Вопреки разуму

Когда Андреа удалилась, Мария-Луиза снова открыла альбом. Еще раз посмотрела на последний рисунок — портрет своей любимой сестры Антуан, вздохнула и перевернула страницу. В этом старом альбоме оставалось всего лишь два чистых листа; отправляясь в дорогу она как-то не подумала о запасе на будущее. Нет, бороться с внезапно возникшем желанием она не будет. Порывы вдохновения для нее святы, не так часто они ее последнее время посещают. Удивительно, но карандаш легко ложился на бумагу — в ее память впечаталось все — высокие скулы, довольно тонкие губы, заостренный подбородок, аккуратный, правильной формы, но с немного вздёрнутым кончиком нос. А вот чтобы передать вызов в темно-серых глазах, нужно, чтобы Анди ей попозировала. Королева вздохнула и стала лихорадочно штриховать кудряшки вокруг лица. У самой натуры, правда, кудряшек не было — прямые, короткие, лишь длинной до середины шеи, пепельные волосы торчали в беспорядке. Но если их слегка завить, да и одеть Анди подобающим образом, то «молодой человек» выйдет вполне привлекательным. Правда, она теперь может лишь посоветовать. Когда она была королевой, ее замечания, разумеется, были равносильны приказу. Но она без ложной скромности могла сказать, что, обладая безупречным художественным вкусом, не раз помогала своим дамам с выбором стиля. И она знала, что, не смотря на то, что лицемерия со стороны придворных избежать невозможно, ее таланты ценили. И, хотя с искренними друзьями и было не просто, круг доброжелательных приятельниц и приятелей не давал ей сильно скучать. Они с удовольствием вели беседы об искусстве, литературе, философии. Но она никогда еще не разговаривала на подобные темы с простолюдинкой. Что-то в ней есть, в этой дикарке, что-то большее, чем обычные красота или ум… Она уже и не помнила, как давно она ощущала подобный интерес и даже трепет при общении. Последние годы однообразная череда дней уже не озарялась ни стремлением познать тайны ума собеседника, ни внезапной молнией желания. А все попытки как-то растормошить себя заканчивались фиаско. Нет, то, что пронзило ее сегодня может быть лишь любопытством к столь необычной особе. Девочка, конечно, начитанная и с сильным характером, но полна революционных идей, которые ей вбил в голову этот Ульрих. Хотя, судя по тому, как Андреа рассматривала ее, облаченную в ночную сорочку, ничто человеческое ей не чуждо. Она почти уверена, что юная революционерка — редкая девочка, ощущающая себя мальчиком. Скорее всего, сама не понимает, что с ней не так и почему ее привлекает ее собственный пол. Нравились бы ей мужчины, не носила бы санкюлоты, усмехнулась королева. Она опять представила Анди в аби, кюлотах и элегантных туфлях. Но юная революционерка вряд ли согласится на подобное «правильное» травести. Она, кажется, и так довольна своим внешним видом и не пытается кому-либо нравиться… А, может, она вообще ошиблась в своей догадке и девушка холодна по натуре и не подвержена запретным томлениям. Нет, неужели она все это думает на полном серьёзе? Простолюдинка, враг-тюремщик, убийца, к тому же! Что с тобой не так, Луи? — она ущипнула себя за руку. Может, это волнение — лишь праздное любопытство, одолевшее ее от одиночества в четырех стенах. Свобода, равенство и братство? К свободе она и сама стремилась всю свою жизнь, с детства ненавидела религиозное ханжество, царившее при дворе ее матери. Даже своего мужа, Вольфганга, она выбрала, отказавшись от юного герцога, напомаженного и расфуфыренного похлеще иной девицы, который, ко всему прочему, был под пятой у своей ханжи-мамаши. Она поняла, что в маленьком королевстве и с религией, и с этикетом намного проще. Вольфган, конечно, не пренебрегал модой — такой же зауженный аби и шитый золотом вестон, рубашка в тончайших кружевах; как и у всех мужчин их круга, может, лишь поскромнее, без излишеств, и лицо без пудры и румян. А еще под его одеждой легко можно было различить рельефную крепость мускулов сильного