Тварь

      Ниен лишëн привычных наручников, сковывающих его запястья во время сна. Он лишëн здравого смысла, но зато обрел возможность воображать бесщадные сценарии, предварительно гоняя мокрой ладонью по своему плотному, возбужденному члену.              — Блядь…              Он судорожно облизывает пересохшие губы, когда представляет образ измученной в край добычи, которую бьёт кулаком наотмашь, беспрерывно выбивая из неë самое кровавое, самое грязное и самое запретное.              Коточел сопит сквозь зубы, хватая левой когтистой лапой простыню под собой, и обильно кончает, тяжело дыша, пока расплывчатый образ в сознании теряет возможность дышать вовсе.              Этот образ, безусловно, возникает в его голове в самые глубокие ночи, когда все домочадцы давно погружены в сон и не смеют потревожить кошачий разум. Этот образ возникает в те моменты, когда требуется снять напряжение подобным образом.              Этот образ преследует его с самой первой их встречи и теперь вынуждает думать только об одном. Крысы всё равно одинаково безмозглы и сердца их, вероятно, ненастоящие — уверен кот.              И в один из таких дней он отчётливо понимает: нужно найти крысочела. В конце концов, для него это вызов. Его жертва словно возомнила себя гением-детективом, расставившая свои ловушки в надежде скрыться от зверя. И это, впрочем, чертовски хорошо удалось.              Ниен ведёт ладонью по своей шее и оборачивается, чтобы взглянуть на стену, увидеть там маленькую крысиную норку у плинтуса и ехидно сощурить глаза, чтобы в мыслях осталось только одно:              «Я поймаю тебя, крыса.»       

