Северный ветер

      Союз не всегда понимал своё место в этом мире. Ему казалось, он создан для чего-то особенного. Не для того, чтобы только быть, как и все альфы, верным слугой своему Хозяину.       Будучи маленьким щенком, он часто позволял себе быть непослушным альфой. Убегал гулять с крестьянскими мальчишками вместо того, чтобы быть рядом с Хозяином и защищать его. Бил окна, носился по саду, как бешеный, стрелял из рогатки. Возвращаясь домой под вечер, весь измазанный в грязи, сорвавший с себя китель в процессе драки Союз виновато шмыгал носом перед устало потирающим пальцами переносицу Хозяином.       Его, конечно, наказывали. Но так, для виду — Хозяин ставил его в угол к иконам минут на десять, трепал по золотовласой макушке, печально вздыхая, и отпускал.       «Дурной альфа, — шептались служанки-беты, все для Союза на одно лицо. — Не понимает, что нужно защищать Господина. Все альфы дурные, а этот совсем дурной, всё где-то шатается. А Господин ему позволяет. У Господина нет детей, вот и балует этого».       Союз предпочитал не думать о том, что они говорят. С Хозяином всё всегда было в порядке, Хозяина не нужно было защищать, потому что Хозяин был сильный. И красивый — с длинными белыми волосами, забранными в изящную косу, перевязанную чёрным бантом на конце, с синими глубокими глазами, которые, когда глядели на Союза, всегда становились немного грустными, с тонкой изящной талией и бледным лицом, Хозяин представлял собой само совершенство. И зачем его защищать? Только время тратить.       — Какой же ты дурной у меня, — вздыхал Хозяин иногда, будто вторя жужжащим ему на ухо служанкам. В такие моменты невидимая цепь в его руке неуловимо натягивалась, а ошейник на шее Союза немного сжимался — плохой пёс, мол. Союз мотал головой и убегал рвать соседские яблоки, а потом снова стоял в углу с молитвенником. Богородица с самой большой иконы смотрела на него ласково и чуть-чуть укоризненно, Союз исподтишка показывал ей в ответ язык. Хозяин из своего угла кабинета в этот момент всегда тихо фыркал, будто бы знал, чем Союз там занимается, хотя Союз стоял к нему спиной.       Соседские яблоки были сладкими, наливными, летний ветер дул Союзу в лицо, когда он носился с мальчишками — в них было столько же росту, что и в нём, и никакой разницы не понималось — что с того, что они беты, а он — альфа? И было хорошо, особенно летом, когда в их с Хозяином большом доме почти не было слуг, и можно было съезжать по перилам лестниц любым угодным Союзу образом, не заправлять кровать, а по вечерам засыпать у Хозяина в ногах, пока тонкая рука поглаживает его по волосам. Хозяин в такие моменты всегда читал что-то, иногда переставая поглаживать Союза и перелистывая страницу. Союз млел под его руками, лёжа щекой на чужом бедре, вымытый после дневных игр заботливыми служанками, которые пусть и ворчали, а его всё равно любили, завёрнутый в шёлковую пижаму.       В такие моменты Хозяин был для него самым важным существом на свете. Жёсткий хлопок его штанов казался мягче всех пуховых подушек, тонкая рука — нежнее всех пухлых ручек служанок. Глаза Союза медленно смыкались под мерное перелистывание страниц, и он только крепче вцеплялся в чужую ногу, чтобы даже во сне никто не мог разлучить их с Хозяином. Он знал, что находившие их с Хозяином слуги пытались унести его в свою комнату, но этого отчего-то очень не хотелось.       С Хозяином было хорошо. Иногда даже слишком.       Но Хозяин оставался не сильно большой частью жизни Союза — дни на пролёт он только и делал, что стрелял по деревьям и заборам из лука, что выстругал ему один слуга, играл с мальчишками в солдатов и в войнушки, воровал с чужих дворов яблоки, а у мужиков — бутылки с хмельным, за что ему от них же и влетало немеряно, и не смотрели, что господский альфа.       Так он и жил, пока ему не стукнуло семнадцать.       — С добрым утром меня! — вскричал Союз, вскочив с постели засветло.       — От дрянной альфа, дай господину поспать, — зашипел на него из-за двери сонный голос, настолько сердитый, насколько может быть сердитым голос одинокой женщины в возрасте, спавшей в неудобной позе и не досмотревшей ещё свой сон про богатого жениха.       — Простите, Серафима Ивановна! — захохотал Союз, но уже тише. — Так ведь Хозяин на другом этаже спит!       И, не слушая возмущений, Союз вскочил на подоконник и вылез в окно.       Рассвет занимался — сказочный. Союз замер, балансируя на деревянном карнизе босыми ступнями и держась одной рукой за оконную раму. Ветер трепал его волосы, отросшие уже до лопаток, трепал хлопковые штаны и рубаху, но союз не чувствовал холода — всё смотрел.       Перед ним с вершины второго этажа раскинулась его деревня — небольшие кособокие домики в несколько улиц, сараи, пристройки, амбары, а дальше — поля с рожью, золотые-золотые, качающиеся в лучах оранжевой полоски зарева — к югу. К западу — лес. Высокий, гудящий и тёмный. Союз вдохнул воздух полной грудью, улыбнулся широко-широко, чтобы щёки заболели, и полез выше, на третий этаж, цепляясь за бревенчатые стены дома.       Ставни чужого окна тихо скрипнули под его руками, и вот он уже внутри чужих покоев, босой и лохматый. Но счастливый до безумия, не знающий, чем закончится сегодняшняя шалость.       Хозяин лежал в постели, словно барышня с картинки — губки аленькие, щёчки беленькие и гладкие, брови чуть хмурые, глазки с длинными ресницами закрыты. И таким он показался вдруг крохотным — словно куколка, что Союз замер, не дыша. Смотрел дольше, чем на зарю — потому что было прекраснее.       Сделал он шаг к чужой постели, склонился низко, погладил шершавыми пальцами по перламутровой щеке. Складка на лбу Хозяина разгладилась. Тогда Союз скользнул к нему в постель, осторожно, стараясь не разбудить, обнял его ноги через одеяло и стал так лежать, слушая чужое ровное дыхание.       Через пол минуты рука Хозяина легла ему на голову, немного погладила, а потом дала лёгкий подзатыльник. Союз виновато заскулил, тычась лицом Хозяину в бедро.       Хозяин пах сладко — яблоками и лесом. Союз обожал этот запах, и ничего не мог с собой поделать. Ему нравилось до трепета в груди — Хозяин даже в этом насквозь был идеальный, и не было существа прекраснее, чем он.       — Дрянной альфа, — вздохнул Хозяин. Шею Союза чуть-чуть сдавило, но он только продолжил ластиться — и так знал, что ему не простят, а прийти хотелось всё равно нестерпимо. Особенно — сейчас.       В семнадцатилетие у всех альф окончательно формировался запах, и они были готовы воспроизводить потомство. О последнем Союз не слишком много задумывался, но вот о первом ему хотелось знать прямо сейчас.       в округе не было других альф и омег, которые бы могли подсказать Союзу, как он пахнет — кроме Хозяина. Но о такой деликатной теме Союз всё равно бы осмелился говорить только с Хозяином, и ни с кем больше.       — Скажите, как я пахну, Хозяин, — жалобно попросил он. — Не плохо? Мой запах должен вам нравиться, иначе я умру!       — Дурак ты, Союз, — произнёс с весёлым смешком Хозяин. — Запах альфы не может не нравится омеге, и наоборот.       — Неправда, — пробурчал Союз ему в бедро. — Когда к нам приезжал Британия, мне не нравился его запах, а ведь он омега.       — Что ты там бурчишь, альфа? — вздохнул Хозяин. Должно быть, его синие глаза очень печальны сейчас — как и всегда, когда Союз вытворит очередную пакость. Вся внутренняя алфья природа Союза сжалась от этого, но именно этот поступок он не мог не совершить — ему необходимо было знать, что Хозяину нравится его запах. Почему именно — он не знал, но в груди больно кололо от мысли о том, что запах Хозяину всё же не понравится.       — Чем я пахну? — требовательно переспросил Союз, сильнее хватая рукой чужое бедро. Хозяин от этого охает и треплет его по макушке рукой.       — Что о нас с тобой подумают слуги, альфа? — укоризненно спрашивает он. Союз молчит. Хозяин сдаётся: — Ты пахнешь розами и вином. Я чувствую так же запахи старых книг, ладана и масла, каким смазывают подсвечники в церкви. Ещё ты пахнешь грозой и землёй после дождя. Прекрасные, нежные запахи, они тебе очень подходят.       — Розы?.. — расстроился Союз, но тут же воспрял духом. — Вы ведь любите запах роз, правда?       — Люблю, — согласился Хозяин, вновь погладив Союза по волосам. — Всё же, ты у меня дурной. А вдруг подумают, что ты пришёл меня насиловать, глупый альфа? Ты будешь в опасности.       — Я и пришёл. Насиловать, — согласно замотал головой Союз, сильнее вцепляясь в хозяйское бедро.       — Да что ты, — глухо рассмеялся Хозяин и опять потрепал Союза по холке своей тонкой рукой. Союз глупо заморгал глазами и улыбнулся — он не понял, в чём шутка, но раз Хозяин смеялся, значит было смешно.       Однако этот смех показался Союзу каким-то неправильным — чуть-чуть истеричным, как бывает в горячке, горьким, как горчица, которую Серафима Ивановна намазывала на хлеб, чтобы положить сверху кружок огурца и лист салата — мерзкий получался бутерброд, и Серафима Ивановна ела без удовольствия, морщилась. А вот Хозяин такие бутерброды ел без остановки, особенно, когда сидел за бумагами — засовывал в рот, не глядя, и хотя есть за письменным столом не полагалось, а полагалось только за обеденным, и Серафима Ивановна морщилась на Хозяина, как на горчичный бутерброд, Хозяину всегда было всё равно, есть за письменным столом или за обеденным. Оттого он, наверное, и был Хозяином, а не простым глупым альфой, как Союз, которому, если он ел где-то помимо стола обеденного, тут же сулил подзатыльник.       В этом и была магия Хозяина — что бы он не делал, ему никто ни слова не говорил, и все его слушались. А Союза разве что деревенские мальчишки слушались, и то не все.       — С чего у тебя вообще такие мысли? — пробормотал Хозяин будто сам себе. Союз замер у него в ногах, чувствуя ногой чуть влажную со сна наволочку и терпкий запах Хозяина. Запах мешал Союзу вслушиваться в чужие слова, как будто бы нарочно сбивал его с толку, но всё же Союз расслышал конец: — Ясно, с чего. Единственный омега на всю округу, и так близко… Я слишком много тебе позволяю, — он вздыхает, как вздыхают только когда уже смирились с неизбежным. Союз только жмётся к чужому бедру ближе — мол, не прогоняй, Хозяин. — Эт-то что ещё такое, — голень Хозяина внезапно оказалась у Союза между ног, ощупывая и надавливая на то самое постыдное место, о котором даже деревенские мальчишки говорили только в тёмном сарае шёпотом и на ухо. Союз заскулил просяще — в месте было сладко и больно, чего-то неистово хотелось и желалось, и не было счастья большего, чем нога Хозяина, поглаживающая это интимное место. Но нога Хозяина, как назло, отстранилась. — Дрянной альфа, — зло произнёс он, задав своей тонкой рукой такой подзатыльник, что у Союза в ушах затрещало. — Только этого нам ещё сейчас не хватало.       — Хозя-аин, — всхлипнул Союз, когда Хозяин окончательно вырвал свою ногу из его объятий. — Хозяин. — он, понурившись, улёгся на свободный участок кровати и свернулся клубком.       — Вот дерьмо, — Хозяин вздохнул, встал с кровати, сел на неё обратно, а потом пододвинулся к Союзу. Союз отвернулся. — Ну и ну ты обиженку строить.       Союз зафырчал, когда рука Хозяина привычно опустилась на его холку.       — Ну, — повторил Хозяин, будто бы извиняясь — его тон был почти сожалеющим. Союз не выдержал ни замерших на щеках слёз от несправедливой обиды, ни горячего непонятного кома внизу живота — он просто обернулся и встретил своими губами чужие, внезапно оказавшиеся до странного близко, губы Хозяина, тонкие и сжатые, они внезапно распахнулись, а Союз замер так, не зная, что делать, и только жар внизу живота стал почти нестерпимым.       — Дрянной альфа, — выдохнул Хозяин шёпотом, не двинувшись, не отстранившись, в губы — как невыносимо это было. Он внезапно показался Союзу ужасно маленьким и хрупким, изломанным. Печальным, печальнее даже бутербродов с горчицей.       Союз отстранился и уткнулся лицом ему в колени. А Хозяин внезапно столкнул его и раздвинул ноги. Под задравшейся сорочкой Союз увидел его тонкие трусики в цветочек, нежные и чуть-чуть вкривь надетые, так, что открывалась часть восхитительных белых волосков. Жар пронзил его от пупка до груди, и он жалобно заскулил, глядя на эту сладкую картину, но не в силах сдвинуться с места. Хозяин сжал руку в воздухе, потянул Союза за невидимый поводок, лицом к своему интимному месту.       — Я дам тебе то, чего ты хочешь, альфа. Только без рук, — в последней фразе звучало предупреждение, и Союз почувствовал, как ошейник легонько сжался. Он спрятал руки за спину. — Вот так, умница.       Союз выдохнул, дрожа. Он понимал, что происходило, в внутри него всё трепетало — от того, что Хозяин доверил ему такую важную вещь, и от того, как восхитительно забивался в нос запах Хозяина. Мысли туманились.       Он сильнее задрал чужую сорочку, сдвинув её затылком, и уставился на тоненькую ткань в цветочек, скрывающую от него самое важное, а потом потянулся к ней и прихватил рюшечный край зубами, оттянув. Хозяин привстал, когда Союз стащил трусики с него и отбросил в сторону. И развёл ноги шире.       Союз замер. Хозяин там был восхитителен — его аккуратненький член подтекал смазкой на жемчужный живот, окружённый серебристыми глазами, яички поджимались, а ниже… Союз боялся смотреть ниже. Ему казалось, если он это сделает, жар внизу живота лопнет, и всё закончится.       Он наклонился, движимый натяжением поводка, потёрся носом о крохотный член, а Хозяин над его головой издал странный невнятный звук. От этого звука всё внутри Союза скрутилось в трубочку — он он взял чужой член в рот.       Хозяин взвыл, но Союз не слышал его мольб, не чувствовал натяжения поводка — во рту растекался сладкий, яблочный вкус, а чужая плоть была такой нежной, что Союз, не удержавшись, всосал щёки, обхватывая её всей изнанкой рта целиком. Хозяин конвульсивно содрогнулся, выгнул спину до хруста, и в горло Союзу попала жидкость. Он закашлялся, но, не желая отстраняться, часть проглотил — жидкость потекла по его губам и по подбородку. Он старательно вылизал чужой член до полной чистоты и лишь тогда выпустил его изо рта. Рука Хозяина ласково и лениво погладила его по холке, и тогда Союз решился.       Сильнее стискивая руки за спиной, он прижался языком к яичкам, а потом заскользил ниже, туда, откуда пахло слаще всего.       — Дрянной… А, — Хозяин запрокинул голову, когда Союз толкнулся языком в узкую, подрагивающую дырочку. Дырочка была красная и припухшая, Союз облизал её неровные края по кругу, а потом резко и быстро толкнулся внутрь. Хозяин заревел и заплакал, костеря его последними словами, дёргая за волосы, но Союз уже не мог остановиться — всё толкался и толкался, жар заполонил всё его тело, и когда дырочка Хозяина конвульсивно сжалась вокруг его языка, жара вдруг стало больше, чем Союза, и он задрожал, изливаясь и продолжая толкаться языком в чужой мокрый проход, пока Хозяин не последовал за ним.       — Дрянной альфа, — выдохнул Хозяин потеряно. — Больно? Терпи теперь, сам хотел.       Союз жался к его ноге и скулил. Ему было невыносимо. Вместо жара чуть пониже живота теперь была острая резь, в глазах щипало, и единственное, что успокаивало Союза хоть немного — запах Хозяина.       — Это потому что не было сцепки, — Хозяин потрепал его по холке. Союз шмыгнул, тыкнувшись затылком в чужую ладонь. — Терпи.       — Хозяин, ой, больно, Хозя-аин, — бормотал Союз, хватаясь за живот. Хозяин только с сожалением цокал, ворчал и крепче прижимал Союза к себе.       — Это потому что ты дрянной, — вздыхал Хозяин. Это Союза немного утешало. Хозяин любил всё дрянное — бутерброды с горчицей и огурцом, Серафиму Ивановну, и самого Союза, раз он был теперь настолько дрянным, наверняка тоже.       Через несколько часов боль прошла, и Союз убежал таскать соседские яблоки, оставив Хозяина одного на постели, полуобнажённого и обессилевшего.       Всё было хорошо. Союзу позволялось теперь чуть большее — прижиматься губами к чужим ступням, ублажать Хозяина языком, таскаться за ним чаще, чем раньше, даже спать иногда в его постели, и Союзу хватало — он чувствовал себя самым счастливым на свете.       И не сразу понял, когда всё пошло наперекосяк.       Наверное, когда Британия — Союз упорно отказывался называть его господином — воняя липким запахом чая, вновь появился в поместье Хозяина, и не один. С ним был незнакомый альфа. США. Его запах казался Союзу ещё более мерзким, хотя раньше ему думалось, что это невозможно.       Хозяин с Британией заперлись в кабинете и долго-долго говорили. Чужой альфа шатался по саду, вытаптывая хозяевские розы, за что и был побит Союзом.       Когда они четверо — Союз с Хозяином, и ещё эти приезжие — сидели за обедом, у Хозяина было задумчивое лицо.       — Ты всё-таки решился сделать этого наложником? — Британия кивнул на Союза и лениво улыбнулся. Казалось, Союз был рядом с ним не более, чем пустым местом. США, хлюпающий разбитым носом, впрочем, тоже.       — Что-то вроде того, — пробормотал Хозяин. Задумчивость не покидала его глаз. — Это важно? То, что ты мне предложил, звучит весьма заманчиво.       — Конечно, — Британия изящно отпил чаю из чашки. — И я надеюсь, что ты согласишься. Наш союз будет выгоден нам обоим, не так ли?       — Конечно, — передразнил Хозяин, но на лице Британии не дрогнула ни одна мышца, только Союз тихо фыркнул, распознав иронию. США хмуро на него покосился. — Только я не понимаю, зачем нужен брак между тобой и мной. Дружеский союз меня удовлетворит более чем.       — Может быть, причина не только в союзе, — Британия внезапно улыбнулся как-то по особому липко и положил свою жадную руку на тонкую руку Хозяина. — Может быть, причина в более личном интересе. К тому же, ты сам говорил, мой дорогой, что тебе сложно с альфами. Вот даже с этим, — Британия кивнул на Союза, — у вас не было сцепки.       — Но что-то же у нас было, значит, мне легче, — голос Хозяина внезапно стал до дрожи холоден. Союз поёжился. — В твоей помощи не нуждаюсь, дорогой.       — Что насчёт моего личного интереса? — продолжал настаивать Британия с мягкой улыбкой, не убирая свою руку от руки хозяина. Союз почувствовал, как рык зарождается в его горле, но сдержался. Хозяин был его, а не этого странного омеги. Но даже если бы Союз одобрил бы брак Хозяина, он точно был бы не с Британией. Британия был паук, а паукам Союз не доверял.       — Я подумаю, — Хозяин сам убрал руку. Улыбка так и не исчезла с лица Британии. Он отпил ещё чаю.       — Что мне сделать, чтобы вы не женились на нём? — спросил Союз. Хозяин склонился к цветку розы, недавно распустившемся на одном из кустов в саду, и внимательно рассматривал его, будто бы не было ничего интереснее.       — А что ты можешь сделать? — спросил он, фыркнув. — Ты целыми днями только таскаешь соседские яблоки, стреляешь из рогатки, напиваешься сидора и валяешься пьяный в кустах. Ты никчёмный альфа, Союз. Балагур и пакостник. Так что если бы какой-нибудь альфа и мог что-то сделать, это был бы не ты.       — А если бы я был хорошим альфой, что я мог бы сделать? — серьёзно спросил Союз. Хозяин распрямился и внимательно посмотрел на него, хмурясь. Вздохнул, как всегда вздыхал, когда думал, что Союз говорит абсолютную безнадёжную глупость.       — Ты мог бы сразиться с Британией на дуэли, чтобы оспорить его право на меня. А потом сразиться уже со мной — за право решать мою судьбу. И тогда ты сам смог бы жениться на мне, — Россия задумчиво качнул головой. Пряди белых волос упали ему на лицо. — Но альфам редко удаётся победить омегу в бою. Последний раз был около десяти лет назад.       — Хорошо, — Союз кивнул, а потом встал на одно колено, наклонился, поцеловал носок чужой туфли и встал. — Если я не вернусь через полгода, — он глянул вдаль, — можете выйти замуж за Британию.       А потом он широким шагом ушёл из сада в деревню. Ноги несли его дальше, к самому краю, потом через поля, и быстрее.       Лес звал его. Лес был ему нужен, как воздух.       Полакомившись птицей, подбитой из самодельной рогатки и приготовленной на костре, Союз забрался на сосну и уснул на ветке, а на утро начал тренировки.       Отследить зайца не составило особых проблем, но вот поймать — прыткий, зараза. Союз потратил на него парочку голодных дней, запрещая себе питаться птицами — это было бы слишком просто. Когда он не мог найти следа зайца, он отжимался сотню раз, приседал столько же, и опять направлялся на поиски — высматривал, выслеживал, нападал.       Наконец, заяц был пойман и зажарен. Союз быстро съел его, из шкурки выделал меховые варежки — нити сплёл из собственных волос, толстую иглу сделал из сучка. Готовые варежки спрятал за пояс и выбрал новую цель — лиса.       На этот раз ушло не меньше недели. Лисиц нужно было три — прошёл почти месяц, когда Союз справился со всеми, и его новое изделие было готово.       Волки. Осень входила в свои права, и их стаю отследить было непросто. Иглы часто ломались, но Союз дошил и это.       В декабре он повстречал медведя и забил его насмерть. До конца отведённого срока оставалось совсем немного, он должен был успеть доделать.       Он опоздал на три дня. Он понял это, потому что когда вышел к деревне, на церкви звенели колокола. Кто-то венчался.       Британия морщится на его дикий вид. Союз в тряпье и летних обносках посреди зимы, Британия в чёрном костюме, Хозяин — в белом. Союз улыбается.       Начинается дуэль. И, конечно, Британия менее опасен, чем медведь. Союз с лёгкостью укладывает его на лопатки и не понимает, почему Хозяин смотрит на него так расстроенно.       — Мы уже начали венчание, дерьмовый альфа. Как ты мог опоздать? — в глазах Хозяина стоят слёзы. Союз не понимает, правда. — Это позор. Это невыносимый позор.       Хозяин уезжает в монастырь. Союз и правда ужасно опоздал.       Он ночует под монастырём днями и ночами. Монахи не выходят наружу, но иногда Союзу мерещится, что среди безликих монастырских чёрных одеяний, мелькающих в окнах, он видит чужую тонкую фигуру.       Зима морозит ужасно, но Союзу всё равно — он не замёрзнет даже в самую ужасную метель. На Рождество он подбрасывает варежки из заячьей шкуры за стену монастыря. На утро обнаруживает рядом с собой буханку ароматного хлеба, завернутого в мешковину.       На Пасху Союз забрасывает за стену лисий полушубок, в ответ получая недурных пирогов с капустой. Наступает весна, и он с удовольствием греется на слабом ещё солнышке. К июню рядом с монастырём выстроена добротная бревенчатая избушка. На перилах вырезаны деревянные розы, наличники самодельной краской выкрашены и тоже розами разрисованы. Тропинка к дому вымощена, и чахлый розовый куст цветёт рядом единственным цветком — Союз почти доволен собой. Проходит лето, осень, наступает зима. На Рождество Союз кидает за стену свёрток с тёплой одеждой из волчьих шкур. Там всё — много пар унт, шубы, штаны, шапки, варежки.       — Это не только ему! — кричит он стене. — Все грейтесь!       Теперь хлеб ему появляется почти каждый день. Иногда и пироги приносят. Союз не пытается застать своего ночного гостя — ему совсем не хочется его пугать.       На Пасху он кидает за стену шубу из медведя.       И почти не удивляется, когда, проснувшись поутру в избе, оказывается не один.       — Дрянной альфа.