— Серёг, это ты?
— Я.
— Немцы ушли?
— Я-я.
Анекдот
Этот фестиваль исторической памяти и пародии — от завязки и до финала выдумка капитана СИН, солдата, ярого и деятельного ненавистника Третьего рейха. Людвиг, такой же противник шовинизма, гражданин не его эпохи и, более того, пацифист, протестовал, но с годами вжился в роль "Гитлера на два дня" с условием, что будет повержен. Если действия и мировоззрения его соотечественников всеми осуждаются, значит, не за что переживать. Ему дозволялось учреждать штаб и назначать на должности, вербовать, промывать мозги по методичкам, насильно вдолбленным с юношества — и он, часто по-злодейски потирая руки вместе с пленниками, замышлял козни против их прежнего командира. Запирал их в шкафы или, заметая следы, переговаривался с агентами по рации, по оккупированной радиорубке у СИН — упиваясь чужеродным акцентом как никогда. Даже из КРС не торопились на нейтральный врачебный приём, зная, что Людвигу, честно говоря, не до них — и присоединялись к конфликту. "Только Уберу и Поджигу не давайте знать! Не поймут юмора!" Иного солдат BLU не ожидал от наёмников противоположного фронта; его первостепенной задачей было не очистить ставку медика от прихвостней, а не позволить собственным бойцам быть захваченными. Мягче обращался с командой, чтобы на выходных она дружно не переметнулась к немцу — или если да, то не сразу. Весело, подавляя смех для театральности, в логове взращивали и углубляли планы по взятию общежития за общежитием, понарошку, но с самурайским упорством мучили недоброжелателей, распределяли роли, черкали на картах и в блокнотах — делали всё, что можно успеть провернуть за два с половиной дня вне капитанского надзора. Говорили и твёрдо были убеждены: этот фарс (Джейн его обожал) не закончится вполне, если не будет порвана в лоскуты одежды на Людвиге. Этим и завершались "гонения немца" — поединком в лесу на закате воскресенья. Людвига, бесполезного как потенциального нациста, настигали и громили почти как настоящего — раздевали по пояс, щекотали до нервного срыва и сбрасывали в канаву с сорняками и палками. И медик торжествовал с освободителями, остывая от истерического хохота, почёсывая ссадины. Медик привязывал белый платочек к ветке, а предатели света не боялись унижений соразмерно разбою. Их вождь, в отличие от Джейна, удовлетворён их действиями даже в часы страшнейшего кризиса, жалует их скудной провизией, голословными воинскими званиями и Железными крестами из глины. Под таким начальством, полагали, и в сатанинские чертоги сломя голову по первому распоряжению. Угрозы Джейна не имели никакой силы. Сколь его подчинённые ни клялись в верности, субботним же утром наперебой шли в караул у главных ворот СИН, сами вдевали головы в мешок; давали пометить себя — красным крестиком, а не свастикой — и отрезались тем от родного лагеря. Перебежчиков, зачастую одних и тех же лиц, круглогодичных друзей Людвига, с нетерпением ждали в подобии фюрербункера — шалаше размером с полянку, возведённом за несколько дней до уикэнда. Снайпер красных не признавался в спонсорстве, но у него чудесным образом обнаруживалась личная берлога на пять-семь крупных мужчин, о которой он заранее нашёптывал Людвигу без привязки к фестивалю. "Знаем только ты и я. Притворюсь, что слыхом не слыхивал, не буду ни приводить, ни уводить людей оттуда". У входа, неприкреплённой дверцы из листьев и брёвнышек, висела замызганная табличка с готической надписью на немецком: "Нацистские салюты и кошки запрещены, взятки только сладостями". — Никого не буду ограничивать. В последние месяцы всех допускали к военной службе, солдат не хватало, — предупреждал