Непреклонность

       У чувств нет чётких границ. Они однородны, расплывчаты. Почти каждому зверю Японии знакомы истории о страстной любви. И если не из книг, то по рассказам знакомых и легендам. Их герои, обыкновенно, храбрые и сильные, проходят долгий путь, чтобы, наконец соединить судьбы в счастливом браке. Их борьба — борьба с мнением общества, со злом, с обстоятельствами. Приторно сладкие истории питают душу, разъедают разум. Так много слов было сказано о нелёгком пути противостояния внешним конфликтам, что постепенно истории о внутренних конфликтах перестали быть интересны. Потому что никогда не будут столь же прекрасны, понятны и легки. Они всегда были и будут грязны, запутанны и болезненны. Слушать их неприятно и тоскливо. Проживать… больно.        Джей ненавидит Усаги. Всем своим существом, начиная кончиками длинных рваных ушей и заканчивая ступнями тощих ног. Ненавидит его непокорность, принципиальность, альтруизм. Потому что не понимает. Его желания бескорыстно помогать другим, так упрямо следовать кодексу чести, неподчинения Богам. Каждый раз, когда с уст Джей срываются слова о том, что Усаги должен стать последней его жертвой, даром божественным силам, кролик обнажает клинок. Его большие, выразительные глаза блестят, белая лапа тянется к ножнам. Не сводя взгляда с волка, пальцы мертвой хваткой впиваются в рукоять. Он холоден и невозмутим. И каждый раз, когда Миямото сжимает клинок, в груди Джея щемит. Словно эти тонкие израненные пальцы, разодрав плоть на груди, стискивают тёплое пульсирующее сердце хищника. Кролик не согласен с судьбой, что предначертал ему копейщик. И его мрачное «я буду сражаться до конца» острым лезвием рассекают ткань чёрного кимоно, а вместе с ней и кожу. Это так. Стоит Джею отвлечься, и холодное лезвие скользит у самой его шеи, касается блёклой рыжей шерсти. Волк едва ли успевает дёрнуться назад, рухнуть на пыльные камни. Но Миямото никогда не спешит прикончить его. Позволяет тому подняться, чтобы вновь сразить безжалостным клинком.        Усаги ненавидит Джея. Где-то внутри этот гнев смешивается с жалостью, обидой, но сознание ронина никогда не опускается к этим чувствам. Не хочется видеть больше, чем врага, меньше, чем преграду на пути. В глубине сознания при каждой встрече кролика душат жалость, обида. Одержимость Джея разрастается колючей проволокой между ними. Она сковывает движения Миямото, опутывает горло, не даёт даже прошептать что-то более сокровенное, чем угрозы. Волк непреклонный, не менее целеустремлённый, чем кролик. В какой-то момент глотку ронина рвёт желание закричать что-то вроде «Джей, давай уже прекратим это», но когда копейщик хмурит брови и облизывает губы, готовясь произнести свои пустые, но пафосные слова, проволока чужой одержимости кровоточит и кролику остаётся лишь шептать имя хищника, не в силах закончить фразу.        Джей хочет обладать. Мечтает о подчинении, покорности. Перед волей Богов, перед собственническим желанием хищника. Усаги так упрям и беспощаден, что с каждой их встречей волк всё сильнее хочет подчинить его себе. Хочет чтобы ронин сложил оружие, сдался. Наконец положил конец их вражде, такой привычной, но такой болезненной.        Усаги хочет спасти. В его глазах — одержимость Джея куст роз, проросший в груди волка, опутавший сознание. Её алые цветы красивы, но шипы болезненны. И копейщик попался в эту ловушку фальшивой поэтичности служения «Богам». Прекрасные цветы осмысленности собственного существования очаровали его, пустили корни нездорового фанатизма в его и так израненную душу. И теперь прорастают наружу шипами безумия. Миямото бескорыстен. Во всём: в желании помочь, в чувствах. Ему не нужно знать, чего хочет копейщик и что он чувствует, ронин лишь желает спасти его. Подарить ему свободу, срезать острые шипы. И он верит, что сможет сделать это, если волк наконец согласится бросить оружие — свои колкие фразы о собственном предназначении.        