тела. Все это привлекло ее, наверно, просто наперекор моде на утонченно-женственных мужчин. А в женщинах ее привлекала кошачья грация. И это каждый раз оказывались брюнетки, чем-то похожие на Кларисс — ее первую любовь. А в Андреа не было ничего ни от Кларисс, ни от грациозной кошки. Девчонка с угловатыми мальчишескими повадками или мальчишка-подросток. Кларисс была тем редким человеком, которому ничего от нее было не нужно, кроме нее самой. Кларисс — освободитель ее природных инстинктов. Но, не смотря на буйную чувственность, в воспоминаниях об их союзе осталось что-то трогательное. Несмотря на все их эксперименты, их отношения всё равно были лишь наивной игрой двух едва расцветших девочек, живущих фантазиями и еще не столкнувшихся с настоящими мерзостями жизни. А Андреа знает жизнь не по наслышке; от этого, наверно, и желание изменить мир. Тоже, по-своему, наивно. Отсутствие титулов сделает взаимное общение непринужденней, но от таких преступников, как Йохан и Свен равенство мир не избавит. В ее кругу, кругу людей, привелегированных от рождения, обычно не говорили о равенстве. А вот все, что касалось личной свободы, обсуждалось с удовольствием. Марии-Луизе крупно повезло — став королевой, она получила гораздо больше свободы, чем имела в детстве. А придворный этикет в их королевстве был вообще игрушечным, по сравнению с жестоким церемониалом французского королевского двора, в плену которого оказалась ее бедная Антуан. Мария-Луиза подошла к зеркалу и поправила прическу. Она может собой гордиться — было нелегко убрать свои волосы без помощи служанки, правильно заколоть, чтобы прическа держалась. Но не просить же было эту вульгарную особу, которая появилась с утра вместо Анхен! Да, Андреа не похожа ни на кого, с кем ей приходилось сталкиваться раньше — она и не дама, но и не служанка или вульгарная плебейка. Мария-Луиза хмыкнула про себя — ей каждый раз становилось смешно, когда она вспоминала свое единственное увлечение простолюдинкой, молоденькой служанкой в Версале. Кажется, ее изображение где-то в середине альбома — она пролистала и нашла рисунок обнаженной миниатюрной грации. Было не сложно пригласить девчушку в мастерскую к Виже-Лебрен, *, но дальше более крупного рисунка пастелью не зашло. Кошачье очарование Жанетты, перестало возбуждать, как только стало понятно, что мозги у чаровницы куриные. Вот ее мужа нисколько не волновали ни мозги, ни манеры его пастушек. И ему по нраву были наиболее вульгарные и наглые особы. Ее утренняя служанка пришлась бы как раз по вкусу венценосному Вольфгангу. Саркастические воспоминания были прерваны приходом властительницы ее сегодняшних дум. Андреа, естественно, не переоделась в кюлоты, но кто-то погладил ее одежду. — Вы, меня? — юная революционерка была явно шокирована, увидев себя на рисунке. Но послушно села на кушетку, позволив Марии-Луизе доделать набросок. — Я смогу сделать для вас портрет пастелью, если вы достанете мне бумагу, — королева показала на последний оставшийся листочек в альбоме. — Я в любом случае позабочусь о бумаге, — Андреа внимательно рассмотрела свое изображение, — А можно посмотреть все рисунки? — она наконец отважилась попросить. Мария-Луиза протянула ей альбом, — это так, всего лишь наброски. Самые интересные я потом делала акварелью или пастелью. — У вас действительно талант, лица с эмоциями, не такие, как на парадных портретах, — Анди не скрывала своего восхищения. Конечно, революционерка не поклонница парадного искусства. Но Марию-Луизу этот комплимент обрадовал. Она тоже не стремилась к парадности. Она даже Антуан ухитрилась живым, эмоциональным человеком на своей акварели сделать, в пику ее величественных портретов кисти Элизабет Лебрен, их общей приятельницы. — А это вы? — девушка как раз добралась до одного из изображений ее сестры. Они с Антуан действительно похожи. Она коротко удовлетворила любопытство Анди и вздохнула с облегчением, что дальнейших вопросов не возникло. Каких только