Zoom

Чан не знал сколько времени прошло с того момента, когда они начали. Также он понятия не имел сколько ещё потребуется времени, чтобы ему дали кончить, что, безусловно, было довольно жестоко. Впрочем, он и не собирался произносить своё стоп-слово – чем дольше ему доводилось находиться в таком положении, тем больше происходящее будоражило его, здравый разум отступал, а конечности не слушались. Чан не помнит кто конкретно из ребят предложил эту идею, но чётко помнит чувство, которое она в нём вызвала, когда он представил её у себя в голове. Сильное возбуждение и тепло где-то внутри грудной клетки, которое он испытывал каждый раз, когда ждал и желал чего-то очень сильно. — Хён, ты так мило и горячо выглядишь в этом, — фраза, выводящая его из мыслей о чём-либо, кроме происходящего. Быть привязанным к стулу было не очень удобно, но Чан верил словам Чонина, потому что знал их предпочтения и был в почти полностью здравом сознании, когда Хёнджин закреплял на его бёдрах и груди кожаные ремни и портупею, что, вероятно, было более смущающе, чем находиться в комнате полностью голым. Но ребята пошли ещё дальше и надели на его взъерошенные после душа волосы ободок с волчьими ушками, а после, решив, что этого недостаточно, добавили в его образ одну маленькую деталь. Какой же волчонок будет считаться таковым без хвостика, верно? Всё это было неудивительно, учитывая то, как Феликс не раз проявлял внимание к его мышцам, а Джисон в последнее время открыл для себя красоту его бёдер, из-за чего просьбы этих двоих выполнить не составляло труда. Минхо же, видимо, был инициатором последних двух пунктов, потому что это было слишком очевидно, но Чан и не отрицал, что кто-либо другой тоже мог предложить это. Возможно, он спросит об этом позже. Чонин, как и полагалось самому младшему, был первым в любой подобной затее при условии, если сам не был в центре неё. Это было негласное правило, сравнимое с тем, что стоп-слово или жест должны использоваться в обязательном порядке, если кто-либо из них почувствует себя хоть немного некомфортно. Но Чану не было некомфортно и уж тем более у него не было абсолютно никаких причин прекращать. Поэтому он ждал. А Чонин, фактически, ничего и не делал. По правилам игры им запрещалось как-либо взаимодействовать с эрогенными зонами старшего, поэтому приходилось хорошенько подумать над тем, как можно извести его без этого. Бездействие было одним из методов. За один заход они никогда не повторялись. Могли меняться привычками, действовать в паре и обсуждать это прямо на месте, словно игнорируя того, кто в это время должен находиться в центре их внимания, но точно повторять то, что уже было сделано кем-то из парней ранее, им не хотелось. Если их подводила фантазия, кто-либо из наблюдающих мог подсказать, чаще всего используя для этого чересчур возбуждающие выражения, что сводили с ума не хуже всего остального. Сейчас в этом не было необходимости, ибо они только начали, но Чан даже как-то жалеет, что слова, благодаря которым он бы мог в теории кончить, прозвучат ещё не скоро. С другой же стороны он радовался тому, что в нём была всего лишь пробка, а не вибратор, и никто из них не будет играться с режимами, доводя его до сверхчувствительности и сухих оргазмов. Так что Чан научился быть терпеливым. В итоге Чонин просто гладит его по щеке, называя послушным волком, и отходит в сторону, давая остальным возможность приступить. Но никто не спешит. Они знали сколько нужно времени, чтобы довести друг друга до того самого состояния простым бездействием, поэтому Чану не оставалось ничего, кроме как отдаться мыслям о страсти и похоти, превращающим его в безвольное тело, желающее ласки. — Хён, у тебя такие красивые бёдра, — старший кое-как фокусирует взгляд на сидящем между его ног Джисоне, что выглядел довольно мило, не учитывая обстоятельств. Он смотрит снизу вверх так глубоко, словно в душу заглядывает, пока его язык – чёрт, как же Чану хотелось, чтобы он прямо сейчас оказался на его члене – слизывал небольшую дорожку пота с напряжённого бедра. — Эти ремни тебе очень идут. Он уже на той стадии, когда смысл слов становится не так разборчив, как раньше, но ему всё ещё понятно, что его, вроде как, хвалят. Чану на секунду даже грустно становится от того, что он не может повилять своим ненастоящим хвостиком, бесполезно свисающим где-то сзади. Из этого состояния не выводят несильные укусы в области бёдер, так что он даже не замечает, как Джисон уходит оставляя место следующему. — Ты никогда не думал... — голос прерывается, словно его владелец ожидает, когда же Чан обратит на него всё своё внимание. Это трудно, но он справляется, видя искру похоти в глазах сидящего рядом Чанбина, — насколько сексуально выглядишь, когда занимаешься в зале, хён? Такое ощущение, что ты тренируешься только для