Людвиг, — и усы не отпущу, всё равно не похож. А визгливости ему было не занимать. Резко входил в образ при обсуждении стратегий, и наёмники глохли от его вспышек артистизма, веселились, уворачивались от всплесков руками. — У тебя получается. — На английском мне сложно... — Шпарь на дойче. Переведём. — Кто переводить будет?.. Делл, переводи. Инжи побледнел, развёз чернильную бессвязную грязь в тетрадке. Людвиг соскочил на медленный швабский, засмущался на лирическом отступлении, задобрил улыбками — и Делл просиял от звуков полузнакомого наречия, кое-как зафиксировал. "А ты, знашь, пиши по-английски на немецкий лад. Там же орфография другая немного... Нам в самый раз", — произнёс группенфюрер Тавиш. Над тем, как Людвиг, того не замечая, на пустом месте вручал приближённым высшие чины — а Тавишу первый долгом, — открыто и без претензий хихикали уже который год. На лёгкий упрёк: "Национал-гомосексуализм, всё по секретным документам?" медик разводил руками и розовел. На вечер пятницы их было четверо — Шпион, подрывник, инженер и рейхсканцлер. Ман-Ди не набрёл на обитель зла, прочих из КРС не поймали, а при Джейне осталась молодёжь без права голоса, скаут и Пиро, и преданный Хэви. Кто-то ведь должен, вывел Людвиг на основании прошлых лет, следить за брошенными голубями… Изменникам закрыт путь в общежитие — только на разведку, на штурм средней тяжести и, если повезёт, за позабытым имуществом. Кто дремал в шалаше, кто читал, кто точил ножи, разумеется, для хозяйственных нужд. И Людвигу наскучило расхаживать гордым павлином и без рабочей формы, совсем как гражданскому. Он сложил карты, выбрался к костру, уселся на травяную подстилку. Есть время поразмышлять на ночь глядя, раскинуть, куда им выбраться с утра, где пообедать, чем обогатить генштаб к ночлегу. "Мой фюрер..." — пробормотал Шпион из полумрака с опущенными руками. Медик не установил формальное приветствие, чтобы не пришлось карать за рассеянность. "Я слушаю", — тихо ответил он, и союзник устроился рядом, уперев колено в его бедро. Весь облик француза, знаменитый в обеих командах, кричал о его пригодности в министры пропаганды — никто не владел методами внушения любой степени проникновенности как Шпион СИН; но Людвиг не видел, где ими размахнуться в имперских масштабах. Поэтому Шпион не более чем почётный допрашиватель. — Я с той же просьбой, что и в прошлом году. И в позапрошлом... — Напомни. — Пленение нашего солдата. — А. Ответ, полагаю, как в прошлом году: если звёзды сойдутся и никто не пострадает. — Когда планируешь вылазку к синим? — Я рассчитывал навести шорох у красных, переманить к себе — не без твоего участия — и с пополненным штатом двинуться к нам. Но раз у тебя свои взгляды... — И раз ты обеспечишь мне право на инициативу в этом вопросе, значит, ты дерьмовый полководец. — Или ты злоупотребляешь моим полным доверием. Накажу за дерзость. — Как? Джейну сдашь?.. Они помолчали, Шпион не убрался вон и сдерживался, не курил — боялся спалить Главную ставку гитлеровского сородича и наследника. Тлеющие угли производили больше дыма, чем недоделанный Геббельс за целую ночь. — Действуй, как считаешь нужным. Я верю, что ты справишься. — Спасибо, — и потянулся к внутреннему карману пиджака, и отдёрнул руку. — Доставишь солдата, — наклонился Людвиг, — и представлю к Кресту. — Не стоит. Мне награ... — Доспоришься с главнокомандующим. — Он по-доброму усмехался. — Прости, но я сам похищу себе награду и распоряжусь как захочу... — Поспешил отвести тему: — Не представляю Михаила как его достойного продолжателя. Все трое сдадутся к вечеру, потому что не отважатся примкнуть к красным. За Джейном последует