небылиц не насочиняли про Марию-Антуанетту, в каких грехах ее только не обвиняют. Мир жесток и несправедлив к ее легкомысленной, но добродушной старшей сестричке. — А каковы ваши таланты, Андреа? У вас красивые руки, руки музыканта, — она смело подошла к девушке и на секунду прикоснулась к ее узкой руке с длинными тонкими пальцами. Не крестьянская рука, еще неизвестно, чьим ребенком она может быть. — Нет, ничего не умею — ни к музыке, ни к художествам не способна. Меня Ульрих отдавал учиться игре на арфе, но ничего из этого не вышло. А в вашем приюте учитель музыки меня сразу забраковал, он только со способными занимался, так же, как и учитель рисования, — глаза Андреа погрустнели и королева впервые почувствовала себя неловко из-за того, что у нее самой были неограниченные ничем, кроме собственной лени, возможности развиваться и совершенствоваться с лучшими учителями. Она тоже не была слишком способна к музыке, как, впрочем, и Антуан. И, не будь они эрцгерцогинями, знаменитый Глюк близко к ним бы не подошел, услышав их игру краем уха. Правда, не желая, чтобы к ней были снисходительны из-за титула, она довела свои навыки до среднего салонного уровня. — И французский мне не дается, — неохотно призналась Анди. — Но зато на немецком я иногда стихи пишу, — осторожно призналась она, — Но, не романтические, не любовные. Мария-Луиза удивилась бы обратному, на лирическую героиню революционерка не походила, — Наверно, революционные? Прочитайте что-нибудь, а то получается не честно, — она показала на свой альбом и затем стрельнула в засмущавшуюся Андреа глазами, — А сама я больше читатель, чем писатель. Девушка сначала опустила голову, но, видимо, сделав над собой усилие, гордо подняла глаза и начала громко, с вызовом, не отводя взгляда от королевы: Не склоняйте своей головы, Размышляя о горькой судьбе. Не проклятья и злоба должны Управлять нами — смелость в борьбе. Знаю я, справедливость придет! Слишком поздно я понял. Увы! Власть тиранов не вечна, падет. Мы разбить все оковы должны. Солнце встанет, рассеяв туман, Замолчу я страданья свои. Этот гордый протест, что мне дан, Он таится глубоко, внутри. Человек должен жить без оков, Мир — прекрасен, гармонии полн, Не пятнай свою юность, мой зов, И не бойся бушующих волн.* В конце голос у поэтессы начал дрожать, но она с явным усилием закончила декламирование и выровняла дыхание. Мария-Луиза захлопала и ободряюще улыбнулась, — Очень хорошо, вы умеете передать сильные эмоции и переживания. Не женский стих, и не только потому, что от лица мужчины. Юного и пылкого мужчины. Стихи пишутся из души, о самом наболевшем, особенно, если за перо берется не обремененный долгими годами изучения лингвистики человек. Нелегко будет увести эту девочку-мальчика с выбранного ею пути. — Вы обещали своей пленнице путешествие в библиотеку, — Мария-Луиза подарила девушке ослепительную улыбку, с удовольствием наблюдая ее смущение. Анди определенно неловко от своей роли ее тюремщицы. — Конечно, я не уверена, что мы найдем у этого святоши какие-либо вольнодумные книги, — Мария-Луиза окинула взглядом массивные книжные шкафы, заполненные религиозными и историческими трактатами, — Или, хотя-бы что-нибудь пикантное. Вы читали Декамерон, Андреа? — как знать, может, предки последнего барона были менее консервативны. Она оказалась права. Пожилой библиотекарь открыл им тайник с «нехорошими» книжками — полка была надежно закомуфлированна: при специальном нажатии на нужную книгу в первом ряду открывался второй потайной ряд. Кроме Боккаччо там были спрятаны «Двенадцатая ночь» Шекспира, «Мемуары женщины для утех» Джона Клеланда на английском, какие-то дамские немецкие романы. Видимо, старик-барон ограждал Лизхен не только от фривольностей, но и от излишнего сентиментализма. Мария-Луиза поняла, что лишь сейчас вспомнила о бедняжке и спросила о ней Анди. Как она и ожидала, девушка не выходила из своих покоев и отказалась от врача, которого Андреа попыталась