Hana-bi

Это было мягкое предрассветное утро. Тот редкий спокойный промежуток, когда они, затерянные где-то между авеню и проспектами, могли понежиться в объятиях друг друга, а вся привычная будничная суета оставалась за пределами небольшой квартиры. Из приоткрытого окна рёв машин и неразборчивые голоса людей перемешивались с щебетанием птиц, запах бензина с ароматом распустившейся листвы, а отступивший холод с чем-то летним, — доносимым восточным ветром со стороны Центрального парка. В этой кипучей жизни потонул резко оборвавшийся шёпот и невнятное лепетание. — Кё… Сонно проморгавшись, Мицури сфокусировала взгляд на лице напротив, чьё прерывистое дыхание медленно оседало на её губах. Закрытые веки мужчины беспокойно трепетали, а широкие брови сдвинулись к переносице. Девушка осторожно приподнялась на локте, выпутываясь из крепкой хватки чужой руки. Она задумчиво задержалась над нахмуренным Ренгоку, а затем протянула руку и невесомо, лишь тёплыми кончиками пальцев погладила его по шершавой, ещё не обросшей щетиной щеке. Удивительно, как порой долго и крепко он мог спать, но стоило Мицури лишь слегка до него дотронуться и Кёджуро сразу же пробуждался. — Тебе снова снились кошмары? — она говорила тихо и мягко, будто пытаясь успокоить и прогнать наваждение тяготящего морока своим присутствием. Распахнутый, стеклянный взгляд прояснился, и слабая улыбка прорезалась у Кёджуро в ответ. — Нет… Всё хорошо, иди сюда, — он снова обнял Мицури и притянул к себе, на что девушка обвила его живот и удобно устроила голову на груди. Они пролежали в уютном молчании какое-то время, пока Кёджуро окончательно просыпался и приходил в себя, а Канроджи, прикрыв глаза, прислушивалась к мерному стуку его сердца. — Прости, что разбудил тебя, — мужчина немного наклонил голову и его непривычно глухой, хриплый после сна голос прозвучал виновато. — Всё в порядке, милый, — кончики губ дернулись в улыбке, и она лишь плотнее прижалась к его телу. — Я кричал? — Нет, бормотал что-то неразборчивое мне прямо на ухо и просто громко храпел. Ренгоку усмехнулся и они ненадолго вновь погрузились в приятную безмятежность утра. — Если это был не кошмар, то что тебе снилось? — с невинным любопытством поинтересовалась Мицури. — Ты ещё так сильно хмурился, давно тебя таким напряжённым не видела. Ренгоку не ответил сразу, как привык это делать. Его моложавое лицо необычно посерьёзнело, подчеркивая присущую мужчине притягательную статность, которую он приобрёл с годами. Он упёрся глазами в потолок и ушёл в себя, а Мицури, тонко чувствовавшей перемены его настроения, на какой-то момент показалось, будто в этом созревающем ответе было сокрыто что-то тяжёлое и неясное. Вот только истинный источник подобных эмоций оставался для неё утерянным. — Этот сон не был кошмаром, которые мне снились до этого, — медленно начал говорить Кёджуро, словно оценивая на ходу сказанное. — Точнее, он не был похож на них. В нём было что-то… другое. Я падал в какие-то тёмные воды, которые затягивали меня очень глубоко, и не видел никакого выхода оттуда, — вздохнув, он прервался, как если бы собирался духом перед чем-то важным. — А потом там появилась ты. Такая красивая, изящная в белоснежном сиромуку с оби прямо в цвет кончиков твоих волос… Ренгоку взглянул на Мицури, которая, запрокинув голову, внимательно слушала его. В сердце защемило, и мужчина не мог не улыбнуться ей, поддавшись этому импульсу. Она качнула головой, показывая, чтобы он продолжал. — Я наблюдал за тобой из-под толщи воды, но не мог ничего сказать, не пошевелиться. Ты не замечала меня и шла куда-то, где было очень светло, а потом вдруг вокруг тебя появилось много паучьей лилии от неестественно красной до такой бордовой, почти цвета крови. Она опоясывала тебя, обступала, а ты не видела, и я пытался… — Паучья лилия? — непонимающе уточнила Мицури, не нарочно прервав его. — Здесь она называется по-другому, ликорисом, но вряд ли ты его видела. А на нашей родине привыкли говорить именно так. У неё длинные тонкие лепестки, и считается, что это цветок смерти, так как она обычно растёт рядом с кладбищами, — кратко пояснил Ренгоку. — И я всё равно пытался докричаться до тебя во сне, прорваться, но чем больше усилий прилагал, тем сильнее задыхался и погружался на дно. Больше ничего не помню, только смутные отрывки, темноту, твой слабый голос откуда-то сверху, потом прикосновение и вот, уже проснулся, — закончив говорить, Кёджуро закрыл глаза почти что в облегчении. Заметив эту перемену, Канроджи ненадолго притихла, обдумывая услышанное. — Спасибо, что поделился со мной. Ты знаешь, как я ценю это и переживаю за тебя, — девушка привстала и наклонившись к мужчине, аккуратно коснулась губ — смешав тихие слова признательности с поцелуем, передававшим лучше всего степень чувств к нему. Её нежность и чуткость всегда влияли на Ренгоку по-особенному. Иногда даже казалось, что сколько бы он не дарил заботы и поддержки, как не старался бы делать её счастливее — Мицури всегда так легко и играючи переплёвывала его в самом незначительном жесте или действии. Будто ей было почти естественно дышать и исцелять всей своей любовью. С ней Кёджуро ощущал гармонию, как нигде и ни с кем. Он помнил каждое мгновение своего трепета перед Мицури и любил смаковать эти чувства, будто не мог каждый раз насытиться ими сполна. Вспоминал, как запускал руку в её длинные, густые волосы, а они рассыпались, проходили сквозь пальцы и окутывали его подобно дорогому шёлку. Как прикасался к гибкому юному телу, которое доставляло наслаждение одним лишь видом, и оно моментально отзывалось на каждую ласку, готовое безвозмездно дарить любую из них взамен. Заглядывал в бездонные изумрудные глаза — и был согласен беспрекословно отдать всё ценное, чем обладал, чтобы смотреть в них как можно дольше. А когда Ренгоку вдыхал её неповторимый природный аромат, он постоянно напоминал ему о самом ценном и сокровенном. — Девочка моя, ты знаешь, что твой естественный запах очень похож на младенческий? — Кёджуро с трудом отстранился, разрывая такой желанный и сладкий поцелуй, чтобы взглянуть на Канроджи. Она зависла на несколько секунд, удивлённая. — Младенческий? Ренгоку внутренне рассмеялся с её недоумённого выражения, явно не ожидавшей такого внезапного сравнения. Да, он правда знал, какое приятное благоухание исходит от маленьких детей и запомнил это ощущение на всю жизнь. В сознании быстрой вспышкой промелькнула тоска, которую он до сих пор испытывал от далёких обрывков: вот мама дала ему поддержать на руки только родившегося Сенджуро, а он, боясь уронить, прижимал его к своему сердцу так крепко, что чувствовал, как дрожало братское. Насколько же давно это было… Наверное, поэтому у него появилась непреднамеренная привычка тесно обнимать Мицури во сне? — Кёджуро, только ты мог сказать ни с того ни с сего, что я похожа на ребёнка! — воскликнула Мицури и шутливо шлёпнула его по руке, вложив в этот жест своё негодование от приятного, но прерванного процесса выражения обоюдных чувств. — Я же говорю, что твой природный аромат схож с детским, но не ты сама. Хотя, возможно, что-то общее с малышами у тебя всё-таки есть, — рассмеялся он и девушка демонстративно надула губы. — Что тебя заставило сказать об этом именно сейчас? — Не знаю, мне просто очень нравится, как ты пахнешь, и хочу, чтобы ты тоже об этом знала, — Ренгоку рассеянно улыбнулся и перевёл тему, скрывая подступившую неожиданную грусть, — а может, твоё невинное выражение лица напомнило мне карапузов, когда они так очаровательно капризничают. — Боже, ты старше на целый десяток лет, а иногда у меня складывается впечатление, что наоборот, — Канроджи фыркнула. — Тогда мы ещё больше подходим друг другу, — намеренно задорно отозвался Кёджуро. — Потому что, если я молод, как и ты, то значит, у меня ещё больше сил и времени, чтобы сделать тебя счастливее. Всё напускное возмущение резко сдуло и Мицури сильно засмущалась от его искренних слов. После чего, всё-таки сдавшись, широко улыбнулась, из-за чего родинки под её глазами подпрыгнули и стали выглядеть ещё милее. — Ох, Кёджуро… Твоя душа большого ребёнка никогда не даст тебе постареть по-настоящему. — Вот как, — задумчиво протянул Ренгоку, наслаждаясь про себя её неподдельным стеснением. — Тогда, это даёт мне разрешение ещё на пару шалостей? Он не дал девушке успеть ответить и прытко набросился на неё, повалив и подмяв под себя, отрезая все пути к бегству. Действуя стремительно, когда она уже начала активно извиваться, Ренгоку стал быстро-быстро щекотать бока Мицури, уткнувшись лицом в ложбинку её шеи — так она меньше мотала головой и могла тоже выпустить свой пар, оттягивая его за волосы. Их было жалко меньше всего. Не в силах сдерживаться, она завизжала, а потом начала громко хохотать, совсем не контролируя своё тело. Кёджуро тоже залился вместе с ней, и его грудной смех вместе с её звонким гармонично слились воедино, растворившись в шумном гуле за окном, где город всё больше оживал с отступлением рассветных лучей.

