, оставляя красные полосы от ногтей на шее, прямо поверх старых шрамов. цепляется за каштановые пряди, царапает кожу под ладонями, вырывая болезненно-возбужденые стоны из глотки. – ты был рождён именно для этого. – шепчет дазай ему на ухо, ладонями продолжая путь по чужому телу, скрывает пуговицы с рубашки и раскрывает её, чтобы полностью рассмотреть произведение искусства под ним. осаму по-странному нежно прижимается губами к веснушкам на плечах, пока жилистыми руками сжимает талию накахары, скребет по ней ногтями, оставляет синяки под подушечками пальцев. чуя потихоньку начинает сходить с ума, когда привстает на локтях и видит, как дазай опускается ещё ниже, сначала к впалому, напряженному животу, а потом и к бедрам. он кусает их сквозь узкие джинсы, проходится языком по тазовым косточкам, засовывает пальцы под пояс. накахара нетерпеливо ерзает, когда осаму чуть спускает брюки вместе с бельём, оглаживая часть открывшейся кожи жёсткими ладонями. они встречаются взглядами, и – ох – чуя никогда не видел никого, кто бы смотрел так жадно. дазай выглядит так, будто хочет сожрать его. и, скорее всего, он этим и собирается заняться, потому что он стягивает одежду уже до колен и, не оставляя себе времени на раздумья, заглатывает сразу всю длину, упираясь носом в пах. чуя от неожиданности откидывает голову назад и ударяется затылком об пол, но рука вместо того, чтобы потереть ушибленное место, предательски зарывается в каштановые пряди, тянет вниз, не позволяя отстраниться. дазай на удивление послушно подчиняется и лишь водит языком по вздувшимся венам, да удовлетворённо мычит. осаму ощущает чужую тяжесть и вкус у себя на языке и чувствует себя полностью довольным жизнью, потому что член у него во рту принадлежит чуе, пальцы в его волосах принадлежат чуе, бедра под его ладонями принадлежат чуе, и сам он сейчас тоже принадлежит чуе. и это знание так сильно бьёт в голову, что он опускает голову ещё ниже, гортанно стонет и полностью отдаёт контроль накахаре, который уже сам начинает двигать бедрами, трахая чужой рот. дазай отстраняется, закашливаясь, а когда приводит дыхание в норму, с усмешкой вновь переводит взгляд на чую. – чего ты хочешь? – осаму показательно облизывается, собирая языком с губ собственные слюни. – ты издеваешься? – чуя, не до конца удовлетворенный, заводится с пол-оборота. – конечно нет, просто недавно ты вроде как хотел меня убить, а сейчас наше взаимодействие на убийство не очень похоже, так что я просто уточню, чтобы быть в курсе. – дазай наклоняет голову к плечу и откровенно потешается злым выражением лица напротив. поддавшись на провокацию, накахара со всей скоростью и ловкостью, которой можно обладать со спущенными до колен брюками, в мгновение ока оказывается рядом с осаму, весьма доходчивым образом заставляет того улечься на пол и садится на его плечи. – я совершил грубую ошибку, не заткнув тебя до этого. – произносит чуя, резко запуская ладонь обратно в чужие волосы, а членом скользя между приоткрытых губ. – ошибки нужно исправлять. накахара толкается в чужой рот, запрокидывая голову и выпуская из глотки низкий стон. осаму на это лишь хватается пальцами за его бедра, расслабляет горло, позволяя чуе использовать его так, как он этого хочет. спустя какое-то время тот ускоряется, становится агрессивнее, уже вдавливая голову дазая в пол. дазай терпеливо ждёт кульминации, за пару секунд до неё спихивает чую со своих плеч и довольно окидывает взглядом. – нравится? – ухмыляется, смотря на взъерошенного, разозленного накахару. – дай мне закончить, сучий ты сын. – попроси хорошенько, тогда я может подумаю. – осаму надувает губы, будто размышляя над тем, чем ему теперь заняться. – я тебя ненавижу. – уже в курсе, это взаимно. а теперь я жду вежливой просьбы, побудь хорошим мальчиком. чуя стреляет взбешенными глазами, проклиная себя за то, что снова связался с этим дьявольским выродком. дазай на это пожимает плечами и собирается вставать, мол: "долго думаешь, мне пора". – ладно, стой. – осаму удивленно смотрит на пристыженно отпустившего голову чую. – останься. пожалуйста. ты мне нужен. ох. ох. всего одна фраза – и дазаю срывает тормоза. он налетает на чую, хватается за его плечи, целует глубоко, напористо, пока не начинает задыхаться от нехватки воздуха, спускается к шее, щедро осыпает поцелуями, укусами и засосами, будто разрисовывает её красно-фиолетовыми красками. наконец, садится обратно на колени, облизывает основание члена, встречается с чуей глазами человека, дорвавшегося до того, чего ему не давали днями-неделями-месяцами-годами-десятилетиями. он втягивает щеки, опускаясь на член, ни на секунду не отрывая взгляда, и сразу берет бешено-быстрый темп, пуская волны вибраций мышлением. чуя кончает через считанные секунды, не способный долго выдерживать такой напор. он дёргает бедрами пару раз, изливаясь дазаю в глотку и блаженно прикрывает глаза, откидывая голову назад. чуть погодя он слышит, как осаму поднимается на ноги, отряхивая одежду от пыли. – было неприятно с тобой повидаться, надеюсь увидимся через примерно никогда, до скорого. – бросает через плечо, быстро затягивая по потуже плащ и скрывается с чужих глаз, оставляя после себя лишь тишину и запах крови.