к ней направить после того, как тот осмотрел Свена и других раненых, пострадавших еще во время захвата замка. — Можно задать вам вопрос, фрау Мария-Луиза? — судя по тону, вопрос предполагался быть серьезным. И как же ее раздражало это «фрау» в довесок с полным именем! Королева кивнула в ответ. — Вы же целились в грудь Свена, почему вы передумали в последний момент? — Просто, я уже несколько лет не практиковалась, было интересно, попаду ли в колено, — она холодно усмехнулась, наблюдая за удивлением девушки, — Нужно, наверно, было бы прицелиться несколько выше. На самом деле, она просто вспомнила гнусный процесс об «изнасиловании» графини Беатрис, которая была одной из ее статс дам. Нет, ничего общего в этих двух ситуациях не было, и Свен заслуживал наказания, например, десять лет на галерах, но не смертную казнь — старинный и до сей поры неизменный закон их королевства за изнасилование простолюдином знатной особы. И она, и другие статс дамы знали слабость Беатрис — плотские утехи с крепкими грубыми плебеями. Беатрис была ярой поклонницей философии Руссо, особенно ее части про естественное воспитание и своеобразно воспринимала его призыв: «Назад к природе!» Но когда муж, появившийся в неурочное время, поймал ее с конюхом, Беатрис не стала доказывать ему свои убеждения, а просто обвинила бедного парня в насилии. Откройся правда, разгневанный граф отправил бы неверную жену в монастырь, а парень отделался бы поркой, а не четвертованием на площади с предварительной публичной кастрацией. Мария-Луиза не смогла уговорить мужа изменить закон, предать же свою статс даму и приятельницу ради совершенно постороннего простолюдина она заставить себя не смогла, даже во имя справедливости и милосердия. Она просто приказала Беатрис не показываться ей больше на глаза, а сама укатила в Париж к Антуан, где никогда не заканчивающиеся праздники отвлекли ее от угрызений совести. Но рассказывать обо всем этом Андреа, которая и без того ненавидит аристократов, она не будет. — Вот это она, — королева достала с полки Декамерона. Изданию в добротнoм кожаном переплете было, наверно, лет сто с лишним, — Маргарита Наваррская написала своего «Гептамерона» под влиянием Боккаччо примерно через сто пятьдесят лет, и ее характеры более многогранны, — она безрезультатно поискала глазами ее книгу на полке, но обнаружить такое было бы уже слишком большим сюрпризом, — Надеюсь, кто-нибудь напишет в подобном непринужденном стиле поучительные пикантные истории и о нашем времени, и с еще большей глубиной. Это на французском, — разочарованно произнесла Энди, рассмотрев обложку с виньетками. Она, видимо, никогда не слышала ни об этой книге, ни о сочинениях королевы Марго, талантливой писательнице и поэтессе, которая покровительствовала философам и вольнодумцам своего времени. А в памяти людей остались в основном ее бурные любовные похождения. — Мы можем читать вместе, я помогу вам с французским, — предложила Мария-Луиза. Девушка с минуту колебалась, но любопытство взяло свое и она, поблагодарив, согласилась. — То, что казалось скандальным в четырнадцатом веке, для современного человека лишь слегка пикантно и не должно шокировать революционерку конца восемнадцатого, — объяснила она Андреа игривым тоном. Заметно, что девушка слегка раздражена ее саркастической манерой, не знает, как вести себя в ответ, но не может противиться собственному желанию продолжать общение. Знала бы Энди, какого труда ей стоит держать с ней свой привычный тон, и как ей самой хочется отбросить этот салонный сарказм в сторону! Ей и стыдно, и смешно, что она, урожденная Габсбург, не может унять волнения в груди, вот так стоя рядом и разговаривая с безродной сиротой, ее врагом и далеко не красавицей. Но подобное волнение она испытывала лишь несколько раз в жизни. Она уже давно поняла, что оно не поддается ни разуму, ни логике. А, самое главное, она научилась дорожить этим чувством, как редким подарком скупой на приятные сюрпризы