***

Когда они вдоволь надурачились и встали с кровати — время неумолимо двигалось к полудню. — Я не помню, когда в последний раз вставала так поздно, — зевнув, потянулась стоя Мицури. — У нас сегодня у обоих заслуженный выходной, разве мы не можем провести его без спешки? — украдкой любуясь девушкой, произнес Ренгоку. — Ты прав, — она обернулась к нему, — только вечером у нас встреча с родителями, а это точно не тянет на романтический и расслабленный уик-энд. — Как же я мог забыть про такое, — мужчина подошёл вплотную к Мицури и она обвила в ответ руками его шею. — Не переживай. — Кё, — Мицури обращалась к нему так только в самые интимные и трогательные моменты между ними, — я не могу. Очень волнуюсь. Не представляю, что скажут мама с папой и смогут ли принять нашу… Канроджи запнулась, а Кёджуро, согревая и поддерживая в ответ, нежно гладил обнажённую спину девушки. — Родная, если они увидят нашу настоящую любовь к друг другу, — он аккуратно взял её левую руку, на безымянном пальце которой мерцало платиновое кольцо, и поцеловал тыльную сторону, — а также серьёзность намерений, то я уверен, что твои родители смогут благословить и с уважением отнестись к нашему выбору. Даже, несмотря на факт, что помолвку мы провели самостоятельно без их участия, — усмехнулся Кёджуро. — Я бы хотела твою уверенность и оптимизм, — прошептала Мицури, но всё-таки расслабилась в крепких руках и выдохнула. — Хочу до встречи, пока есть время, успеть заглянуть в музей и обсудить с Тенгеном несколько вопросов по предстоящей выставке. — Хорошо, но… Подожди, когда вы успели стать с Узуем настолько близки, что ты называешь его просто по имени? Мицури кокетливо рассмеялась на этот ревностный укол со стороны мужчины. — С самого первого дня, когда я пришла к ним на стажировку, сам же помнишь, — выдохнув в губы Ренгоку, она резво высвободилась из объятий. — Я всегда знал, что он абсолютно беспардонный тип, но то, что ты продолжаешь поддерживать его сумасбродство — не перестаёт меня удивлять. — Он прекрасный человек и наш замечательный друг, — возразила Мицури. — В этом-то и суть, что он поразительным образом прикрывает свою тайную доброту абсолютной взбалмошностью, — хмыкнул Кёджуро, на что Мицури лишь беззлобно закатила глаза. — Давай подвезу тебя? — Спасибо, милый, но я планировала прогуляться, так будет быстрее. Мы ненадолго, не хочу просто откладывать до понедельника. Может встретимся после? — Хорошо, — он кивнул. — Но ты же не откажешься от завтрака со мной? — Я серьёзно не хочу опоздать, Кёджуро, мы договорились встретиться к двум, — Мицури зашла в гардеробную и голос её стал доноситься приглушенно до спальни. — Если бы кое-кто половину утра не щекотал меня и отпустил бы, тогда, возможно, мы бы успели поесть вместе, — нараспев и звонко ответила девушка, отчего Ренгоку показалось, будто в него полетело несколько невидимых шпилек. — Поверить не могу, что слышу это от той, у кого аппетит в два раза больше, чем у меня, — пробормотал он себе под нос и тоже начал одеваться, собирая разбросанную под ногами одежду. Вчерашний порыв страсти застал их с Мицури совершенно внезапно. Когда он завязал волосы в привычный хвост и натягивал уже рубашку, девушка вышла к нему полностью собранная. Он застыл на мгновение, разглядывая представший силуэт. — Как я выгляжу? Её голос звучал намеренно обольстительно, но глаза выдавали восхищение, с которым она скользила ответным взглядом по нему, с упоением и бесстыдством рассматривая подтянутое тело. Ничего не красило Кёджуро Ренгоку лучше, чем строгая и классическая одежда, в которой тот выглядел просто неотразимо. Она отлично подчеркивала статность и крепость его фигуры, выделяя манящую мужественность, которой он обладал, и особенно красиво такие вещи резонировали на контрасте с яркими золотистыми волосами, отдающими рыжим отливом, и необычным оттенком его янтарных глаз. Однако, несмотря на эстетическое удовольствие от созерцания внешности и харизмы мужчины, самым будоражащим для Мицури было в итоге снимать все эти наглухо застегнутые тряпки, — за которыми скрывались иссиня-чёрные узоры, смотревшиеся так гипнотически на его смугловатой коже. Чернильные всполохи на плечах, похожие на вихри пламени, переходили в исписанные и рассеченные предплечья, а затем, опоясывали своими кольцами кисти. Эти татуировки расходились с обоих рук вниз также по груди, рёбрам, бокам и обрывались, не доходя до пупка. Но стоило пройти назад по дорожке узоров и посмотреть, как они тянутся под руками и будто делают вид, что теряются, — там открывалось настоящее зрелище и буйство красок. Огромный тигр, дышащий огнём и окружённый голубыми лотосами с десятью лепестками, стоял на краю скалы в облаках, которые повторяли паттерны на плечах и руках. Рисунок занимал почти всю широкую спину Кёджуро и при определённых движениях тела изгибался так, будто животное оживало и готово было наброситься на любого, кто встанет на пути. Это выглядело настолько устрашающе и завораживающе, что Мицури часами, если удавалась такая возможность, пока Кёджуро спал, рассматривала все детали и изгибы его орнаментов. И, кажется, ей никогда не надоедало это. Канроджи каждый раз вспоминала, как в детстве мама пугала её сказками и преданиями про плохих людей, покрытых отвратильными и вызывающими изображениями. Они были настолько безжалостны, по материнским словам, что сами небеса содрогались от их зла и грешных деяний. Кёджуро не то, что под это определение не подходил, а был его полной противоположностью со своей открытой улыбкой и добрым, сияющим взглядом. Полярность его личности и татуировок была кардинальной, что разжигало сильное любопытство, толкавшее узнать об их значении больше, ведь Мицури как никто знала, что каждое произведение искусства имело свой смысл и ей безумно хотелось разгадать его собственный. Однако Ренгоку никогда не давал ей чёткого ответа или подсказок, лишь отшучивался, упоминая об ошибках молодости, излишней горячности и поспешности, но такой ответ, конечно, её не устраивал. — Девочка моя… ты выглядишь просто восхитительно, — Кёджуро продолжал, не отрываясь, изучать её. — Этот цвет очень сильно тебе идёт. Меня только беспокоит, что, похоже, в твоём декольте сегодня утонет не один мужчина и не уверен, что хочу делить это удовольствие с кем-то, особенно с Узуем, — он приглушённо рассмеялся, но Мицури успела подметить вновь вспыхнувшее ревностное мерцание в его глазах, которое он постарался сразу же скрыть за невозмутимым смехом. Канроджи невольно отвела взгляд от фигуры мужчины на небольшое прикроватное зеркало сбоку. Да, Ренгоку её не обманул, но блузу с глубоким вырезом менять она точно не будет, даже несмотря на отсутствие белья под ней, что тоже не могло ускользнуть от его внимательного взгляда. Попробуй она предложить Кёджуро надеть вместо привычных длинных рубашек что-то более открытое на людях, он бы, как обычно, только добродушно отмахнулся. Потому Мицури лишь хмыкнула на его последнее заявление, считая это приятной и маленькой расплатой за то, какого ежедневного удовольствия лишает её он, мешая любоваться орнаментами на собственном теле. — Знаешь, Кёджуро, ревность — страшный грех, — словно невзначай бросила девушка, поднимая на него невинные глаза. Он задумчиво оценивал эти слова с минуту, а затем резким движением сократил дистанцию между ними, так и оставив собственную рубашку не застёгнутой, зная все слабости Мицури, и что именно она желала больше всего. От этой неожиданной перемены Канроджи задержала дыхание, а внутри под ложечкой что-то тихо вспыхнуло и сладко заныло, так и не насытившееся с прошедшей ночи. — Ты права, но такое обычно говорят про жену, — вкрадчивым тоном заметил Ренгоку и аккуратно провёл рукой от её талии к бедру, не сводя пристального ровного взгляда. Они разглядывали друг друга с плохо скрываемым влечением и напряжение всё больше сгущалось в комнате, пока Кёджуро также неожиданно не отстранился и не улыбнулся совершенно простодушно, как умел только он один. Будто ничего и не было секунды назад. Его руки проворно застегнули рубашку до горла и вот он уже направлялся к креслу, где лежал тёмно-красный галстук. — Ты бываешь просто невыносим, — с тихим возмущением донеслось ему в спину. — Правда? А не ты ли торопилась скорее на встречу с моим дорогим товарищем Узуем? — беспечно рассмеялся Кёджуро, завязывая галстук. Изящные золотые часики блеснули на запястье и Мицури осознала, что до назначенного времени оставалось совсем немного. — Ох!.. — девушка в спешке побежала в коридор, хватая на ходу сумочку и натягивая остроносые шпильки. — Ты ничего не забыла? Канроджи обернулась на голос мужчины, который вышел за ней и протянул папку с материалами, необходимыми для встречи. Она благодарно взглянула на него.        — Спасибо, Кёджуро, — полностью обувшись, Мицури потянулась за папкой. Но не успела её забрать, как Ренгоку аккуратно, но твёрдо прижал девушку к стене и глубоко поцеловал.        У неё чуть не подкосились ноги от неожиданности, от чего она крепко ухватилась за его плечо, притягивая к себе. Не разрывая поцелуй, Кёджуро положил одну руку ей на грудь, сминая её несильно сквозь ткань. Тело моментально вспыхнуло, и Мицури не смогла сдержать вырвавшийся стон прямо в губы напротив. — Я не так уж безжалостен, — глухо прошептал он на ухо. — Кё, — прерывисто произнесла Канроджи, пытаясь звучать увереннее, но голос предательски сбивался, — если ты меня не отпустишь, и я опоздаю, то честное слово… я побью тебя. Или… лучше тебе не знать, — покрывавший поцелуями её шею, Ренгоку ухмыльнулся и, не больно укусив напоследок, отстранился. Оба дышали тяжело и спёрто, держа последние остатки самообладания в руках. — Дождись вечера, дорогая, и я полностью твой, — он оставил невесомый поцелуй на её макушке, — а ещё захлопни поплотнее пиджак, — после чего быстро скрылся в глубине квартиры, пока девушка не опомнилась и не заметила уже наливающийся след в области чуть выше ключицы. — Ну ты и... — Канроджи не закончила сказанное, как снова бросила взгляд на часы и ахнув, стремительно выбежала на лестничную площадку, даже не прикрыв входную дверь. — Я тоже тебя люблю! Громогласный хохот Кёджуро донесся до Мицури вслед, пока она восстанавливала спутанное дыхание и сбивала расплывшейся по щекам румянец.