и весь рубеж BLU. — Более того. Вместе с Джейном ты получишь и Крест. И с ним тоже поступай на своё усмотрение. — Много свободы для анклава Третьего рейха. — Заткнулся и вслед за Людвигом утонул в мыслях, созерцая рыжие стрекочущие языки. Найдёт же он однажды применение новому чёрному костюму... На рассвете он отделился от разведывательной группы, шмыгнул к базе СИН. "По моему заданию", — пояснил Людвиг, повёл камрадов навстречу питомцам Ман-Ди, которые явно уже прихорашивали территорию, жилые и хозяйственные помещения для аннексии, сами ждали оккупантов, чтобы после формальной двухминутной пальбы и мордобоя сдаться в добрые руки — и пойти лавиной на немногочисленный, но твёрдый оплот здравомыслия и праведности. Туда и устремился Шпион под лучами майского солнца. Когда его родные наёмники, теперь заклятые противники, вчетвером сновали по двору с засоленными пушками, шныряли в дом и из дома, он свободно проник в холл, чуть не напоролся на сына — безвольную и несовершеннолетнюю жертву местной пропаганды; выследил в коридоре второго этажа шумного капитана Джейна. Явился в облике солдата красных, того ещё дуболома, "благодаря чему оборона КРС должна стать крепче". Увернулся от лап Михаила: "В гости пришёл! а я пока не фюрерский агент!" Подражать ему легче лёгкого, и солдат почти доверился. Прикосновение к Шпиону умножит на ноль достижения вылазки, и пока он спускался на улицу впереди Джейна, уклонялся от его похлопываний по плечу, не делал себе репутации. "Шпион, не шпион, там и разберёмся. Не хочу стены кровью твоей забрызгать", — угрожал и лишь угрожал, без Людвига не решался кому-то критически навредить. Инсценировка инсценировкой, а изобретать бескровные и столь же невыносимые пытки он мастер. Его застенки бывали не хуже гестаповских — один Шпион и годился быть там истерзанным. Сегодня его черёд. Выбрались под открытое небо. Шпион сорвал с головы шлем и с размаху, с тугим и коротким звоном влепил по капитанскому шлему, под аккомпанемент его "О-о-о..." набросил мешок и перетянул на широкой загорелой шее. Завязывал крепкие руки за спиной Джейна, растянутого на земле, бьющегося рыбой у проруби, под звуки тяжёлых шагов пулемётчика. В противовес двустволкам Шпион достал револьвер. Просадив патроны — и второй, такой же набитый под завязку... Взорвалась ещё одна кучка пороха — на вершине бетонного забора. Настоящий солдат КРС еле держался на корточках как курица на насесте, дружественный снайпер пихал его кулаком в ботинок с обратной стороны: "Мазила? Мазила!", внизу поблескивал чёрный фюрерский берет. Сбежались скаут и Пиро, захлопали глазами и не сразу подняли дробовики... "Мерси, амигос", — Шпиона и его заложника поминай как звали. "Я так давно этого ждал... Ты мой". Облачаться ему в шкуру красного Спая? Или в чёрной балаклаве, чёрном костюме-двойке и чёрной же полицейской фуражке его мать родная не признает, не то что Джейн, когда повязка соскочит с его бритой головы?.. Плётка имелась, масло не понадобилось — неохота следить жиром или настолько грубо издеваться над янки. Слишком тонкие ноги вылетали из ботфортов, а шарканье по листве и соломе разрушит всю атмосферу доминирования. Что ж, заставит Джейна лизать повседневные туфли. Щелчок мимо оголённой широкой спины, солдат вздрогнул. Ай да Шпион, укротил белоголового орлана. Ни слова, ни злорадного смешка, ни стона усердия, чтобы не сбросить маску. Стегал кожаным хвостиком по его плечам, пускал змейкой по волосатой груди и отрывал, ударял по коленям, по кудрявой заднице, по босым ступням — Шпион отважился, снял разбитые в утиль сапоги и дырявые, зловонные носки, заслужил синяк от его пятки. Вот он, главарь неприятельского стана, его сердце и стержень. Игра за пределами игры. Шпион прогуливался вокруг Джейна, нывшего в тряпку, и хрустел сушёной растительностью под ногами. Выстрелы у горизонта постепенно сбивали их настрой, приближались, ударяли всё громче и раздражительнее. Шпионская плеть стучала по коже, вторя им, и увязала в липком поту. Вседозволенность, мужицкие хрипы и нытьё от боли... минуты бесценного и особого наслаждения. Жаль, курить здесь, рассеивать пепел и искры неприемлемо. И.