того, чтобы иметь больше выносливости в сексе и быть удобной игрушкой для нас, не находишь? Чан скулит. Все эти слова так сильно действовали на его сознание, что, хоть они и были не совсем правдивы, но он готов был согласиться с каждой фразой, сказанной из чужих губ – таких манящих и наверняка сладких, что его внимание устремляется лишь на них. Хочется хотя бы один поцелуй. И Чанбин целует. Якобы в награду за что-то, но коротко и неглубоко, почти сразу же отстраняясь. Этого невероятно мало и Чан задыхается от обиды, но виду не подаёт, послушно не сдвигаясь ни на миллиметр. Это, похоже, более чем удовлетворяет младшего, из-за чего тот оставляет ему ещё один поцелуй на лбу, уже окончательно покидая своё место. — Ты так напряжен, хён, — Сынмин не может сдержать улыбки, чувствуя излюбленную власть. Не то, чтобы он редко выступал в роли доминанта, но с Чаном это отчего-то ощущалось особенно приятно – то, как из сильного человека он превращался в скулящего волчонка, просящего внимания и заботы, не могло не поражать. — Расслабься. Хочешь, я сделаю тебе массаж? Вопрос наверняка был риторическим, но Чан всё равно кивает, да так сильно, что голова в какой-то момент кружится, заставляя его сознание ещё больше плыть. Его останавливают контрастирующе нежным прикосновением к скуле, оглаживая ту точно также, как недавно это делал Чонин. А после приступают к тому, из-за чего голова кругом идёт ещё сильнее. Младший действовал не совсем по правилам, то цепляясь за сосок, то щекоча шею, но все остальные это словно игнорировали, зная, что Сынмин никогда не действует по правилам. Слишком скучно при других обстоятельствах, пускай и чужого члена или анальной пробки он всё же не касался. Хватало лишь его особого массажа, после которого Чан в желе превращался, не имея мыслей даже на то, чтобы нормально говорить. — Я хочу нарисовать тебя, — слыша голос Хёнджина, он надеется, что тот не потребует словесного ответа, потому что это было не в его силах. — Как думаешь, сможешь продержаться так несколько часов, хён? «Абсолютно точно нет» – думает Чан, но отчего-то послушно кивает, зная, что положительный ответ понравится младшему. Тот и вправду смеётся, выглядя счастливым, поэтому он тоже радуется, словно щеночек, видящий, хозяину нравится с ним играть. — Похвально, что ты хочешь нас порадовать, но не думаю, что ты и получаса так продержишься. Давай я лучше сфотографирую тебя, а потом нарисую? Хотя, мне кажется, я и десятую часть того, насколько горячо это выглядит, не смогу на холсте передать, — Хёнджин говорил, скорее, для себя, беря со стола камеру, чтобы сделать несколько снимков. Чан обязательно посмотрит их позже, чтобы увидеть то, в каком состоянии парни видят его каждый раз, когда в центре внимания находится он. — Хён, ты сегодня хорошо поработал, — Феликс говорит это искренне, а Чан на той грани, когда плакать от таких слов хочется. Младший смотрит на него снизу вверх, положив руки на колени и, словно увидев в чужом взгляде просьбу продолжать, приступает к своей задумке. Он, как и ожидалось, касается губами напряжённого пресса, сосредоточенно проводя по мышцам языком, что изводило даже больше, чем действия Сынмина. Но Чан всё ещё не кончил, он старался не начать умолять и, казалось, что Феликс вот-вот даст ему награду в виде оргазма. Хоть какого-то. Здравого смысла в голове не осталось вовсе, поэтому Чан даже забывает, что этого не произойдёт: по уговору он не мог кончить до тех пор, пока все не наиграются им, а он даже не мог вспомнить кто ещё остался и остался ли вообще. Благо, отголоски сознания подсказывали ему, что обладатель чересчур знакомого голоса предпочитал быть крайним в первом кругу таких игр. — Чанни, ты сегодня был хорошим щеночком, не так ли? — Говоря это, Минхо треплет его по голове, распушивая волосы. Теперь Чан действительно походил на щенка и ему это нравилось. — А хорошие щенки заслуживают награды. Ты же хочешь кончить? Старший почти хнычет, кивая настолько сильно, насколько это вообще позволяло его состояние. Да, да, он хочет кончить, он же был хорошим щеночком и подарил им столько радости, правда ведь? Он был послушным и нуждается в награде, Минхо же не настолько жесток, чтобы забрать её! Это... В какой-то момент поток спутанных мыслей прекращается, позволяя Чану почувствовать то, чего он так долго ждал. Перед глазами искры, вырвавшийся из горла стон чем-то отдаленно напоминает вой, а тёплая ладонь на его члене ощущается так правильно и умопомрачительно, что сознание почти полностью ускользает, когда он наконец-то кончает, пачкая бёдра и чужую руку. Так хорошо и пусто одновременно. — Хороший волчонок, ты был таким послушным для нас, — Минхо шепчет всё это ему на ухо, не давая и шанса вернуть часть здравого сознания после оргазма. — Готов ко второму кругу? И Чан не хочет говорить «нет».