***

Звонок застал его ровно спустя минуту, когда мужчина покинул душное и роскошное отделение главного Нью-Йорского банка. Он расстегнул одежду, после чего достал из внутреннего кармана вибрирующий телефон, где отчётливо горел неизвестный номер. Вглядевшись в комбинации цифр, стало понятно, что звонивший находится в том же штате и городе, что и Ренгоку. Подумав немного, он решил нажать на кнопку принятия вызова и молча дождаться, пока на той линии заговорят. — Добрый день, — спокойный и приятный женский голос раздался в трубке, — меня зовут Шинобу Кочо, я частный психотерапевт и хорошая знакомая Мицури Канроджи. Она дала ваш номер, чтобы обговорить лично некоторые вопросы. Это Кёджуро Ренгоку, я правильно понимаю? Кёджуро остановился посреди улицы и замер. Напавшая врасплох липкая неестественность сковала тело. — Здравствуйте, да, всё верно, — стараясь звучать ровно, ответил он. Ощущение, что названное имя ему уже было знакомо, вспыхнуло в сознании. — Прошу прощения, но, возможно, случилось какое-то недоразумение, мисс Кочо. Я не помню, чтобы Мицури упоминала, что вы свяжетесь со мной. — Разумеется, — в мелодичном голосе Шинобу промелькнула ироничная нотка, будто её забавляло неведение Ренгоку, которое он пытался замять за учтивостью. — Возможно, она просто забыла вас предупредить, так как прошло время с нашего последнего разговора. Меня попросили связаться с вами первой и выбрать удобное время для полноценной беседы. Это не совсем соответствует моим правилам и психологической этике, потому что я не имею права принуждать вас к чему-либо, но мисс Канроджи выразила определённые опасения, которыми, по её словам, вы озабочены не меньше, — Кочо сделала небольшую паузу. — Насколько я знаю, вы в последние месяцы находились в поисках подходящего врача? — Это так, — неохотно произнёс мужчина, явно не желающий врать. Он продолжил идти по авеню, не торопясь перебирая шаг, чтобы избавиться от накатившего оцепенения. Настроение стремительно падало до паршивого, но Кёджуро сохранял вежливость с неповинной в этом женщиной. Однако внутренняя скованность из диалога никуда не уходила, что заставляло его отделываться обрывочными фразами и осторожно вслушиваться, пытаясь поймать какой-то неведомый намёк. — Тогда могу ли я предложить провести нам ознакомительную встречу и посмотреть, насколько мы подойдём друг другу, если вы добровольно к этому готовы, — в её интонации сквозила доброжелательность, но та была, как застывшая улыбка — с виду располагающая, а внутри пустая и формальная. — Не волнуйтесь, пожалуйста, мистер Ренгоку, это вас ни к чему не обязывает. Я буду рада помочь вам и мои отношения с мисс Канроджи ни в коем случае не повлияют ни на конфиденциальность, ни на непредвзятость нашего разговора. Кёджуро свернул на оживленный перекресток и ему пришлось крепче сжать телефон вспотевшими ладонями, чтобы лучше расслышать вкрадчивый голос Шинобу. — Спасибо за ваше любезное предложение, мисс Кочо, но, к сожалению, мне сложно принять его так неожиданно, — он слегка поморщился от резких сигналов машин и, когда загорелся зелёный свет, перешёл дорогу, слегка ускоряясь. Через пару магазинов показалась специальная парковка, в чью сторону он направлялся. — Я бы хотел немного подумать и подобрать подходящее время, если определюсь. — Конечно, как вам будет удобно, — отозвалась Шинобу. — Только небольшая просьба, если позволите: не затягивайте с окончательным ответом, пожалуйста. У меня достаточно плотное расписание, и я также по опыту знаю, что чем дольше откладываешь решение — тем тяжелее потом его принять, — певуче растягивая гласные на свой манер, мягко закончила врач. Ренгоку сел в чёрный представительный автомобиль, погружаясь в обволакивающую и непроницаемую тишину салона. — Благодарю, — ещё раз повторил он достаточно сухо. Из-за волнения горло нестерпимо саднило и жутко хотелось пить. — Буду ждать вашего ответа, мистер Ренгоку, хорошего вам дня. — И вам, всего доброго, — Кёджуро быстро нажал на сброс и вздохнув, откинулся на спинку сиденья. В голове путались мысли, а руки ещё остаточно пробивал лёгкий тремор — он не любил терять контроль над ситуацией и быть застигнутым врасплох. Это всегда навеивало ассоциации о собственной беспомощности и бессилии, и Ренгоку не понравилось чувство отвратительного дежавю, которое он испытал. Небрежно достав из бардачка удачно припасенную бутылку с прохладной водой, он жадно отпил половину. Першащее ощущение в глотке временно прошло, и найдя взглядом салонное зеркало, Кёджуро мельком оглядел свой измученный вид. Он смахнул выступившие капли пота на лбу и пригладил взмокшие от этого волосы, стараясь внешне расслабиться, чтобы согнать лишнюю усталость и мрачность с лица. Отложенный на соседнее сидение телефон снова резко зазвонил. Ренгоку нахмурился и потянулся к нему, но как только увидел любимое смеющееся лицо на заставке, его выражение разгладилось. — Кёджуро! — взволнованный голос разрезал пространство. — Мне только что позвонила Кочо и передала, что вы поговорили. Прости, пожалуйста, мне так жаль, что я забыла тебя предупредить… — Мицури, — прервал её поток мужчина, — ты ни в чём не виновата, я не сержусь на тебя. Это было просто немного не вовремя, я толком не сообразил, что ответить, — Ренгоку закрыл глаза и вслушался в сбивчивое дыхание на том конце провода. Ему не хотелось огорчать девушку и рассказывать, насколько сильно ему не понравилась идея вновь пойти к психотерапевту, особенно из-за всплывших тяготящих ощущений. — Всё вы, американцы, решаете мозгоправами и таблетками, — пошутил он в попытке разрядить обстановку. Мицури тихо рассмеялась, но в смехе было больше тревоги и озабоченности, чем чего-то лёгкого. — Кёджуро, во мне не больше американского, чем в тебе. — И, тем не менее, ты гонишь меня при малейших проблемах к врачам, хотя я чувствую себя в порядке, — намеренно бодро отозвался Ренгоку, стараясь, чтобы в его тоне не звучало обвинения. Он правда ни в чём не смел упрекнуть Мицури и понимал, что она лишь заботится о нём. И, хотя, понятие «в порядке» было достаточно обтекаемым и преувеличенным в его отношении, Кёджуро не чувствовал себя вправе обременять этим свою невесту. Он хотел разобраться со своими трудностями самостоятельно и злился лишь на то, что не мог, раз за разом впутывая Мицури в клубок личных хитросплетений. — Кёджуро, я не чувствую, что твои проблемы незначительны, как ты пытаешься меня всё время убедить, — понизила голос Канроджи, заговорив серьёзнее. — Послушай, твои странные сны снова участились в последнее время, даже сегодня… ты в целом беспокойно спишь, а ещё я чувствую, как ты стал более замкнутым, чем раньше, — Кёджуро виновато выдохнул и прочистил горло, чтобы объясниться. — Не спорь, пожалуйста… я понимаю, что это могло усилиться на фоне нашей помолвки и предстоящей встречи с моей семьёй. Я сама сильно переживаю из-за всего этого. Поэтому и написала Кочо полторы недели назад и не ожидала, что она свяжется с тобой так быстро. У меня просто вылетело это из головы на фоне всех событий. Я доверяю ей, она одна из лучших специалистов в штате и очень востребована, у неё записи по полгода вперёд. Люди могут попасть к ней на приём только по предварительному согласованию и отбору, а это непросто и долго. Мы хорошо общались в детстве, я рассказывала тебе когда-то, — Мицури замялась и Кёджуро понял, почему имя женщины показалось ему знакомым. — Кочо сделала мне большее одолжение, что согласилась тебя принять вне очереди. Я никогда тебя ни о чём не просила и не заставляю идти к ней, это будет полностью твой выбор. Лишь прошу прислушаться и попробовать, вдруг у вас получится найти точки соприкосновения, и она сможет тебе помочь? В её голосе было столько незамаскированной надежды и искренних переживаний, что Кёджуро стало неловко за себя. Он не хотел, чтобы Мицури упрашивала кого-то и становилась должной ради него. Всё это было неправильно в его представлении и Ренгоку не мог позволить продолжать длиться своим беспокоящим состояниям, заставляя Мицури страдать от его нерешенных проблем. Она точно не заслужила подобного отношения и не должна была столько волноваться из-за него. — Хорошо, ты права, я веду себя неразумно. Я не совсем в порядке, как иногда хочу тебе казаться, — мужчина перевёл дыхание. — И прости меня за то, что не могу быть всегда таким же чутким и открытым, как ты ко мне. Мне неудобно, что ты просишь за меня. — Ох, Кё, ну что ты такое говоришь… Это ты извини меня, что не поставила в известность и за спиной договорилась обо всём. Некрасиво было так поступать, надо было обо всём поговорить вместе и заранее, — Мицури приглушённо всхлипнула в трубку. — Девочка моя, что ты, всё хорошо!.. — у Кёджуро взволнованно сжалось сердце. Даже просто слышать её слёзы было невыносимо, отчего становилось противно от собственной упёртости и его отсутствия рядом, чтобы утешить любимую. — Ты правильно сделала. Сам бы я вряд ли решился на такое, — он тепло улыбнулся, словно пытаясь передать это ощущение Мицури на расстоянии. — Я свяжусь с мисс Кочо и договорюсь с ней на ближайшее время, насколько ей самой будет комфортно. Всё будет хорошо, любимая, мы справимся, спасибо тебе большое, — ободряюще прошептал Ренгоку, пытаясь успокоить девушку хотя бы словесно. Канроджи облегчённо выдохнула и замолчала на какое-то время, приходя в себя. — Мицури, ты сказала, что вы общались в детстве с мисс Кочо, — перевёл тему Кёджуро. — Ты совсем немного говорила о ней. У неё японское имя, но нет акцента. Она тоже из семьи эмигрантов? — Да, Кочо, как и я, родилась здесь, — ответила Мицури уже более спокойным тоном. Лишь лёгкое подрагивание в голосе выдавало пережитое волнение. — Она была моим семпаем в школе, у нас четыре года разницы. Город небольшой, все всех знают, а мы были единственными иностранцами из Азии и к тому же, жили буквально через улицу друг от друга, поэтому наши семьи близко дружили. В младшей и средней школе мы с Кочо особо не общались, пересекались только на общих семейных ужинах, которые часто устраивали мои родители, я упоминала как-то про это. А в старших классах оказались в бейсбольной секции и видимо оттого, что были там единственными девочками — близко сдружились. Она относилась ко мне всегда очень заботливо, как старшая сестра, которой у меня никогда не было. И только после окончания школы наши пути разошлись друг от друга, мы переехали с семьей и перестали видеться на какое-то время. — Представить не могу, как вы обе с вашими семьями оказались в бейсбольном клубе, — удивлённо хмыкнул Ренгоку. — Да, я особо не вдавалась в подробности, но это очень весёлая история… — рассмеялась Мицури. — Я давно не общалась близко с Кочо, но знаю точно, что она профессионал в своём деле. У неё с самого детства была тяга к науке и в школе по успеваемости ей не было равных. Обдумывая слова девушки, Кёджуро взглянул на экран сотового. Время постепенно двигалось к ужину с родителями Мицури. Он завёл автомобиль и поставил телефон на громкую связь. — Ты уже закончила с Узуем? Давай я сейчас заберу тебя. — Хорошо, да, мы уже встретились. Всё прошло замечательно. Через сколько мне тебя ждать? — Ориентировочно, — Кёджуро зашёл в приложение и посмотрел загруженность на дорогах, — двадцать минут, и я на месте. Не убегай далеко, — тепло сказал он. — Буду верно тебя дожидаться, — шутливо ответила Мицури. — И Кё… — Да? — Я тоже люблю тебя. И очень признательна тебе, что ты согласился на встречу с Кочо. — И я тебя, любимая, — он выдохнул, ощущая как дрожь распространилась по телу от сокровенно сказанных слов. — Ты у меня лучшая. Скоро увидимся, — шёпотом донеслось в динамик и подождав немного, Кёджуро отключился. Он зашёл в сообщения и напечатал по памяти номер, с которого звонила Шинобу. Написал лаконично, что ему непринципиально время и дата встречи, но, если ей удобно, он желал бы увидеться поскорее, чтобы не затягивать. Когда Кёджуро отправил смс, прошло не более десяти секунд, как телефон завибрировал уведомлением об ответе. Кочо скинула адрес, как добраться до её офиса, и ближайшую дату со временем, которое было назначено через четыре дня. Ренгоку быстро сверил время приёма по календарю и хотел уже было ответить, как высветилось новое сообщение: «Не благодарите :) Ценю ваш оперативный ответ. Будьте уверены, вы сделали верный шаг на пути к своей новой жизни» И ему правда хотелось бы верить, что этот выбор приведёт туда, где они с Мицури будут счастливы без всяких оговорок и призраков минувших дней.