о. Геббельса подносил носок туфли к приоткрытым губам прежде собственных жаждущих губ, вот-вот скоблил зубы, хотел выдернуть кляп и приказать: "Служить, плохой мальчик!", пока не стало поздно. Помчались две пары ног; синяя перчатка втолкнула полупрозрачную входную дверцу в шалаш. Палатка в одно помещение, и Людвиг, влетев на всех парусах, рухнул на раздетого Джейна, приклеился. Накричал на подоспевшего инженера: — Срочно! Отправить ноту!!.. Пиши! Зычный рёв Михаила уже сотрясал ветви генштаба, у всех перевелись боеприпасы. "Крестоносцы поганые, идём на вас!" Шпион вытянулся, сжал плётку в руках; не поторопился слиться с воздухом. Финал истории близок, Джейна лишь раззадорило сужение фронтовой линии, голоса нацистов, и его экзекутор явил истинное лицо, оборвал дребезжащий шёпот Людвига буквально на полсекунды: — А командует кто? — Ман-Ди мой наместник, — и переключился обратно на немецкий. Делла колотило как в лихорадке, он много зачёркивал и обводил буквы, забывал, как пишутся слова. Его насмерть перепугало солдатское: "Ты!! Шпик дрянной... Кхе-кхе. Иуда!", едва разборчивое из-под тряпки и неожиданно громкое, исторгнутое от самого сердца. — Нашёл кого поставить, — отозвался Шпион и шлёпнул капитана-бунтаря по щеке, и перчатка смягчила оплеуху. "Иди, очаруй их", — пробормотал Делл, никто не дослушал и не откликнулся. Его функция — притворяться секретарём Гитлера, а не командовать. Впорхнул Ман-Ди, от души истрёпанный советским кулаком, и гаркнул с условного порога: "Хайль Гитлер!", вздел руку. Людвиг подпрыгнул, качнул письменный стол: — Никакого "хайль"! — Почему? — Его интерес нехотя удовлетворили: "С высоты своего роста крышу разломаешь" и продолжили диктовать. Инжи перебил: "Надпись читайте у входа", и снова в пустоту. Ман-Ди вспомнил, для чего дезертировал: — Ребзя, я Сунь-Цзы не читал, как войну вести, не знаю! Слагаю полномочия!.. Лучше сейчас, чем на трибунале победителя! — Не бросай на поле боя! Вот главный закон! — воскликнул фюрер, и Джейн горько взвыл. Ман-Ди обернулся на него, на Шпиона... и застрял ненадолго. Присвистнул, мол, «"Ну, надо же... Красота моя". — Опять ты некстати! — Шпион чуть не отделал плёткой и его, не погнал вон. — Катись воевать! Ман-Ди не сообразил, до какого звания Шпион мог дослужиться до его, снайпера, порабощения — зарделся, с торопливым "Яволь, офицер..." надвинул шляпу на нос и выскочил. — Не руководить убежал, беспартийный балбес, — заключил надсмотрщик Шпион. Крики у генштаба слились в единый вопль, и зачирикали те лесные пташки, которые не улетали и терпели до закономерной победы добра над злом. Осторожно вторгся в дела фюрера и его секретаря от нечего делать: — А ничего, что на немецком? — У них инженер шпрехает более-менее, пусть займутся переводом и мы выиграем время. — У них?.. Инженера вы не захватили? — Нет, — и преемник Мартина Бормана дал его языку отдохнуть: — Кто не влился в наш личный состав, тот автоматически против нас, с Михаилом и прочими. — Четырьмя, — хихикнул Людвиг. С ехидством оглянулся на поникшего Джейна и произнёс: — И мы каким-то образом должны продуть. Умора! "Сейчас Миша вломится и нам