***

             Тëмный силуэт Ниена кровожадно увеличивается в дверном проёме, когда он становится намного ближе к своей цели.              Бежать от надвигающейся опасности становится бесполезно ровно в тот момент, когда Роберт в погоне от хищника неудачно спотыкается о плюшевую игрушку на полу и теряет не только равновесие, но и собственный рассудок.              Падает на пол, сильно расшибаясь лицом о жëсткую поверхность. Во рту мгновенно ощутился неприятный медный привкус крови, а конечности будто бы потеряли свою значимость. Такеучи больше не встанет. Он больше никогда не встанет и теперь зверь может забрать его, заодно сожрав с потрохами.              Широкая тень накрыла пострадавшего. Коточел восстал над долгожданной добычей, расправив свои мощные плечи.              Он скалится и с каким-то маниакальным удовольствием замечает, что Роберт начал подавать признаки жизни: тихо мычать и слегка шевелиться в слабых попытках развидеть что-либо в полумраке комнаты. Крысочел приподнимает голову и понимает, что напрасно — точечная боль мгновенно бьет по вискам, а дëсна болезненно кровоточат.              Когда он валяется на полу, обильно захлёбываясь кровью, Ниен видит под собой тот самый образ мерзкой крысиной морды с разбитой губой и зарождающейся паникой в глазах.              Если бы Роберт и распознал что-то прямо сейчас, то начнёт решительно противостоять, но этого не получится, ведь он не сумеет пошевелить ноющими суставами.              Вид страдающей добычи искренне радовал глаз, заставлял воображать невообразимые вещи, а в штанах стоять колом.              Лишь после того, как Такеучи оказывается в уязвимой по отношению к нему позиции, Ниен понимает одну простую истину, которую в пылу восторга не замечал: крысочел по-прежнему в своей потрёпанной жилетке, в уродских ботинках и мятых штанах. Воплотить желаемое будет не так просто, особенно, если жертва начнёт активно сопротивляться.              Впрочем, кот справляется с этой проблемой за считанные секунды — он немного наклоняется, грузно нависая над Робертом и беспрепятственно стаскивает с него коричневого покрова штанины, после чего перед глазами открывается прекрасный вид: худо-бледная крысочелова кожа, покрытая редкими чёрными волосками в приличном месте.              Внезапный жужжащий звук молнии. Ниен вытаскивает из брюк свой крупный торчащий член из которого сочится столько предэякулята, что хоть на хлеб его мажь. Затем с нечеловеческой силой ударяет Роберта под тощий живот ногой, принуждая прекратить это пробуждение.              — Сх!.. — так хочется воскликнуть что-то злобное в свою пользу, но подводят разбитые в кровь уста.              Пороть это мерзкое существо и в то же время рукоблудничать — не так-то просто. Ниен кривит губы и кусает себя за нижнюю, пытаясь не сбивать ритм правой руки.              Он бесстыдно дрочит, неизменно осуществляя именно этот грязный, но такой желанный образ снизу, умело ведя пятерней по напряжённому члену. Возбуждение накрывает его регулярно и в самое неподходящее время — в то время, когда необходим контроль и сосредоточение.              Коточел не знает, от чего так скоро настигает оргазм — от разрушения чужой гордости, или от вида этого вызывающе жалкого отродья, когда липкое семя тягучей каплей пачкает и без того нечистую одёжку. Гадость.              «Вот дерьмо!» — выругался Роберт про себя. Осознание того, что чужие руки прямо сейчас лежат на его собственных бёдрах приходит не сразу, а только когда уже поздно что-либо предпринимать.              Это не очередной сон, из которого его выдернет голод. Это не алкогольное забытье от горького пива, в котором мерещатся туманные образы из прошлого. Нет. Это коточел и вряд-ли для Роберта когда-то существовал враг, который был бы более опасен.              — А-а! — крыса резко замерает от дискомфорта и неожиданности, когда умудряются проскользнуть в его нутро. Глубже, чем на один сантиметр не получается.              Ниен хватает когтистыми лапами тазовую кость крысы и силой вжимает в себя, подаваясь бёдрами вперёд всё глубже и быстрее, усердно толкаясь в невероятно мокрую узость, выходя и входя обратно на всю длину беспощадно толстым пенисом, из которого беспрерывно сочится смазка, но еë вполне достаточно для того, чтобы без натуги скользить внутри тесноты тёплых стенок.              Член Такеучи почти неосознанно, но всë-таки начинает твердеть в ответ. Это больно, безумно и в то же время естественно.              Роберт отдалённо слышит шлепки чужих взбухших яиц о свои ягодицы, чувствует, как коточел дрожащей от возбуждения рукой изредка поправляет свой член так, как ему будет удобно трахать нижнего в такой позе, и как он сдавленно хрипит, продолжая вдалбливаться грубо, хлипко и конвульсивно.              Крысочел давится под чужим весом, цепляется пальцами в пол, кашляет кровью, то и дело что сорванно, прерывество дышит, извивается червём в панической попытке немедленно выпутаться и освободиться сию же секунду!              Но сердце лишь заходится сорванным ритмом. Ему просто напросто не хватает кислорода, Такеучи бессмысленно корчится на полу и вдруг дёргает руки так, что перетянутые запястья больно немеют, а затем словно начинают плавиться, стучать в кончиках опухших пальцев и расходиться мурашками по бледным ладоням. Хуже и быть не может.              Коточел с силой вгоняет смазанный член до конца, ложится всем своим массивным телом на измученную жертву и ему становится настолько хорошо от этой власти, что он царапает, кусает бледную шею и больно толкает крысочела о кафель в такт резким движениям бёдер; затыкает его кровоточащий рот средним и указательными пальцами, отчего крысочел орёт во весь голос, потому что ему чëтко кажется, что в нём что-то разрывающее, дикое, острое, инородное, неправильное, горячее, и невообразимо мерзкое!              Он выгибает спину, выкручивает шею, неестественно гнётся как одержимый в низкокачественных ужастиках, давясь насквозь скользкими от его слюней пальцами, снова кашляет, задыхается и опускает голову, позволяя рвотному позыву вытолкнуть всë скопившиеся к жëлтым зубам.              Болотное, густое месиво просочилось из его полости рта, полилось на и без того испачканную поверхность пола вместе со свернувшемися остатками крови.              Розовое кольцо туго стискивает пенис изнутри, а Ниен окончательно изливается в самую глубь, в самую простату, больше уплотняя сжатую узость под стоны сквозь клыки.              — Тварь… — дрожащий голос сбивается то на шёпот, то на рычание, он не находит своего собственного тембра в пылу момента. — Тварь!..              Ниен устало выдыхает это короткое слово и облизывает пересохшие губы, когда неохотно вынимает из растянутой, измученной дыры свой всë ещë эрегированный член.              Ниен чувствует, как испаряется его будоражащий áмок и облегчается грудная клетка, а Роберт чувствует только вязкую слюну, вперемешку с кровавой рвотой, заполнившую полость рта и килограммы грязи внутри себя. Как будто бы он теперь бесполезный мешок, набитый органами и дерьмом.              Роберт всё ещё чувствует трепетное биение своего сердца, но уже точно не сможет ответить себе на вопрос, настоящее оно у него или нет.