судьбы. — Если серьезно, то эта книга преследовалась в основном за критику католического священства, но она не антирелигиозная и даже не антицерковная. В четырнадцатом веке еще не было деизма, * — объяснила она революционерке. По согласному кивку Анди было понятно, что современная философия наиболее знакомая для нее тема. Второй книги не было, так что, расположиться так близко друг к другу было простой необходимостью, а не вольностью. Мария-Луиза пристроила книгу на краю юбки, так что Андреа пришлось тесно придвинуться, чтобы видеть текст. Она ощутила неловкость девушки, но и у самой сердце пропустило удар. — Начинайте, — она уверена, что многолетняя сноровка не подведет, что звучит ровно, что революционерка ни о чём не догадается. Она открыла повествование, пропустив введение. Анди смутилась, но через минуту начала чтение. Не исключено, что она тоже скрывает похожее волнение. Эта мысль обрадовала королеву. Но сейчас главное дело, раз у них «урок». А французский у девочки просто безобразен — и произношение, и ошибки. Но старается читать быстро. Интересно, понимает ли смысл? Мария-Луиза никогда никому не преподавала, не представляет даже с чего начать. Наверно, надо разбирать каждое предложение. — Я вам прочитаю это снова сама, а потом вы повторите, — она наклонилась к тексту, — Следите глазами за фразами, Анди, — и начала как можно медленней, примерно грассируя и подчеркивая ударение на последний слог. Что-то заставило остановиться на середине абзаца и повернуться к ученице. Вместо книги девушка смотрела на нее, не просто смотрела, а пожирала горящими, с немного расширенными зрачками, глазами. — Андреа, ma chere, — она нарочно грассирует и немного приближает свое лицо к лицу революционерки, не отрывая от нее взгляда. Сердце стучит в груди так, что кажется сейчас вырвется и улетит. Нет, она не начнет первая, ее еще останавливают остатки рассудка. Ну где же твоя революционная смелость, Анди? Она придвигается к девушке еще на несколько сантиметров. Губы Андреа тянутся к ее губам и, наконец, неловко касаются. Революционерка захватывает ее губы своими, не углубляет поцелуй, не знает, что делать. Опускает руки на ей на плечи, держит, но даже обнять не решается. Мария-Луиза, дотянувшись руками до талии девушки, притягивает ее ближе, запустив руку под рубашку ощущает крепкое тренированное тело. Действительно, как мальчишка. Перехватив инициативу в поцелуе, она атакует Анди языком. Та неловко, но, всё же, включается в сладкую борьбу. Книга глухо падает на ковер, а Андреа уже практически на ней, прильнула грудью к ее груди. Она чувствует стук сердца девушки. Неподвластное ни предрассудкам, ни разуму чувство накрыло их одинаково. Они разрывают поцелуй и размыкают объятия. Андреа немного покачивает, она откидывается назад и выравнивает дыхание. Молчит, опустив глаза вниз, о чем-то напряженно думает. — Я не предам идеалы революции, даже ради вас, фрау Мария-Луиза, и ни за что не поспособствую вашему побегу. Но клянусь, я не дам вас никому в обиду, — с пафосом произносит революционерка, — Только не нужно со мной играть, зачем я вам? — добавляет она уже с надрывом. Последняя фраза оскорбляет, даже ранит. Отношения между двумя дамами всегда немного игра, но достаточно безобидная, куртуазная и азартная. Но возлюбленные из ее прошлого были женщины ее круга — опытные, циничные и красивые. И, главное, уверенные в себе. — Я не играю с тобой, Анди, — она берет руки девушки в свои. Как хочется ощутить эти руки на своем теле! — А если бежать, то теперь только вместе с тобой. И — зови меня Луи. *** *Элизабет Виже-Лебрен (1755-1842)  — любимая художница Марии-Антуанетты, написала примерно двадцать ее портретов. *Деизм — религиозно-философское направление, признающее существование Бога и сотворение им мира, но отрицающее большинство сверхъестественных и мистических явлений, божественное откровение и религиозный догматизм. *Стих автора AllaPolu, http://ficbook0-0net.mf6.ru/readfic/2961645