кранты, вместе с генштабом и ополчением...", — шепнул Инжи. — И ещё момент... Я несильно отвлекаю? — "Нисколько". — Что вы пишете в ноте на этот раз? — Уже написали, вот она лежит. Возьми и снеси пулемётчику, будь добр. Шпион, повернувшись к выходу, любознательной душой не покидал ставку. "Тогда что вы пишете? Вторую часть?" Ему крикнули вслед: "Нет, политическое завещание!" Традиция написания его каждый год обязывала винить кого-то в бедах, и всегда не тех, кого обвинял настоящий фюрер. И Людвиг изворачивался, ругал то коммунистов в лице Михаила, то несправедливую судьбу. В этот раз козлом отпущения сделали предприимчивых американцев, которые "наварились на катастрофе Европы" — чтобы лишь мягко потешиться над чувствами солдата. Тому не угодила ирония, канатные узлы разъезжались на его запястьях. Когда очередь дошла до награждения пособников, переназначения министров исходя из состава вооружённой банды, главному крестоносцу остро недостало Ман-Ди. Тогда он обратил в комедию и факт собственного захвата в заложники, и диверсию его былых союзников, и текст завещания, так что Людвиг расслаблялся и не спешил быть побеждённым. Сегодня один Делл выкинул вскользь: "Тебе как медику, хирургу, надо в министры внутренних дел", и всего-то. Шпион козырнул и, уходя, бросил напоследок: "Я снесу, а вы стреляйтесь, кушайте цианид..." — Ага, и конфетой закуси, — проворчал Делл, и его злостно перебили столкновением у входа. Подрывник СИН ввалился, налетел на дипломата и сшиб фуражку, не почтил его восхищённым "ого" — миссия важнее суетной похвальбы. — Женись, быстрее! Наступают!.. — и повисло молчание. Оторопевший Людвиг еле открыл рот: — Чего? — Как Ади и Ева, ну! — На ком?! Заместитель Мюллера протянул ему помятый Далокош — чёрного, как он сам, барашка в бумажке. "Та хоть на мне". Инжи не дал на себя вопросительно оглянуться, подпихнул фюрера к подрывнику явно неарийской внешности. Конец Второй мировой, не забывал Людвиг, всех приветствовали в рядах Третьей империи, а в нынешних реалиях он заблаговременно не утвердил параграф №175. ...Пока возмущённый до предела солдат не видел их, неспособен был им помешать, Тавиш и Людвиг зацеловались в порыве чувств; начальник растаял в крепких объятьях любовника. Даже в минуту слияния двух грешных сердец рейхсканцлер переживал за себя, за пути отступления, за вопиющий цейтнот, гомон за стенами палатки. Сплетался с группенфюрером языками и вспоминал более подробно, чем закончилась жизнь Гитлера и что он, Людвиг, мог нестандартно обыграть. "Фальшивый суицид!" Людвиг оторвался от тёмных разогретых губ, второпях сбросил верхнюю одежду на листья. Его люди безмолвствовали в крайнем удивлении. Сразила их поддельная истерика, дань прототипу. "…Их коалиция на подходе, а мы..! Мы тратим время на дурацкие! Безмозглые интервью! Каждому! Желающему! Зеваке! Так мы не выиграем! Вперёд, на баррикады! — Он, подписывая завещание, в бешенстве заштриховал нижние строчки Инжи. — Скрепите подписью — и можете в него высморкаться! Всё пропало!" Кто-то в красной униформе робко отодвинул дверь, и Людвиг выдавил его наружу истошным криком: "Подождите с облавой!! Мы не успеваем! Идиоты!! Мы все тупицы!.. Прощайте! Хайль Ги...!" — Слово застряло в горле. Фюрер образумился-таки и притворился, что хотел откашляться и перевести дух. Раскидал личные вещи, не нашёл, чем сымитировать кровь и мозги, поэтому брызнул свежераспечатанным скрампе на стол. Посеял звон в ушах выстрелом в никуда, швырнул дробовик — и удрал через секретный подкоп с противоположной стороны от калитки. "Не совсем мы идиоты", — исправился Людвиг про себя. Инновационный манёвр, не по реальной