***

Мицури переходила дорогу к музею, когда оставалось пять минут до назначенной встречи. Её причёска немного сбилась, пока она быстрым шагом лавировала по многолюдным проспектам и улицам, а стопы саднили из-за узкой обуви на каблуке. Но стоило пройти сквозь стеклянные двери и оказаться в знакомом холле, как все лишние волнения покинули разум. От минимализма и модернизма форм захватывало дух, как в первый раз. Музей современного искусства был как второй дом, где Канроджи чувствовала себя полностью на своём месте. Живопись стала почти случайной отдушиной для девушки, куда она смогла направить и преобразовать всю свою непомерную энергичность и физическую силу, доставшиеся от рождения. Предложенная родителями, чтобы переключить её на что-то более безопасное и девичье, а по итогу раскрыла глубокий интерес, который неожиданно обнаружила в себе Мицури. Неумышленно ломать мебель в порывах детской скуки и перетаскивать тяжёлые булыжники в качестве развлечения оказалось не так захватывающе, как смешивать и подбирать нужные краски для создания чего-то уникального. Изобразительное искусство стало для неё свободой. Ведь только под таким предлогом отец с матерью могли выпускать Канроджи куда-то дальше дома в одиночестве, чему она уже была рада, хотя это не длилось долго. Видя искреннюю увлечённость этим занятием, когда она могла рисовать сутками без перерыва даже на еду, родители наконец успокоились, что Мицури больше не спутается с дворовыми мальчишками, чтобы выпустить пар и обыграть их в совершенно неприемлемых для воспитанной девочки играх. Постепенно, живопись дала ей не только возможность проводить время наедине, отдыхая от суеты семейных будней, но и научила замечать невероятное великолепие природы, всего того окружающего мира, который поражал своим многообразием и величием. Это рано научило Мицури ощущать свою личность самодостаточной и при этом развило глубочайшую эмпатию ко всему живому. Она рисовала, когда ей было грустно, когда сердилась, когда было скучно и потому сбегала тайком с некоторых уроков, когда мимолётно влюблялась и не могла признаться, когда радовалась, и, наконец, когда просто хотела передать ту красоту, которую не могла выразить словами. Искусство стало для Мицури целой вселенной, где она могла быть такой, какой хотела, без навязанных правил, убеждений и ощущения себя чужой. Казалось, что кисть, холст и природа раскрыли ей тайны мироздания лучше, чем пытались когда-то сделать пасторы на проповедях или строгие монахини в воскресной школе. Когда её отцу дали повышение на службе, и они переехали семьей из маленького невзрачного южного штата в пригород Нью-Йорка за лучшей жизнью, судьба Мицури перевернулась окончательно. Большой и невиданный до того город раскрылся для неё буйством красок, головокружительными небоскрёбами, бурлящим творческим авантюризмом, который она никогда не ощущала так доподлинно. Выбора, куда идти дальше больше не стояло, и поэтому сразу после окончания старшей школы Мицури подалась в Академию искусств. И к своему же удивлению — поступила. Как и любое высшее заведение, основанное на нерушимых консервативных принципах художественного образования, Академия не любила самоучек и разгильдяев, несмотря на весь новаторский дух, царивший среди студентов. Относившаяся к нелюбимым преподавателями самоучкам и каким-то чудом прошедшая вступительные, девушке пришлось учиться рисовать во второй раз, смотря на мир уже не восхищённо-романтичным взглядом неофита, а воспринимая его через линии перспектив и логичных композиций. В ком-то это могло зарубить всё творчество на корню и заставить в отвращении отбросить живопись, как произошло позднее со многими её сокурсниками, но это было точно не про Мицури. Она лишь с двойным усердием и невероятным упорством осваивала всё то, что прошло мимо неё. Потому годы в Академии были поистине тяжёлыми, но не лишённые при этом насыщенности и ярких впечатлений. Впервые тогда Мицури почувствовала, что находится там, где должна быть, и все эти непохожие друг на друга молодые люди вокруг, были объединены незримо вместе с ней общей страстью к запечатлению и познанию этого мира с помощью искусства. Она не спала ночами, рисовала и изучала материала так много, что, как и раньше, забывала о собственном непомерном аппетите, задерживалась допоздна на выставках и в музеях, общалась с разношёрстными художниками и эксцентричными коллекционерами, а ещё умудрялась при этом самостоятельно выплачивать образовательный кредит за учёбу, которую семья просто бы не потянула. Да и сама Канроджи не смела бы положить на плечи единственно работающего отца заботу и ответственность о себе, помимо многочисленных младших братьев и сестёр, которые были. Но, несмотря на всё это, Мицури знала, что при всех своих усилиях и достижениях не оправдывает ожидания родителей, и что не таким, на самом деле, они хотели бы видеть будущее девушки, где было слишком много маневра для пространства и так мало пресловутой стабильности. Наверное, семья просто не ожидала, что предложенная в детстве альтернатива для успокоения буйного нрава дочери, в конечном счёте обернется такой серьёзной настойчивостью и страстью. Почувствовав с помощью живописи какую-то неведомую до этого силу иного толка, спящую и скрывающуюся в ней все долгие годы отчуждения, Мицури больше не захотелось терять её. Логично, что долго столкновение интересов не могло продолжаться. Она шла не только за собственной мечтой, но и за будущим, где желала обеспечивать семью всем необходимым, как и полагалось старшей дочери. И хотя мать с отцом были другого мнения на этот счёт, Мицури знала, что настанет тот момент, когда ей не нужно будет выбирать между нелюбимым, но прибыльным, и тем, что по-настоящему зажигает её душу. Поэтому в один из тёплых августовских дней перед началом четвёртого курса, она, скрепя сердце, собрала вещи и съехала из родительского просторного дома, который стал с годами всё больше казаться тесной каморкой для восьми абсолютно разных человек. Это был тот самый важный переломный момент в судьбе Канроджи, благодаря которому она позволила себе окунуться в искусство с головой, чтобы найти свой уникальный личный путь. И так, уже через два с половиной месяца она попала на стажировку к Тенгену. Мицури каждый раз с теплом и благодарностью, несмотря на тяжёлое переживание того периода, вспоминала время, когда Узуй буквально неокрепшим птенцом вытащил её из строгих академических рамок и погрузил в авангардную среду, о которой она могла только мечтать. Тогда он курировал несколько выставок набирающих популярность современных художников и поэтому чуть ли не каждый день водил её по разным художественным пространствам, рассказывая небанальные истории про поп-арт, сюрреализм, Кандинского и любимых постмодернистов. Девушка с восторгом впитывала то, что опускалось в деталях на долгих лекциях в Академии и всё больше знакомилась с теми, чьи глаза от исследования мира искренне горели также, как и её собственные. И ничто не притягивало Мицури Канроджи так сильно в мире искусства, как работы импрессионистов. Она впервые столкнулась с их картинами в десять лет. Забредшая после школы в маленький книжный магазин, ставший излюбленным местом для уединения в одиночестве, ей на глаза попалась книга с завораживающей обложкой с изображенной дамой и зонтиком. Это особое благоговение и замирание, поразившие её впервые от разглядывания лёгкой и мимолётной жизни, запечатлённой в чужой работе, — Мицури пронесла сквозь всю свою осознанную жизнь. Она могла часами разглядывать лёгких и прытких балерин Дега, поражаться праздной, но такой очаровывающей повседневности Ренуара, и с наслаждением любоваться завораживающими формами Сезанна. Канроджи любила импрессионистов за скоротечность жизни, которую они не пытались скрыть за мнимой помпезностью и вычурной статикой античности, как было принято раньше. Ей также нравилась смелость художников, которые пошли против признанных правил, и всё их творчество было пропитано свободой от них. Каждый размашистый и, казалось, нарочито небрежный мазок был наполнен такой глубиной изменчивости происходящего, что порой Мицури не могла сдержать чувств и плакала, смотря вживую на некоторые из работ, похожих на ожившую фантазию из далёких детских снов. И из всех импрессионистов был тот, кому она была обязана предопределённостью своего сложившегося пути. Того, чьи расплывчатые цвета и оттенки заставляли трепетать, стоя на лугу под порывами тёплого летнего ветра, теряться в переливчатых озёрах и путаться в бликах смазанных кувшинок. Именно серия подобных картин Моне застала Мицури во время одной из прогулок по музею современного искусства, куда тогда недавно перевёлся Узуй, чтобы продолжать развивать собственные проекты. Казалось бы, столько раз ей встречались работы любимого мастера — в книгах, документальных фильмах, репродукциях… Но всё меркло перед подлинником, от величины которого захватывало дух. Сквозь игру света и цвета она будто наяву видела, как постепенно меркло зрение художника, пока он старательно наносил каждый мазок на знакомый пейзаж. Как искажал и при этом создавал кистью что-то новое из того, что было сотни раз перерисовано им самим же. Как вдыхал жизнь в каждый неслучайный виток цветка и сколько доподлинной животворящей силы скрывалось в его бирюзово-изумрудных водах. Мицури помнит, будто это было вчера, — как не замечала ничего и никого, поражённая и очарованная, словно ей снова десять и вся жизнь простирается у неё на ладони. Казалось, рухнет мир в ту же секунду, и она не обратит ни малейшего внимания, утонув в мерцающих водах огромного полотна напротив, великолепнее чего вживую она ещё не встречала. Не видела, пока на фоне синеватых оттенков не промелькнули всполохи чего-то золотистого, словно пожар, вспыхнувший ниоткуда посреди переплетённых нимфей, — и смотревшийся так чужеродно и гармонично сразу. Жизнь, волею соединившихся воедино случайностей судьбы, перевернулась во второй раз, когда невообразимо иное ворвалось в её хрупкую вселенную в тот день, — разрушившее старый уклад и подарив нечто бесценно-новое. — Простите, мисс, — уверенно и абсолютно заворожённо смотрел незнакомец на неё в ответ, отвлекая, — я совершенно не разбираюсь в искусстве, но вы стоите здесь непрерывно уже целых девять минут и выглядите так, будто сами сошли с полотна этого замечательного художника. Только вы ещё намного прекраснее, — и обратил к ней ту самую свою широкую и обескураживающую улыбку. Мицури перевела на него взгляд и застыла. Потому что ей тоже (не)показалось, что она увидела ещё один шедевр, созданный чьей-то умелой рукой. Но уже во плоти. Так она и влюбилась. Не в Моне. В Кёджуро Ренгоку.