Джей не знает, что такое любовь. Он не читал слащавых историй о подвигах ради близкого или разлуках, долгих и мучительных, толком даже никогда не говорил об этом с кем-либо. Потому что чувства казались чем-то низменным. Второстепенным, незначимым. Всё это ложилось на долю простых смертных, крестьян, купцов. Для чувств в сердце Божественного Клинка не было места. Однажды, поклявшись высшим силам в верности, он стал бездушной машиной в их руках. Отныне Джей запретил себе поддаваться различным соблазнам, вроде спокойной размеренной жизни в деревне или романтических отношений с кем-либо. Он лишь Божественный Клинок, беспощадный и целеустремлённый. Его миссия — сразить всё зло и заслужить место среди Богов, а не уподобиться смертным, ведя эту скучную размеренную жизнь. От этого несколько тоскливо, особенно когда перед Джеем вырастает фигурка Усаги. Тошно от того, что волка переполняют эмоции. Гнев, желание мести. Всё смешивается и становится непросто разделить чувства, что тяжёлым дыханием льются наружу. Низкий голос чуть дрожит и его «сдавайся, Усаги» раздражением разбиваются о холодный взгляд Миямото, сжимающего в руке клинок. «Не сегодня, Джей». Не угроза, мольба.        Любовь Усаги — горькое лекарство. Она не требует взаимности, чтобы продолжать служить опорой стремления спасать. Его любовь болезненна. Острым лезвием оставляет рубцы на копье, ушах, щеках хищника. Сжимать рукоять больно. Также больно, как угадывать испуг в морде Джея. Он не хочет видеть как кровь выступает на теле, его собственном и волка, едва заметными царапинами. Усаги знает, но себе не признаётся — он любит Джея. И никогда не перестанет. Потому что верит, что сможет спасти. Когда копейщик найдёт силы отказаться от «божественной миссии» и выслушает кролика. Миямото не теряет надежды, даже вспоминая их последнюю встречу.        « Его крик громогласен, пропитан неуслышанными мольбами, чёрное лезвие сломанного копья блестит в лучах солнца.        — И где твои Боги сейчас?        Джей пошатывается, тяжело дышит. Вскидывает брови, отрешённо замирает. Его губы дрожат, но его немой ответ прерывает возглас ронина:        — Неужели ты не видишь? Ты погряз в безумии! Посмотри на себя, Божественный Клинок, разве ты счастлив?        Ответ Джея — яростный рывок вперёд. Миямото зол. Волк не желает услышать. Лезвие входит в живот, брызжет горячая кровь. Рот хищника изгибается в агонии. Чужая боль расползается внутри осознанием того, что они выбрали страдания вместо спасения. Усаги на секунду замирает с жалостью на морде. Бросается к Джею. Вцепляется в черную ткань кимоно, оттаскивает от края. Хищник мертвой хваткой впивается в руку ронина, падает вниз и тянет за собой, в рокочущую бездну. Как подло. »

—

       Лето в этом году особенно жаркое. В тёмном кимоно душно, невыносимо. Бледно-рыжая шерсть мокнет, липнет к телу. Ещё не полдень, а горизонт дрожит перед глазами лесным пейзажем. То ли от температуры воздуха, то ли от теплового удара, его линии изгиваются, расплываются. Контуры деревьев вдалеке размыты, видно лишь градиент между полевой травой и зелёными зарослями. Джей останавливается, поднимает морду к солнцу. Жара беспощадно душит. Чувствуется, как лучи невесомыми руками впиваются в длинную волчью морду. Их когти ощутимо царапают кожу и по щекам расползается жар. Копейщик приоткрывает рот, страдальчески приподнимает вверх жидкие брови. В поле невыносимо жарко. Солнце печёт, каплями пота стекает по всему телу Джея. Сегодня оно необыкновенно свирепое. Особенно здесь, в поле. Выжигает желтоватую траву, давит. Тело впитывает его лучи сильнейшей головной болью. Волк с отвращением чувствует, как капли его собственного пота стекают по внутренней стороне бёдер и беззвучно исчезают в траве. Но надо двигаться вперёд. Совсем скоро воздух вокруг расцветёт прохладой деревьев, примет Джея в своё тенистое тихое нутро. Скроет в чаще от врагов и непосильной жары. Надо только дойти.        