истории, но вполне в духе австрийского художника. — Хайль Людвиг, — печально буркнул Инжи, Тавиш ответил: "Йа", и в ставку ворвался пулемётчик СИН. Кампания провалилась, Джейна освободили, и ягодицы вспыхнули от шлепков Дисциплинарного взыскания ещё до заката. На предателей вывернули тазы с дёгтем, обработали тело и волосы, сверху присыпали голубиными перьями как снегом; "Насобирал, может, вас сгодятся", — Людвиг сам передал коробки Джейну два месяца назад. Шпион настрого запретил срывать с себя балаклаву, сам не разделся догола — так тому и быть, его маску пропитали дёгтем насквозь, украсили белоснежным пушком. Голову придётся мыть всё равно, а нанесённая обида если не прикончит гордого лягушатника, то выгонит с базы навек. "А фюрер ваш где?" Союзники из СИН и КРС не раскололись на допросах, на трибунале, на исправительных работах, которые отняли у наёмников их вольное воскресенье. Игрушечное воплощение Гитлера на земле не вернулось. "В город не бежать ни за что!" — Надеялись, что Людвиг соблюдает эту заповедь, но Ман-Ди начинал возражать: "Лучше бы в городе спрятался, в гостинице. Ограничил бы круг поисков". Рыскать по лесу ему, арестанту-гитлеровцу, не разрешали, смирно и бездеятельно ждали блудного сына к понедельнику — хоть бы и к обратному отсчёту до сражения, из неведомых земель. На Бэдвотере, если быть точным; команды выбрали следующую карту без него, "и пусть ему будет стыдно". Никто не сомневался: для медика страх "беспричинно" прогулять бой сильнее страха Взыскания, капитанской ухмылки и штрафа — и если заблудится и не поспеет к гонке вагонеток, липовый больничный ему негде выписывать. В десятом часу воскресенья он и появился на крыльце, небритый, изъеденный комарами, исцарапанный, в грязной белой рубашке и истёртых штанах. "Очки на месте, дом разглядел, слава богу", — Хэви молчаливо, не утешая тёплым отцовским взором, впустил его в прихожую. — Ты откуда? — и Людвиг прохрипел: — Из Аргентины. Что-нибудь осталось с ужина? Пожалуйста. — Здесь нет слуг, разогревай сам. Медика как есть ввели в кухню, и Ман-Ди со скаутом помахали в знак приветствия. Людвиг наполнял общественную кружку до краёв ледяной водой, а снайпер готовился кое-что в шутку спросить, но опять волновался за уместность. Спросил наконец: "Почему так долго? Моссаду в лапы угодил?", но пока кружка не опустела, Людвиг не отнимал её от губ — и продумывал ответ. Решил, что охотником на него, недобитого Гитлера, мог стать параллельный медик, в душе презиравший фюрера более всех наёмников. — Нет. Туда я не добрался, — и открыл холодильник. Михаил же захлопнул перед его носом. — Тебя не наказали за всё совершённое. — И завязалась лёгкая драка. Руки Людвига вслепую и до синяков щипали борца за правосудие без срока давности, сбивали продукты на полках, защемлялись дверцей. — Моё изгнание... вдали от сообщников... и тёплого угла как наказание! Он быстро устал, и Хэви поймал его за плечи, стиснул. Да, у медика несчастный вид, он немного не в себе, но в пыльном иссеченном лице нет следов глубокого чистосердечного страдания. Может, оно и к лучшему. — Ну нетушки, доктор. Тебя надо проучить. — Как?.. "Проучить..." Он размышлял недолго. Переложил пальцы ему на грудь, сжал рубашку — и рванул в обе стороны. "Хрясь!"— и пуговицы разлетелись по кухне, закатились за холодильник и гарнитур. Людвиг вскрикнул и загородился как опороченная дева; тут же забыл огорчение. Ненавидел всей душой Дикий нрав, который ему предлагал каталог Манн Ко, и Хэви его подарил за бесценок. — Всё, добро победило. Свободен, — и снайперу со скаутом: — Идёмте спать. Завтра другого нациста бить, у кого кишка не тонка.