***

Канроджи отбросила приятные воспоминания, неотрывно связанные с местом, где она обрела и себя, и их совместное начало с Ренгоку. В спешке поднимаясь по лестнице в кабинет Тенгена, она резко столкнулась с ним на полпути. — Малышка Мицу! — мужчина остановился посреди пролёта, спускаясь. — Я думал, что не дождусь уже тебя сегодня. — Простите, но я опоздала всего лишь на пару минут, Тенген, — с ироничной улыбкой произнесла Мицури и поднялась поближе, чтобы поздороваться. Он был выше её практически на две с половиной головы и чтобы приветственно обнять, наклонялся так низко, что его многочисленные украшения на голове и руках громко бренчали, переливаясь в холодном музейном свете. Густо подведенные глаза, разноцветный маникюр, зачёсанные назад волосы и при этом незамысловатая толстовка смотрелись так контрастно между собой, что всем сразу было понятно, каким экстравагантным являлся этот человек. Другого такого же сложно было встретить даже в пёстрой художественной тусовке. Тенген приобнял её аккуратно, почти по-отечески, и отстранившись, скользнул по девушке намётанным взглядом, который чутко реагировал на всё прелестное и необычное. — Признайся честно, сколько раз Кёджуро меня проклял, когда увидел в каком блестящем виде ты решила ко мне зайти? Мне нравится сочетание цвета твоих волос и костюма. — Спасибо, я старалась, — Мицури задорно рассмеялась на комплимент, — он передавал вам только свои самые лучшие пожелания. — Ну да, конечно, — Тенген ухмыльнулся. — Этому чертовому счастливчику очень повезло, что у него такая тактичная невеста ослепительной красоты. К тому же ещё и неприступная, — подмигнул он, что сразу навеяло об их шутливых обсуждениях стать Мицури его четвёртой женой. Да, как настоящий мормон, Тенген официально имел трёх замечательных жён, с каждой из которых Канроджи была знакома. И это добавляло в список этого эксцентричного человека ещё один любопытный факт, который искренне её забавлял. Только Кёджуро данного энтузиазма не разделял, хотя конкретно против концепции многожёнства ничего не имел. — Вы абсолютно неисправимы в своём упорстве, ведь знаете, что моё сердце предано одному-единственному мужчине и боюсь, на большее количество человек с таким особым положением оно попросту не рассчитано, мистер Узуй, — невинно кинула ему лёгкую колкость в ответ Мицури, зная наперед, какую реакцию вызовет подчёркнутый официоз. — Ты можешь многое о себе не знать, малышка, но, — словно съев что-то неприятное, нарочито скривился Тенген, как только услышал обращение к себе, — храни тебя бог, Мицу, оставь этих «мистеров» и прочую вежливую чепуху для старикашек из отделов античности и классицизма. Я же терпеть такое не могу. Ты же знаешь, я твой самый лучший друг, зачем нам вообще эти формальности? — Тенген, — словно поясняя маленькому ребёнку в сотый раз, Мицури не сумела скрыть улыбку, — вы мне годитесь почти в отцы. — Детка, а ты Кёджуро тоже называешь своим папочкой? — глаза Узуя заблестели в коварной усмешке. — Я старше его всего лишь на пару лет. — Вы!.. — от подлинного возмущения и одновременного с ним смущения задохнулась Мицури, не ожидая такого выпада. Кончики ушей мгновенно заалели. — Может вас вообще не волнует субординация на рабочем месте, но вы ещё вообще-то мой начальник, поэтому знаете, что… — Да кому нахрен сдалась эта субординация, когда мы творим грёбаное искусство, — перебил не вырвавшиеся ругательства девушки громкий смех мужчины. Их перепалки могли продолжаться бессчетное количество часов, сменяться на обсуждения актуальных трендов в искусстве, новых выставок, вновь переходить на споры и возвращаться к тем же самым подколкам друг друга. Мицури вряд ли бы в этом призналась, но она обожала их дружбу именно за лёгкое и непринужденное отношение Узуя, с которым можно было поговорить обо всём и быть полностью собой, не пытаясь подстраиваться под социально приемлемые образы, положения или правила. В первую очередь, они были друзьями и отличными коллегами, а уже потом — начальником и подчинённой, умудряясь сочетать такой разный калейдоскоп ролей в своих взаимоотношениях, что им совершенно не вредило. — Я уже чертовски не могу дождаться того момента, когда вы пригласите меня на свадьбу в качестве своего шафера, чтобы все видели, какой великолепный человек вас познакомил, — продолжил Тенген, меняя тему после того, как они ещё немного повыясняли отношения и обменялись колкими любезностями. По его манере речи никогда нельзя было понять, говорит он всерьёз или нет, так как Узуй обладал невероятной способностью сохранять полностью невозмутимое выражение лица и тон, неся порой откровенную чушь. В начале Мицури сбивала с толку эта привычка восхвалять и превозносить себя почти во всём, но со временем она настолько обвыклась, что стала умело подыгрывать ему. — Вы говорите мне это каждый раз, как мы встречаемся, — они спускались обратно в главный холл музея, похожего больше на зал бизнес-центра или роскошного отеля. — И если быть объективными, то мы познакомились с Кёджуро только потому, что оба случайно заблудились. — Это да, но кто был связующим звеном, благодаря которому вы вообще оказались в одном месте? — усмехнулся Узуй в ответ. — Ваши заслуги неоценимы, Тенген, — полушутливо отозвалась девушка, пока они переходили в один из коридоров, ведущих в глубину здания. — Рад, что ты это осознаёшь, Мицу. Остаток небольшого пути они преодолели в комфортном молчании, пока не вышли на одном из поворотов ко входу во внутренний застеклённый двор музея. Он был огорожен от соседней оживлённой улицы протяжённой высокой стеной, а по периметру облагорожен пышными деревьями, которые помогали не просачиваться лишнему шуму и давали возможность в уединении насладиться современными шедеврами, выставленными на открытом воздухе из свежих коллекций. Посередине этого огромного закрытого пространства находился широкий фонтан, возле которого Мицури раньше проводила много времени над раздумыванием идей по различным арт-проектам, а ещё приходила просто любоваться на постоянно меняющуюся композицию, что вдохновляла каждый раз на новые мысли. Здесь она особенно ощущала себя по-домашнему и комфортно, будто переносилась в детство, когда на всё смотришь сквозь чистую призму восхищения и уверенности, что любая вершина по плечу. Они прошли с Узуем в отдалённую часть двора, отведённую для курящих, и присели за один из столиков на расстоянии от других, чтобы не мешать остальным посетителям и туристам, которых на выходных всегда было больше обычного. — Ты хотела поговорить про свою выставку, — утвердительно начал Тенген и его надменно-дурашливый тон с ходу переключился на серьёзный. — Да, — Мицури немного дрожащими кончиками пальцев вытащила из сумки папку с материалами и положила на стол, подвигая ближе к мужчине. — Здесь основная информация, на чём я хотела бы сосредоточиться, — она ощутила, как резко на неё напало волнение, похожее из которых она испытывала ещё во времена академических экзаменов и устных ответов перед преподавателями. Тенген, казалось, не заметил её переживаний и с внимательностью стал просматривать предложенные материалы, тщательно вчитываясь в размашистые строки печатного текста, смешанного с рукописными заметками и дополнениями. В такой сконцентрированной тишине они провели около пары минут, и стараясь отвлечься от навязчивой тревоги, Мицури вслушалась в шелест листвы, напоминающей ей о бескрайних лесах, рядом с которыми она выросла. Закончив листать бумаги, Тенген бесшумно закрыл папку и поднял на художницу пронзительный взгляд, где не читались какие-либо эмоции. — Я удивлён, что это не Моне. Она ожидала любую критику или недовольство, поэтому от услышанного Канроджи будто разом отпустило всё накопившееся напряжение. Девушка позволила себе облегчённо рассмеяться, что это оказалось ни тем и ни другим. Мнением Узуя как человека и профессионала она невероятно дорожила, и потому боялась разочаровать его своей некачественной работой. — Моне вне конкуренции. К тому же, было бы слишком просто посвятить ему свой первый проект. Тенген лишь хмыкнул на это самоуверенное заявление, но на удивление, даже не стал по привычке парировать в ответ. — Ты знаешь мой подход и специфику работы нашего отдела. Мне не нужно банальное и обыденное. Я хочу, чтобы это было что-то безумно яркое, ошеломляющее, — он достал пачку крепких сигарет и щёлкнув зажигалкой, закурил. До Мицури донесся терпкий гвоздичный шлейф, который за три года с момента их первой встречи она знала наизусть. Спустя прошедшее время мужчина заработал значительное повышение от рядового куратора выставок до директора по медиа-технологиям со своим штатом в подчинении. Его тяга и авантюризм, с которыми он брался за самые экспериментальные и спорные арт-проекты легко привели к умелой и играючи построенной карьере. И эта парадигма была неотъемлемой частью всего, что он делал и что пропагандировал под собственным руководством. — Особенно, когда это будешь делать ты, как одна из самых талантливых моих коллег, — мужчина ухмыльнулся и вновь затянулся, намеренно не называя Канроджи «подчинённой», которой она в его глазах не являлась благодаря своей личности и заслугам.   — Спасибо, — внешне смутилась Мицури, а внутри всё затрепетало от приятной похвалы того, на авторитет кого она хотела равняться и чьё доверие очень ценила, — но рано называть меня ещё своей коллегой. Я только делаю свой первый самостоятельный шаг в качестве куратора, да ещё даже не являюсь вашим полноценным сотрудником. — Брось, это вопрос времени, когда тебя примут на полную ставку, а они это точно сделают с моим рекомендательным письмом. Я уверен в тебе, ты тут почти прописалась, столько лет помогаешь мне с разными проектами и принимала участие в скольких из них, напомни? — риторически спросил он, стряхивая пепел. — Серьёзно, пошли подальше свои сомнения и страхи, Мицу, ты давно заслужила должность, как минимум, моего заместителя, только эти остолопы из руководства пока ещё не поняли этого, — Тенген подмигнул девушке, и она ещё больше расслабилась от его поддержки. — Твои обширные знания, практический опыт, усердие просто бесценны, и ты прекрасно знаешь это не хуже меня. Узуй на мгновение задумчиво мазнул по её лицу взглядом, прежде чем вернуть разговор к основной теме. — Я только не до конца понимаю, почему именно укиё-э? Да, им вдохновлялись импрессионисты, оно очень известное в своих кругах и всё такое, но в японской живописи есть направления и поинтереснее, которые ты с успехом потянула бы, — мужчина вновь затянулся, выдыхая дым. — И я не замечал, чтобы тебя тянуло к востоку, это же не твоя специализация. Решила удариться в корни? Всю свою учёбу в Академии Мицури посвятила, усердно практикуясь в том, что любила больше всего — осваивала историю западноевропейского искусства, а на последнем курсе сосредоточилась на американских и европейских авангардистах двадцатого века, выставки с которыми в итоге помогала организовывать Тенгену во время, так и после стажировки. Поэтому вопрос Узуя был вполне закономерен, но неожиданно застал её врасплох. Заметив, что Мицури не торопится с ответом, Тенген тихо продолжил: — Знаешь, мы с тобой особо про это не говорили, но я ведь решился уехать из Японии совсем пацаном. Мне тогда только исполнилось девятнадцать, я был очень амбициозен и полон сил. Поступил в престижный университет, куда меня готовили чуть ли не с пелёнок. Хотели, чтобы сменил отца, стал образцовым сыном и главой семейного бизнеса. А я мечтал творить, менять мир, мать его, что-то создавать, — он усмехнулся, покачав головой. — Мне эта вся тошнотворно-идеальная жизнь до одури не сдалась. И в какой-то момент я чётко понял, что не готов потратить свою молодость в захолустьях Киото так лишь потому, что это принято и за меня всё заранее уже решили, — Мицури сочувствующе смотрела на мужчину, разделяя боль от его рассказа, — мне было сложно идти своим путём, потому что буквально всё и все были против этого. Но я уехал. И, черт подери, ни разу не пожалел об этом решении, потому что оно было единственно верным на тот момент. Да, семья отказалась от меня, я бросил учёбу, наскрёб последние отложенные деньги на билет, жил здесь какое-то время на улицах, работал, где только мог, чтобы скопить на какое-никакое образование, но уже в своей сфере, связывался порой с плохими компаниями и сомнительными ребятами, — Узуй хмыкнул. — Много всего пережил, короче. Но именно здесь я по-настоящему обрёл своё место в жизни, которое так долго искал. Мицу, я обрёл себя, понимаешь? — девушка энергично закивала, потому что ей было очень хорошо знакомо это чувство. — Это был мой путь, и он сделал меня таким, какой я есть, несмотря на сложности и ошибки. Я отдал практически всю свою жизнь искусству и буду продолжать делать так до самого конца, потому что верю в то, что создаю. Тенген замолчал, выдыхая дым и размышляя о чём-то своём, — погружаясь ненадолго в омут позабытого прошлого. — Но я никогда не считал постыдным вернуться обратно к семье, своим корням, сколько бы лет не прошло. Оставить что-то одно и попробовать другое. Это только твоя индивидуальная дорога, которая, может быть, не сделает кого-то другого счастливым, но сделает тебя. Изредка я скучаю по своей юности, проведённой в Японии, но знаю, что здесь мне будет лучше. Всё это я сказал, чтобы подчеркнуть открыто — я уважаю любой твой выбор, Мицу, как человека, как друга и своего напарника. Не мне судить, потому как нет неправильных решений, есть лишь наше неверное отношение к этому, — он пристально посмотрел Канроджи в глаза. — Поэтому, если ты решила сменить своё профессиональное направление — не стыдись этого, я только поддержу такое решение. Не имеет значения с какой личной или не очень темой связана твоя выставка, необязательно мне даже это рассказывать. Донеси смысл не через слова, а через творчество, которым дышишь и живёшь. Позволь ему привести туда, где тебе нужно быть, а всё остальное будет не важно. Верь в себя и не бойся, как бы дерьмово до банальности это не звучало, но я знаю о чём говорю. А мне просто дай позаботиться о том, чтобы принести с этого нам как можно больше денег и сделать твой проект успешным, — закончил Узуй, ослепительно-лукаво улыбаясь. — Мне важно, чтобы ты искренне делала то, что хотела и не скатывалась в заунывные дискурсы, от которых хочется зевать и вместо выставки пойти в бар навернуть чего покрепче. А какая специализация или тема именно это будут, выбирать уже тебе, в этом я полностью доверяюсь твоему вкусу. — Тенген, — Мицури осторожно прикоснулась к его плечу, — я не устану вас благодарить от всей души за то, что вы делаете и как поддерживаете меня. Не представляю, как бы сложился мой путь без вас, — глаза Канроджи были влажными из-за слов и эмоций, которые нахлынули на неё после откровенной речи мужчины и его открытого признания её способностей. — У меня нет тайн и мне искренне хотелось бы посвятить вас в происходящее. Девушка притихла, подбирая нужные слова. — С помощью этой выставки я хочу познать то, что мне неведомо. Либо узнать, что ошибаюсь, — она вздохнула и посмотрела вдаль на огромные простирающиеся небоскрёбы и нависающие хмурые облака, постепенно загораживающие солнце. — Вы правы, меня никогда не тянуло в Японию и к своему стыду, я даже особо не владею родным языком моих родителей и предков. Хотя меня пытались обучать в детстве, но я в итоге лишь немного понимаю культуру и менталитет, только и всего. Мне не было интересно изучать всё детальнее, потому что это казалось слишком далёким и будто бы не для меня. Я всегда чувствовала себя хорошо здесь, где родилась. Именно тут я обрела всё, о чём мечтала, и мне очень близко то, что вы сказали, хотя наш опыт совершенно разный. К тому же, — Мицури печально опустила глаза, — я и так отличалась от сверстников во всём, а эта связь с неизвестной им страной делала меня словно ещё более чужой. Поэтому я окончательно отталкивала тему собственных корней подальше от себя. Вот только… — девушка запнулась, восстанавливая нервный темп дыхания. Каждый раз, когда речь заходила про переживания, прошедшие с нею через всё детство, противоречивые чувства сбивались в горле, отчего говорить было тяжело и мысли норовили постоянно ускользнуть. Тенген терпеливо слушал Канроджи, пока она продолжала легко держаться за его предплечье, так и не отнимая своей руки. Будто нуждалась в чьём-то незримом и понимающем присутствии, пока пыталась пережить отголоски всё ещё дающей знать о себе многолетней боли и отчуждения. — Когда я встретила Кёджуро и мы полюбили друг друга, то впервые подумала… А может, я теряю что-то, отказываясь от своих корней, которые всё равно будут неотъемлемой частью меня? Вы ведь знаете, какой он, — Узуй коротко усмехнулся и мотнул головой в подтверждение, — хотя он тоже, как и вы, давно уехал из Японии, и немного рассказывал мне о своей жизни там, я вижу его тоску и грусть. И это в какой-то степени напоминает мне о собственных чувствах, которые я испытывала совсем ребёнком, только не осознавая причин. Может быть, если бы я больше знала о своих корнях, то хотя бы меньше стыдилась за то, какой выделяющейся была. Взгляд девушки стал теплее и мягче, как только перед мысленным взором появился родной силуэт с огненными всполохами волос, любимой улыбкой и затягивающим медовым цветом глаз. — И вся его личность настолько пропитана той страной, которую я никогда не знала и не видела, то, как он общается, ведёт себя, его традиционность и даже с какими чувствами он рассказывает мне разные истории оттуда… Мне кажется это всё таким позабытым и родным. Я хочу понять его ещё больше, узнать, что он ощущает, и найти своё новое место рядом. Сам Кёджуро, конечно, бывает тот ещё молчун, — Мицури нежно рассмеялась, — но мне кажется, что большинство ответов я смогу найти, если приближусь к Японии через то, что уже позволило мне обрести свой путь однажды. И, на самом деле, я немного работала с укиё-э во время учёбы: оно близко к импрессионизму, как вы верно сказали, и ещё тогда меня заинтересовало, просто я не стала придавать этому значение. Поэтому подумала, что очень символично было бы сделать это направление темой своей первой выставки, как то, что я очень долго искала и, наконец, обрела, — шёпотом закончила девушка, закладывая очевидную двусмысленность в сказанное. — Назовём мероприятие как-нибудь драматично в вашем духе: «О тоске в поисках потерянной родины» или что-то в этом роде, но это пока черновой вариант, так, к слову, — смущённо хихикнув, Мицури подняла мерцающие надеждой глаза. — Как считаете? В выражении Тенгена, помимо редкой мягкости, которую он мог позволить подарить лишь самым близким, теперь проскальзывало что-то, похожее на неозвученную гордость, смешанную с признательностью за честную историю. Он утвердительно кивнул на её вопрос, и широкая ухмылка разрезала его лицо. — Это звучит совершенно блестяще, малышка, я в тебе и не сомневался. Давай, наконец-то, взорвём твоим проектом это захудалое местечко!