Ноги не слушаются. Наливаются тяжестью изнеможения. Остаётся не так много, но Джей чувствует, как расстояние превращается в мучительную пульсирующую головную боль. Невыносимую, тисками сжимающую голову. Трава не шевелится лишь потому, что ветра нет, но начинает казаться, что природа вокруг замерла и со злорадством созерцает страдания хищника. Джей не обращает внимания, потягивается. Кимоно липнет к спине, груди, плечам, рукам. До жути неприятно. Волк вытирает пот с нездорово горячего лба, тяжело дышит. Продолжает идти. Путь кажется назло длинным и скучным. В округе ни звука: лишь шелест травы в такт шагам да сиплое дыхание копейщика. Не слышно даже птиц. В какой-то момент от этого становится совсем жутко, кажется, что мир вокруг мёртв. Не останавливаясь, Джей думает о том, что природа словно специально старается казаться ужасающей. Свирепой, жестокой, но в то же время слишком ленивой, чтобы прикончить волка моментально. Выбирает совершенно негуманный способ заставить того признать собственную никчёмность перед иными силами. Неподвластными ему. Каждый шаг утомляет. Отнимает последние силы. Джей останавливается, поднимает морду к солнцу. В глазах темно, голова кружится. Видно лишь небесное светило, маячащее в небе размытым светлым пятном. Горизонт плывёт, теряется в очертаниях между небом и полевой травой. В голове проносятся слова Миямото. «И где твои Боги сейчас?» Джей успевает лишь раздражённо выдохнуть сквозь зубы и валится в желтоватую траву.        Образ ронина неприятный. Среднего роста, на несколько сантиметров ниже волка, худой. Синее кимоно в крапинку ему несколько велико, спадает с плеч в разгар сражений. На поясе завязано туго, заправлено в широкие чёрные штаны. Морда кролика кажется вечно уставшей, обычно не выражает ничего, кроме мрачной самоуверенности. От неё тошнит. Но к ненависти и отвращению примешивается что-то другое. Непонятное. За пеленой злобы неясно. Что-то необъяснимое, но приятное. Джей ссылается на кровожадность, предвкушение смерти Усаги. Однако мысли о трупе кролика отталкивают, не приносят ничего, кроме странной тоски. Хищник давно оставил попытки понять это чувство. Встреча с Миямото лично — сокровенное желание, кровоточащие царапины на теле, нерешённый вопрос эмоций копейщика. Хочется и не хочется, но кажется необходимой, и, к глубокому сожалению, продолжает оставаться случайным событием.

—

       Будит приятная прохлада. Тень укутывает ослабшее тело, наполняет его приятной негой. Освежающий ветер забирается под одежду, заботливо вытирает оставшиеся капли пота. И среди пения птиц, шелеста крон деревьев, слышится до боли знакомый голос. Высокий, звонкий, он дрожит, словно от страха. Джей не открывает глаза, шевелит ушами. Внезапно лба касается тыльная сторона ладони, тёплая, мягкая, маленькая.        — Как ты себя чувствуешь? — в голосе Миямото угадывается беспокойство. Не за себя. За Джея.        — Усаги? — волк напрягается, распахивает впавшие подёрнутые плёнкой глаза.        — Джей, — шепчет кролик и послушно складывает руки на коленях.        Во взгляде синих глаз солнечные блики. Слепят ронина, тот щурится, но продолжает изучать морду Джея. Вглядывается в морщинки, синяки под глазами, дрожащие от неопределенности уголки губ. По морде, не по годам усталой, скользит улыбка. И когда Джей понимает, что читается в этих больших, внимательных глазах, он вдруг чувствует прилив сил.        Копьё лежит слишком далеко. Тянуться за ним — дополнительная затрата сил и потеря времени. Копейщик действует быстро. Его длинные когти нещадно впиваются в кожу, белоснежную шерсть пачкает кровь. Руки замирают, ложась на хрупкую кроличью шею. Вот-вот костлявые пальцы сомкнуться и лес услышит как хрустят позвонки ронина. Но Джей медлит.        — Усаги! — морда волка напряжена. Он чувствует как задыхается, как меч входит в грудную клетку, режет сердце, лёгкие. Опускает взгляд. Кимоно цело.        — Неужели ты сдаёшься сейчас, ронин?        — Я не могу напасть на безоружного самурая, — голос Миямото становится хриплым, плаксивым.        И только сейчас Джей замечает, что лапа кролика замерла в сантиметре от ножен. На морде ронина — страх. Его приоткрытый рот жадно глотает воздух, тонкие светлые брови и широко открытые глаза выражают ужас. Капли крови текут по пальцам хищника и прячутся в воротнике кимоно, окрашивают тот в тёмные грязные тона. Волк чувствует, как пульсирует сонная артерия, как тяжёлым дыханием кролика вздрагивает шея. Белые пальцы трясутся, готовятся выхватить клинок, но не сжимают рукоять.        Усаги устал. От борьбы, от вида крови. От взаимной ненависти. Он сдаётся первым. Отдаётся в лапы безумцу, не чувствуя что иначе сможет помочь ему. Кролик доверяет Джею. Доверяет своё тело, свои чувства. И даже когда шея снова кровоточит, но уже по-настоящему, он не откажется от задуманного. Упрямство Миямото душит и волк вдруг чувствует злость на это. Слишком принципиален и альтруистичен. Смертельно.        Теперь и Джей видит раны на шее ронина. Видит, во что обратилась его одержимость, чего стоило прозвище Божественного Клинка. Окровавленные руки безвольно опускаются и глотку рвёт вой. Джей бросается на Усаги. Грубые холодные руки сжимают спину почти до хруста в рёбрах, морда ложится на плечо и хищник замирает. На коленях двигается ближе, прижимается грудью к кролику.        Усаги чувствует, что дыхание копейщика сбилось. Волчье тело всегда холодное, всегда напряжённое. Словно каждую секунду тот готов к драке. С Миямото ли? Усаги кладёт руки на спину Джея, прижимает того ближе к себе.        — Как ты себя чувствуешь? — говорить с разорванным горлом больно, тяжело. Но молчать хуже.        Усаги звучит мягко, напугано. Губы предательски дрожат, копейщик наконец понимает, что чувствует. Давящая ненависть уходит и внутри вдруг становится пусто. Что-то болезненное, разрывающее разум на кусочки, при том приятно согревающее, дарящее чувство безопасности.        — Миямото Усаги, — Джей звучит некстати спокойно. Замогильный голос не способен передавать эмоции и всё, что говорит волк, звучит достаточно пресно и безжизненно. Но в этот момент это теряет значение и тот продолжает:        — Миямото Усаги, я люблю тебя.        — И я люблю тебя, Джей.        Белые пальцы ненавязчиво скользят по длинным, чёрным как смоль волосам. Усаги перебирает пряди, любуется тем, как они блестят на солнце. Волосы у Джея неухоженные, спутанные. Так хочется распустить высокий хвостик, увидеть как пряди ложатся на плечи копейщика, спадают на морду, как бледно-рыжие пальцы поправляют их.        Они оба не знают, что будут делать дальше. Ни Джей, ни Усаги. Вероятно, продолжат странствия раздельно, в глубине души лелея мечты о случайных встречах. Копейщик выбирает надеяться на милость небес, признать что Миямото заслуживает пощады. Джей не имеет права отказаться от миссии быть Божественным Клинком, хотя бы из собственных принципов. Не оставит попыток стать достойным, с облегчением вычёркивая Усаги из собственного списка грешников. Ронин же никогда не откажется от своих принципов. Продолжит свои скитания, суть которых заключена в бескорыстной помощи. После встречи с Джеем удовольствие от благодарности на мордах кажется таким мелочным. Прикосновения к волку — эгоистическое удовлетворение, что-то низменное, сокровенное. Стыдно от того, насколько приятно. Но сегодня Усаги не чувствует вины за что-либо. Раны на его шее, Джей в его объятиях свидетельствуют о том, что ронин сегодня спас нечто важное — их чувства.