***

Они договорились с Узуем открыть выставку уже в конце августа, чтобы за два месяца Мицури успела главное: собрать весь нужный материал, найти подходящих художников и составить подробный план организации экспозиции. Всё остальное брал на себя Тенген. Времени было не так много, поэтому он сразу дал ей пару полезных контактов искусствоведов, кто специализировался на японском направлении, и мог бы ввести её в курс дела быстро и подробно, — заодно познакомив с немногими современными мастерами укиё-э, чьи работы стоило рассмотреть для возможного представления на выставке. Мицури смотрела на сменяющиеся пейзажи улиц и обдумывала план действий по организации, пока они с Кёджуро в обволакивающей тишине автомобиля двигались по пути к ресторану. Привычные волнения перед встречей с родителями, которых она не видела вживую почти полгода, на время отошли на второй план, настолько Канроджи была поглощена вдохновением и идеями по выставке. Последний раз они встречались с семьёй на Рождество, и эта встреча оставила горький туманный осадок на душе, от чего она старалась бежать. Неприкрытые намёки, в которых отчётливо проглядывалось давление насчёт замужества, всё ещё волочащееся плохо скрываемое неодобрение из-за их разницы в возрасте, выспрашивание неуместных вопросов у Ренгоку, постоянно мельтешащие младшие, которых она безумно любила, но при этом появляющиеся в самые неудобные моменты, мамины споры с отцом… Казалось, ничего плохого не произошло, но Мицури не смогла долго выдерживать этой давящей атмосферы и наскоро собравшись, они покинули пригород её родительского пристанища. После этого постоянно находился предлог, чтобы в итоге родителей вживую не посещать. И как бы неловко ей за это не было, но ощущать до сих пор тянущееся невидимое бремя, наложенное семьёй, и попытки навязать свои представления, как нужно жить, — было тоже практически невыносимо. На душе становилось тяжело из-за собственных противоречивых чувств, однако она не могла ничего поделать с облегчением от переезда в Нью-Йорк, от которого до семейного дома было всего лишь три часа езды. Если бы она так сильно не прикипела душой к Америке, не была привязана к семье и не познакомилась бы с Ренгоку и Узуем, то, возможно, тоже могла бы решиться на переезд куда-нибудь в центр Европы, на родину любимых импрессионистов, чтобы попробовать начать всё с чистого листа. Кёджуро перевёл мельком взгляд на непривычно задумчивую девушку, любуясь ею с полминуты, чего она не заметила, погружённая в себя. Расстёгнутая рубашка с манящим вырезом, тонкая шея с бледнеющим отпечатком, оставленным его губами в утренней игривой потасовке, рассыпающиеся розовато-изумрудные волосы в цвет костюма, лёгкий макияж и едва подкрашенные алым блеском пухлые губы… Мицури была так прекрасна, что захватывало дух, — и он не переставал восхищаться ею на протяжении всех лет также сильно, как впервые, когда увидел её тогда в музее. Особенно в моменты, когда она казалась такой непривычно блуждающей, почти потерянной и от этого в чём-то трогательной для Ренгоку. Как же ему хотелось сберечь и защитить её от всей тяжести и боли этого мира — такую родную, близкую душой, ставшую семьей за недолгое время и не побоявшуюся довериться вопреки всему. И которая, мужчину грели и одновременно заставляли замирать эти мысли, скоро станет его полноправной женой. Лучшего благословения от судьбы можно было только искать, ведь то, что было послано в обличие Мицури Канроджи являлось лучше самых смелых его мечт и робких надежд. Она отвлеклась от собственных мыслей и повернулась в сторону Кёджуро, ловя его пристальный взгляд. — Я чувствую себя обнажённой, когда ты так смотришь, — Мицури хитро прищурилась. — Ничего не могу с собой поделать, — он протянул руку и мягко коснулся её щеки, — ты просто неотразимо выглядишь. Не знаю, как оторваться от такой красоты, — Ренгоку провел кончиками пальцев по скуле девушки и медленно спустился к шее, очерчивая плавные изгибы и скрытый от лишних глаз собственный укус. Мицури расслабленно прикрыла глаза, поддаваясь его ласке и чуть выгибаясь под шершавую ладонь. Ренгоку, нежно улыбнувшись, аккуратно заправил прядь у её лица и перевёл внимание на дорогу, тронувшись со светофора. — Заметил, ты не сильно волнуешься перед встречей с семьёй. — М-м, — протянула Канроджи и снова перевела взгляд на сменяющие друг друга возвышающиеся небоскрёбы. Наступил вечер и теперь вместо солнца на зданиях играли блики желтеющих уличных огней, — я сама удивлена. Мы так долго не общались, и я правда сильно переживала все две недели, как мы условились увидеться, а сейчас… Встреча с Тенгеном меня очень взбодрила, голова теперь занята выставкой и всей организацией. Наверное, это к лучшему. — Я правда рад, что Узуй помогает тебе, — искренне произнёс Кёджуро. — Он отличный товарищ и друг… в некоторые моменты, — усмехнувшись, Ренгоку вывернул автомобиль на небольшую улочку, — но с тобой он всегда удивительно деликатен, насколько это вообще возможно. Расскажешь потом подробнее, про что будет твоя выставка? Мицури замялась на секунду. — Да, конечно, как только чётко определюсь с направлением и соберу больше материала. Пока у меня всё в хаосе и неразберихе, — она смущённо засмеялась. — Мне всё равно будет интересно послушать, хотя я до сих пор мало, что в этом понимаю, — мужчина метнул в её сторону тёплый взгляд. Мицури сцепила пальцы рук в лёгкой тревожности, почти незаметной для него. Она ещё не успела рассказать Кёджуро о своей неожиданной увлечённости Японией и о том, что планирует исследовать в течение двух месяцев. Канроджи не знала, как он отреагирует, потому что они нечасто поднимали эту тему, и девушка боялась лишний раз задеть чувства Ренгоку, всколыхнуть то, о чём он предпочитал забыть. Она не успела оглянуться, как их машина уже остановилась у входа небольшого японского ресторанчика. Кёджуро отстегнул ремень и обернулся к ней. — Всё хорошо, девочка моя? Ты немного побледнела, — он взволнованно вгляделся в её лицо. — Да… да, всё в порядке, милый. Может, я всё-таки ещё не такая храбрая, какой хочу казаться перед семьёй, — Канроджи встряхнула головой и слабо улыбнулась в ответ. Он понимающе кивнул и крепко сжал её руку, подбадривая. — Мы вместе, а значит, всё будет хорошо. Не переживай, — повторив второй раз за день последнюю фразу и наклонившись ближе, Ренгоку оставил целомудренный поцелуй на лбу художницы. — Я уверен, всё будет в порядке. Твои родители замечательные люди и воспитали самую чудесную на свете дочь. Ты зря опасаешься их неодобрения, — Мицури лишь неловко и рассеянно кивнула, промолчав на последние слова мужчины. Такой он был человек, что в каждом старался видеть лишь хорошее и это девушка в нём сильно ценила. Канроджи понимала, как важна была для него ценность семьи и с каким уважением он относился к её собственной, ведь не обладал такой же, и потому она наперёд знала, что бессмысленно было спорить: как бы мать с отцом неправильно себя не вели, Кёджуро всегда попытается их оправдать и сгладить острые углы. Они вышли из машины и быстро миновав ресепшен, были любезно сопровождены до отдельной приватной комнаты, огороженной от остальных гостей ресторана. Это был не вычурный, но элегантно украшенный небольшой зал в традиционном стиле. Родители были уже на месте, судя по громким возгласам внутри. Кёджуро аккуратно взял её за руку, несильно сжимая, и они бессловесно переглянулись. В этом маленьком жесте было столько поддержки, что это казалось почти интимным. Как только Кёджуро раздвинул сёдзи и пропустил вперёд девушку, голоса стихли. Не успев сказать и слова, Канроджи сразу оказалась заключена в горячие объятия. — Мицури! — Здравствуй, мама, — тихо произнесла она, приобнимая миниатюрную женскую фигуру крепче, и осознала, как до боли скучала по семье, стоило родному материнскому аромату окутать её. Отец тоже встал со своего места, чтобы поприветствовать вошедших. — Господин Ясуши, — вежливо обратился Кёджуро на японском и поздоровался с главой семейства, кланяясь, а затем пожимая ему руку. — Госпожа Фудзико, — поклонившись женщине, он подошёл ближе к ней, — рад видеть вас в добром здравии и расположении духа. — О, Кёджуро, я тоже безмерно рада, — заворковала нежным тоном Фудзико, выпуская дочь из объятий и пристально оглядев её внешний вид, обернулась к Ренгоку, — не стоит быть таким формальным, можешь говорить с нами на английском. И ты выглядишь великолепно! — мужчина снова легко поклонился и поблагодарил за комплимент. — А ты, Мицури, могла бы одеться более подобающе, чтобы смотреться под стать Кёджуро. Мицури лишь сдержанно улыбнулась. — У меня не было времени переодеться, мама, я была на рабочей встрече. — Ох, не говори мне ничего про работу, — наморщилась женщина. — Ну что вы стоите, садитесь, мы уже заказали еду, пока ждали вас. Она по-хозяйски присела, внимательно следя за молодыми людьми, которые расположились по её левую руку рядом с друг другом. Прежде, чем сесть, Мицури полупоклоном поздоровалась с отцом через широкое пространство стола, разделяющее их. Ясуши добродушно посмотрел на них с Ренгоку. — Мы рады с Фудзико видеть вас обоих после долгой разлуки, — мягко произнёс он. — Да, — словно встрепенувшись от забытья, обратила мать свой строгий взгляд к Мицури, — ты бы могла хотя бы раз заехать к нам с отцом вместе с Кёджуро!.. И не надо отговариваться своей работой или учёбой. — Я… — Миссис Канроджи, — опережая ответ девушки, добрая улыбка коснулась губ Кёджуро, — мы просим прощения за наше неподобающее поведение. Мицури очень хотела вас посетить вместе со мной, однако моя занятость не позволяла это сделать. Я надеюсь, вы не в обиде на нас, больше такого не повторится, я обещаю. В качестве извинения позвольте мне заказать вам самое лучшее саке в этом ресторане и оплатить все блюда, которые вы закажете, поэтому, пожалуйста, не стесняйтесь. И примите наши искренние сожаления ещё раз, — он легонько и незаметно ото всех сжал руку девушки под столом. Она с благодарностью взглянула на него, — не поведя и глазом, Ренгоку взял на себя ответственность за их прерванный контакт с семьёй, прикрывая её постыдное нежелание видеться своей работой. — Мы всё понимаем, Кёджуро, хотя это и выглядело достаточно неоднозначно с вашей стороны, но я рада, что вы исправите данное недоразумение. Надеюсь, теперь мы будем видеться чаще, — Фудзико мгновенно растаяла и любезно улыбнулась ему. — А теперь расскажите нам подробнее, как ваши дела?

***

Когда формальные разговоры об их последних событиях в жизни и основной ужин были закончены, Кёджуро снова обратился к родителям девушки. — Мистер и миссис Канроджи, на самом деле, у нас для вас важная новость, — отставляя палочки в сторону, начал уверенно Ренгоку, — мы оба волновались, как вы отреагируете, но надеемся на ваше понимание, потому что я хотел, чтобы это было сюрпризом для Мицури, и она не успела сразу вас уведомить. — Мы… — сделал паузу Кёджуро, ловя взгляд художницы, полный любви и доверия. Она кивнула ему и Ренгоку крепче сжал её руку, проведя большим пальцем по кольцу на безымянном пальце, — мы с Мицури обручились. Я сделал ей предложение две недели назад, и она согласилась стать моей супругой. Мне бы хотелось разделить с вашей дочерью всю последующую жизнь и сделать её настолько счастливой, насколько могу. Родители удивлённо переглянулись между собой, сохраняя молчание. Но это не продлилось долго, потому что Фудзико неожиданно громко рассмеялась, раскрасневшаяся уже от саке, и сморгнула подступившие слёзы. — Боже, Кёджуро, это такая радость для нас! Ясуши, ты слышишь? Наша девочка скоро выйдет замуж, — отец семейства широко улыбнулся, обнимая жену за плечи, — Господь наш всемогущий, мы так долго ждали этого момента и, наконец, это случилось, — Мицури облегчённо выдохнула, тоже смахивая собравшиеся слёзы от эмоций и волнения, — Я надеюсь, вы уже успели встретиться и обговорить всё с пастором? Он дал благословение на ваш брак? В какой церкви вы будете венчаться? Ох, нужно столько всего организовать и подготовить. А платье вы уже смотрели, нам надо будет обязательно всё сделать лучшим образом… — возбуждённо затараторила женщина от восторга. Кёджуро немного сбился от потока вопросов, но собравшись, вежливо прервал её. — Миссис Канроджи… прошу прощения, мы ещё не успели посетить священника и подобрать конкретную дату. Мы планировали провести свадьбу в сентябре и прежде хотели попросить у вас… — Как это вы не посещали церковь? — удивленно остановилась женщина, бесцеремонно перебивая Ренгоку. — Это нужно было сделать в первую очередь! Кёджуро, ты прекрасно знаешь, что традиции должны быть соблюдены, здесь и разговора нет. — Конечно, вы безусловно правы, госпожа Фудзико, — вежливо и всё также доброжелательно произнес Ренгоку с невозмутимой улыбкой, — мы лишь хотели для начала попросить вашего благословения, потому что не успели сделать это до. А уже после, запланировать визит к пастору. Кёджуро отнял руку от девушки и закопошился во внутреннем кармане пиджака, доставая увесистый безликий конверт и подвигая его к паре напротив. — Я без сомнений хочу соблюсти все традиции и дать вам понять серьёзность своих намерений. Примите, пожалуйста, ещё раз мои извинения за такую неожиданную новость и мой подарок, как гарантию благополучия вашей дочери. Мицури удивлённо смотрела на конверт, который видела впервые, и в закрадывающейся догадке, пока родители распаковывали его, наклонилась к Кёджуро, быстро шепча: — Кёджуро, что это такое? Не говори, что… — Не волнуйся, милая, всё в порядке. Так нужно, — он едва прикоснулся к ней и отстранился, вновь обращая внимание к Фудзико и Ясуши. Вскрыв свёрток, они с небольшим замешательством осмотрели его внутренность. Женщина вскользь перебрала содержимое и затем, успокоившись, с большим удовлетворением взглянула на Ренгоку. — Кёджуро, мы ценим твоё стремление сделать всё правильно и как подобает, — она спрятала конверт в сумку, — хотя мы с недоверием относились к тебе по началу, и прости нас за это, но теперь точно уверены, что ты подходящий мужчина для нашей девочки. Само собой, мы даём вам наше благословение, — отец девушки молчаливо кивнул в подтверждении слов жены. Мицури напряжённо переводила взгляд с лица матери на Ренгоку, и внезапно ощутила, как что-то вязкое начинает сбиваться в горле. Стало резко тяжело дышать, и картинка перед глазами исказилась, как в испорченном телевизоре. Девушка громко отодвинула стул, вставая. К ней обратились удивлённые взгляды всех присутствующих. — Простите… Мне что-то стало нехорошо, я сейчас вернусь, — Мицури стремительно вышла из комнаты и поспешила в сторону уборных. Мама прокричала что-то вслед, но она не разобрала её слов. Пространство начало темнеть перед глазами и её забило крупной дрожью от удушающего страха. Мицури вбежала в туалетную комнату, хлопнув дверью. Сердце стучало как бешеное, словно после стремительной погони. Стерильный воздух немного привёл в чувство, но мутное головокружение никуда не ушло. Она прислонилась к кафельной стене, ощущая каким неподъёмным стало тело, горячее будто в лихорадке, и медленно съехала вниз, пытаясь унять трясущиеся руки. Спустя несколько минут дверь открылась и за ней вбежал Кёджуро. — Мицу! Любимая, что с тобой? Тебя тошнит, ты как? — он опустился перед ней на колени и взял лицо в свои руки, оглядывая её с огромным волнением и испугом. Девушка загнанно дышала и с усилием сконцентрировала расплывающийся взгляд на Кёджуро. — Кё… скажи, пожалуйста, что было в конверте, — всё ещё прерывисто дыша, изнеможённым голосом попросила она. — Что?.. Там нет ничего такого, — он продолжал в напряжении внимательно осматривать её, взяв за руку и про себя считая пульс, — кроме денег. Она прикрыла глаза и замолчала, обдумывая услышанное, сказанное так несущественно и буднично. Тошнота постепенно начинала отходить, но легче почему-то от этого не стало. — Девочка моя, ты вся побледнела, давай снимем пиджак, чтобы тебе стало лучше… — он помог ей освободиться от одежды и перекинул вещь себе на локоть, — на, выпей, должно полегчать, — Ренгоку поднёс к её губам бутылку с водой, которую предусмотрительно прихватил с собой. Мицури подняла на него пристальный взгляд и аккуратно отодвинула его руку с водой. — Кёджуро… ты выкупил меня у собственной семьи? То, сколько отчаяния и неожиданного гнева сквозило в тоне Мицури — прошибло его тело мгновенным шоком в желании отшатнуться. Однако мужчина быстро взял в себя в руки, непонимающе нахмурившись. — Мицури, что ты такое говоришь? Это лишь дань уважения к твоим родителям, так принято в… — Меня не волнует, как принято! — она резко прервала его и повысила голос, не заметив, как быстро слёзы начали застилать видение. — Почему ты не обсудил это со мной? По-твоему, за меня можно отдать залог, как за вещь? — Что?.. Я ни в коем случае не подразумевал такого! Отвергая его помощь, она медленно поднялась по стенке и прямо посмотрела на него. Тело все ещё потряхивало, то ли от нехватки воздуха, то ли от накативших эмоций. — Господи, Кёджуро… — Мицури закрыла лицо руками, чтобы немного отвлечься и не дать себе истерично разрыдаться. — Тогда почему ты это сделал и не сказал мне… — Мицури, прошу тебя, успокойся. Клянусь, что правда не имел ввиду ничего плохого, ты веришь мне? — он подошел ближе в растерянности. Лишь после того, как девушка кивнула на его слова, он продолжил. — Это всего лишь свадебный подарок для родителей, который не обязывает тебя ни к чему. Я не хотел обидеть этим и не подумал, что ты можешь воспринять всё в таком свете, — ему было мучительно больно видеть её такой разбитой и нуждающейся в поддержке, но он сдержался, чтобы не дотронуться снова и дать Канроджи немного пространства. Она горько вздохнула и, слегка покачиваясь, подошла к раковине, включая кран и плеская на лицо тёплую воду. Тушь под глазами немного растеклась, отчего одинокая чернильная капля скатилась вдоль её щеки. Мицури рассматривала развод несколько секунд в зеркале, затем стёрла его и повернулась к мужчине, который терпеливо ждал ответа, стоя за её спиной. Канроджи заметила, как задела Ренгоку своими обвинениями, и на ум невольно пришло, как буквально сегодня почти также она не спросила его о желании встретиться с Кочо и почти решила всё за него. К злости теперь примешалось чувство вины и стыда. — Кёджуро, — тихо обратилась она, вглядываясь в беспокойный блеск янтарных глаз напротив и пытаясь восстановить рассыпающееся самообладание, — ты знаешь, мои родители с самого начала не принимали тебя и лишь узнав, что ты обладаешь деньгами, моментально изменили своё мнение, постоянно подталкивая меня на брак. Своим поступком сейчас ты лишь укрепил их мнение о том, что твою щедрость можно очень выгодно использовать, прикрываясь мной и нашими отношениями. Сомневаюсь, что ты положил им в конверт лишь пару тысяч долларов, судя по его увесистости. — Поверить не могу, что слышу от тебя такое, — Кёджуро ошеломлённо выдохнул. — Мицури, какая разница, как воспринимает меня твоя семья и сколько денег я отдал? — мужчина прижал пальцы к переносице, стараясь медленно размять затёкшую от напряжения область. — Это не изменит ни моего уважения к ним и не повлияет ни разу на наши отношения. — Да, наверное, разницы никакой… но только не тогда, когда всю сознательную жизнь обеспечиваешь себя сам и честно трудишься, как это делаем мы с тобой. Разницы никакой, — с нажимом повторила девушка, — но и не тогда, когда, несмотря на весь труд, одного — воспринимают как ходячий мешок денег, которыми можно легко воспользоваться, а другую — как удачную возможность предлога этими деньгами распоряжаться. — Любимая, — Кёджуро взглянул на неё с сочувствием и твёрдостью одновременно, осознавая тяжесть сказанных слов, — это всё равно не изменит во мне ничего, касаемо твоих родителей. Пойми, мне это не важно. Возможно, твои родители были поспешны и пока не осознали, как ситуация обстоит на самом деле. И ты знаешь, как я невероятно горжусь твоими усилиями, тем, чего ты достигла — мало кто бы смог одновременно учиться, стажироваться и обеспечивать себя. Поэтому я уверен, твоя семья не считает тебя «предлогом», как ты говоришь, они просто беспокоятся о нашем будущем и хотят быть уверенными, что всё будет нормально. — Ты слишком хорошего мнения о моих родителях, Кёджуро, — на губах Канроджи зацвела грустная полуулыбка и она отвела взгляд в отрешённости. — Поверь мне, не пройдёт и месяца после свадьбы, как моя мама начнёт под разными поводами вытягивать из тебя деньги при любой удобной ситуации и подталкивать к этому меня. Отец вряд ли потянет образование ещё пяти моих братьев и сестёр, а я не смогу им помочь хоть как-то, пока не устроюсь на полную ставку, и все это прекрасно понимают. — И я возьму на себя эту ответственность, если понадобится, — решительно ответил Ренгоку. — Послушай, Мицу, любой порядочный мужчина… из Японии и не только, на моём месте поступил бы точно также. Если ты моя семья, то и твои близкие тоже. Тебе не нужно тащить всё на себе и поэтому в этом нет ничего предосудительного — ни в деньгах, которые традиционно дарятся на свадьбу, ни в том, чтобы эти деньги потом отдавать твоим родителям и братьям с сёстрами. Я готов взять такие обязательства на себя и осознаю это. Мне важно, чтобы твои родные были уверены, что всё серьёзно и что я в состоянии позаботиться и о тебе, и о них тоже. — Но ты не должен этого делать!.. — воскликнула Мицури. — Мы живём в современном мире, а все говорят мне о традициях, которых я толком не понимаю, но почему-то обязана им следовать. И про которые мне никто даже не удосужился рассказать. Словно всё давно решено за меня, — едва слышно прошептала девушка, подавив всхлип. В мыслях вспыхнул недавний разговор с Узуем и то, как он сбежал на другой континент от навязанных ему обычаев. От этого на душе стало ещё тоскливее. — И ты предлагаешь просто бросить твоих родителей и братьев с сёстрами, зная, что сами они не потянут? — Ренгоку неверяще взглянул на девушку. — Боже, нет! Я готова обеспечивать их сама и не хочу, чтобы ты возлагал это бремя на себя, потому что ты не обязан, как бы не заверял меня в обратном, — настойчиво проговорила Мицури, на что Кёджуро в несогласии качнул головой. — Я знаю, что тебе это не нравится, но в ином случае моя семья просто сядет тебе на шею, и это неправильно, пойми, — она перевела дух, давая Ренгоку обдумать услышанное. — И к чему были эти разговоры про церковь и пастора? Ты же даже не крещён. — Я пройду обряд, — уверенно заявил Кёджуро, намеренно не отвечая на слова девушки до этого, чтобы не провоцировать конфликт дальше. — Это важно для твоей семьи, как возможность быть с тобой, поэтому можешь не переживать. Мои убеждения никак не повлияют на это, я давно планировал это сделать. Мицури закрыла глаза и почувствовала, как усталость вновь накрывает её с головой. Всё шло абсолютно не так, как она того хотела бы, но зная принципиальность Ренгоку, который не отступится от своих принципов и пойдёт на всё ради неё, Мицури понимала, что почти не имеет шансов повлиять на сложившуюся ситуацию. Глухое бессилие неприятно наполнило все внутренности и сил дальше продолжать бессмысленный спор больше не осталось. — Кёджуро, я больше не могу говорить об этом… пожалуйста, я хочу уехать. — Хорошо, давай только попрощаемся, — отозвался мужчина, мягко оглядывая бескровное лицо с подрагивающими ресницами. — Тебе помочь дойти? — Канроджи мотнула головой, и первая вышла из уборной. Кёджуро последовал за ней, ощущая, как на сердце горчил неприятный осадок от беседы. В гнетущем молчании они вернулись к приватной комнате в отдалении ресторана. Кёджуро неслышно ступал за Мицури словно тень, замечая дрожание её плеч, скованность походки и как в бессознательной тревожности она переплетает пальцы рук между собой. Они ссорились очень редко и чаще всего это было из-за такой ерунды, что сложно было даже вспомнить причину. И непременно после этого раз за разом быстро мирились, и никогда Ренгоку не ощущал такой разительной перемены и печали, сколько видел в девушке сейчас. Перед тем, как зайти внутрь помещения, Ренгоку аккуратно дотронулся до её предплечья, обращая кротко внимание на себя. Она замерла, но не обернулась, уставившись на створки перед собой и позволяя Кёджуро нежным жестом накинуть собственный пиджак. Он пригладил складки, будто приободряя, и тепло его рук, проникающее даже сквозь слои одежды, успокоило ненадолго Мицури, словно ничего между ними не произошло несколько минут назад. Когда они зашли, родители девушки посмотрели на них в беспокойстве, сразу оборвав оживлённый разговор. Ясуши встал из-за стола, а Фудзико стремительно подошла к дочери с волнением оглядывая её. — Мицури, что с тобой случилось? Ты случайно… не ждёшь ребёнка? — с придыханием спросила женщина. — Мама, я… Что?.. Нет! У меня просто закружилась голова, здесь очень душно, — натянуто улыбнулась Канроджи, стараясь скрыть усталость и грусть от разговора, чтобы не вызывать лишних расспросов. — С чего ты так подумала? — Кёджуро не успел нам ничего объяснить, и ты выглядела так, будто тебя тошнит, я всякое уже придумала, — женщина с подозрением снова провела взглядом по дочери, дольше положенного останавливаясь на животе. — Надеюсь, вы больше ничего не будете пытаться от нас скрыть? В образовавшейся неловкой паузе Мицури тоскливо взглянула на мать, понимая, что Ренгоку ничего не ответит на её вопрос. — Всё хорошо, мама, мы не будем скрывать от вас такое событие, — она неопределённо повела головой и потупила взгляд, уходя от темы. — Я ещё нехорошо себя чувствую и хотела бы поехать домой, мне жаль оставлять вас так рано, — Мицури не дала женщине ничего сказать и резко обняла её. — Мы дадим знать, когда определимся с церковью и датой венчания, — прошептала Канроджи и отстранилась. Мать в волнении взглянула на девушку и на мгновение её лицо смягчилось. — И обязательно сообщи мне, когда поедешь выбирать платье, нам надо будет сделать это вместе, — Мицури кивнула и слабо улыбнулась. Отойдя от мамы, она подошла к отцу впервые за вечер и снова поклонившись, аккуратно обняла его тоже на прощание. Ясуши с сочувствием взглянул на дочь, пожелав ей скорого выздоровления. Кёджуро попрощался с четой Канроджи глубоким поклоном и вместе с Мицури покинул помещение. На выходе он задержался ненадолго, чтобы расплатиться за ужин, и вместе с девушкой они неспешно дошли до машины, куда Кёджуро помог аккуратно усадить её. — Как ты себя чувствуешь? — Ренгоку завёл автомобиль и обернулся к девушке, которая устало прислонилась к стеклу, закрыв глаза. — Уже лучше, — бесцветно и тихо послышалось в ответ. Он тяжело вздохнул и приоткрыл окно, в которое ворвался гул улиц и звуки начавшегося дождя. Беспокойные мысли мелькали в такт ударяющихся по стеклу каплям и размывались в свете проносившихся фонарей. На душе все противно скребло.

***

Ночь выдалась душной. Воздух в квартире казался почти раскаленным и не только из-за того, что охладить его было нечем. Напряжение, повисшее между ними, тоже заставляло Мицури невидимо задыхаться в попытке вырваться из сдавливающих тисков. Тяжесть с усталостью теперь не только тянули тело вниз, но и распаляли его изнутри — осознание своего нервного срыва в ресторане настигло внезапно, будто до этого она была в каком-то дурманном бреду. В сердце тоже невыносимо жгло — от пониманий и больно брошенных слов. Ничего не говоря, Канроджи сбросила неудобные туфли, затем пиджак, машинально расстегнула рубашку и стянула брюки. Одежда небрежно полетела на пол, как и вчера, только не в приступе яркой страсти, а безразличия. Беспокойные и насыщенные события дня проносились кинолентой перед глазами, но Мицури не задерживалась мысленно в них. В полном опустошении она опустилась на кровать и свернулась клубком, поджимая саднящие ноги и мягкие колени. Когда спустя время кровать прогнулась под чужим весом, и она почувствовала обволакивающее, незримо ступавшее за ней присутствие Кёджуро — внутри стало чуточку легче. Они не сказали друг другу ни слова всю дорогу, и Мицури было невыносимо ощущать рядом с собой такого притихшего мужчину, оберегающего её покой и при этом терпеливо сносящего обиду, которую она неумышленно причинила. Когда он легко коснулся её рассыпавшихся по постели волос, оглаживая их и нежно перебирая, девушка не выдержала и крепко прижалась к его груди, будто бы там всегда было место для неё одной и он готов был бы ждать всю жизнь, пока она доверчиво прильнёт к нему и забудет обо всех тревогах. Она позволила себе наконец расплакаться, не сдерживая поток рвущихся слёз, которые дорожками скатывались на смявшуюся рубашку Ренгоку. Он прижал её к себе крепче и поцеловал в макушку. — Прости… прости меня, прости… — отрывисто шептала Мицури между всхлипами и продолжала плакать, пока Кёджуро бережно убаюкивал её в своих руках, уверяя, что всё хорошо, что он не расстроился и что сам виноват перед ней, и пусть она плачет столько, сколько хочет. — Я не хотела так говорить, кричать… не хотела всё портить, — бессвязно продолжала она, — мне было так страшно, так плохо, я просто хотела… хотела… — невысказанные слова копились и обрывались, пока непослушные слёзы лились по щекам, — чтобы всё было по-другому, Кё… — Ренгоку успокаивающе гладил её длинные волосы, вдыхал родной аромат и желал лишь, чтобы лицо её светилось радостью, а не болью. — Всё хорошо, девочка моя, поплачь… Ты не виновата. Мы вместе, а значит, всё будет хорошо, мы справимся, — повторял он в ответ бессчетное количество раз и также задыхался от клокочущих чувств, от жара её тела и своей огромной любви, которая могла простить любые обиды и недомолвки. Она потянулась к нему сама спустя время, всё ещё изнеможенная, но нуждавшаяся, практически обнажённая — как физически, так и душой. И он наклонился ближе, не выпуская из крепких объятий, целуя так, как Мицури хотела, понимая это без лишних объяснений. Глубоко, чутко, головокружительно. Утешая всю скорбь и выпивая печаль до дна. Будто ничего плохого не произошло сегодня, словно в принципе ничего больше не существовало, кроме них вдвоём. Её полные груди прижались к его грудной клетке и Канроджи застонала сквозь поцелуй, мучительно и желанно, как если бы все ощущения накалились до предела. Он не хотел беспокоить её лишний раз, но бессловесный зов мольбы был красноречивее всех разумных ограничений. — Ты уверена? — прошептал мужчина, на что Мицури твёрдо кивнула и вовлекла его в новый поцелуй, более отчаянный и нетерпеливый. Ренгоку нежно провел по сгибу её спины, пригладил волосы и опустился ниже, стягивая единственную ткань, лаская, аккуратно проникая в девичье тело, заставляя захлебываться между поцелуями. Он кусал её шею и слизывал солёные слёзы, а Мицури в беспамятстве от удовольствия стягивала его рубашку, неаккуратно расстёгивала пояс брюк, пока он, не переставая, всё сильнее двигался пальцами внутри. Ей было так мало его, и она мучительно впивалась руками в золотистые волосы, в плечи с чернильными всполохами, в крепкий живот и спину, где расцветали лотосы и витиеватые узоры, которые она так обожала. Он отстранился ненадолго, чтобы предохраниться, и затем вновь припал к девичьему телу, входя в неё медленно, осторожно, контролируя собственное возбуждение и чувствуя, как словно тягучий сок, текло всё сквозь его пальцы и плоть внутри девушки. Он покорно подчинялся её желанию — осязаемому и бурлящему — которое было больше и ненасытнее, чем происходящее сейчас. Заниматься любовью с Мицури было не просто наслаждением — это было молитвой, откровением, духовным единением. Он был готов любить её до конца жизни и если бы она позволила, то отдал бы жизнь за одно только это чувство. Ренгоку двигался аккуратно до момента, пока она не впилась в его губы с настойчивым стоном и сбивчивой просьбой не сдерживаться, и больше он не осторожничал, позволяя вихрю страсти утянуть их вдвоем в эту пучину. Он глубоко вколачивался в любимое тело, сцеловывая оставшиеся солёные дорожки слёз и утешая собой, насколько это было возможно. Мицури внутренне сгорала в крепких руках, пока её тело плавилось в удовольствии от размашистых шлепков и чувственных движений. Ренгоку вбирал ртом её грудь, ласкал руками клитор, а она обвивала ногами его мощные бёдра теснее, не оставляя пространства и позволяя двигаться резче, быстрее, всё ненасытнее. Прошло совсем немного времени, как оргазм накрыл их одновременно и стремительно, а тишина распалась на части громким стоном, тоже слившимся воедино, как переплетение их тел. Ренгоку снова припал к пухлым губам, даря облегчение с надеждой, и вдыхая кислород в стиснутые лёгкие. — Люблю… Она не помнила, как сразу же провалилась в бессознательную тьму, как он бережно омыл их тела, прикрыв лёгким одеялом, и как прижал во сне к себе, огораживая от остального мира, боли, страхов и всего, что могло нарушить её покой. Она не слышала, что Кёджуро шептал ей, успокаивая, как обещал сделать счастливой и что всегда будет рядом с Канроджи. Всё это потонуло в откровениях той раскалённой ночи, но Мицури и не нужно было слышать, чтобы знать — так оно всё и будет. Сегодня Кёджуро не снились кошмары.