Круг жизни

      — Годы берут своё, — проворчал Рейден недовольно и потёр глаза. Вокруг них лежала сеточка морщин, углубляющихся с каждой новой встречей. Время безжалостно наносило новые штрихи. Неумолимый скульптор ваял из живой плоти иссыхающее тело и не было силы, которая могла бы остановить незримый резец. Замедлить? Возможно. Но время терпеливо. И как и любой творец, оно готово было к ожиданию.       Фуджин не ответил ему на это.       Последние пара десятков лет сделали Рейдена ещё более ворчливым, чем обычно, и он порой становился совершенно невыносим, но младший брат только смирялся. Да уж, старость точно не была в радость.       Каждый раз слова Рейдена касались того, что незримо повисло в воздухе уже давно, но они оба делали вид, что этого не замечают, и не говорили об этом вслух. Чему суждено случиться, то случится, как не беги от мрачной судьбы. Смертным и смертная доля.       Рейден был смертен.       Он старел медленно — наверное, потому что уже был стар. Жёсткое лицо с тонкими губами покрывалось морщинами неохотно, недовольные складки пролегали у рта. Годы и годы пили молодость, и он неумолимо клонился к земле с каждой новой весной. Хотя по меркам людей он не казался стариком, но и просто зрелым мужчиной в летах, как раньше, уже не выглядел.       Фуджин видел, наверное, больше, чем все остальные. Он видел, как медленно, но верно брат увядал.       Странно и страшно было наблюдать эти изменения. Рейден всегда казался ему чем-то… вечным, неотъемлемым, незыблемым. Он был уверен, что мир перестанет быть, перевернётся с ног на голову, завернётся в ленту Мёбиуса, распадётся в сингулярности и соберётся обратно, а брат останется. Но правда была иной. Рейден старел.       Бессмертие и незыблемость во плоти медленно и неумолимо таяли, сменяясь серой сединой и гаснущим взглядом. И порой Фуджину становилось страшно.       Он не показывал своих сомнений, не поднимал эту тему, исправно навещал брата в его уединённом жилище на склоне горы, незримо подпитывал его силы, покуда мог. Рейден только отмахивался, давно смирившийся про себя с тем, что его земная юдоль споро закатывается в дым. И он, кажется, не был против.       Спорить с его решением не хотелось, да и они оба знали, что не было тогда иного выбора. Фуджину оставалось только кивать и соглашаться — выбора не было, да. Так уж получилось, да. Ну что же теперь говорить.       И они не говорили.       Вместо этого говорили о другом. Сейчас было довольно времени на разговоры, будто когда-то они и не делили вечность на двоих.       Фуджин приходил сюда, к дому на склоне горы, и всегда поднимался по узкой каменистой тропе, считая шаги. Он мог бы просто перенестись к знакомому порогу на воздушных потоках, но не делал этого, приходил сам, давая брату увидеть себя издалека.       Рейден выбрал уединение, и тут, в доме над долиной, он жил в покое и тишине, совершенно ни на что не жалуясь. Ему оказались не по душе города, тихие поселения в лесистых лощинах, монастыри, каждый из которых был бы раз видеть его гостем, наставником, настоятелем — кем угодно. Нет, всё это оказалось не по нему. И Фуджин не стал спорить. Вместо споров и уговоров помог найти подходящее место и поставить скромный небольшой дом для одного человека близ ледяного горного ручья. Склон, поросший лесом, глядел на север, возвышался над долиной, на дне которой раскинулся небольшой городок. И, кажется, место полностью устраивало бывшего бога грома.       — Ты каждый раз так говоришь, — отмахнулся Фуджин. С грохотом он скинул охапку дров в дровницу и отряхнулся от опилок, налипших на одежду. Подумав минуту, развернул тент, чтобы уберечь дрова от сырости. Он уже сейчас в незримых потоках ветра слышал запах дождя. С севера шёл грозовой фронт, но пока ещё он едва угадывался над линией горизонта тёмной полосой. Хлынет дождь, размоет тропу и пару дней окажется не уйти из дома на склоне. Благо, они уже сделали всё необходимое сегодня. Спустились в долину, продали заготовленные травы, закупили провизию на несколько недель впрок. Рейден торговался так, будто всю жизнь прожил на базарном ряду, и это успокаивало Фуджина. Старший брат, отдалённый от людей, всё же не сразу, но сумел прижиться, хоть и весьма по-своему.       Когда они возвращались, остановок пришлось делать намного больше, чем в прошлый раз. Рейден недовольно ворчал, отмахивался, но Фуджин понимал, что ему всё сложнее преодолевать путь в гору. Годы и впрямь брали своё.       Конечно, он мог бы забрать у Рейдена его часть ноши. Мог бы и просто небольшим усилием вознести обоих к самому порогу, но не стал этого делать. Для Рейдена при всём его смирении была как-то особенно болезненна теперь разница между ними, и Фуджин это понимал. Тяжело видеть то, что всегда было и твоим тоже, в руках кого-то другого. Это не было причиной обиды или злости, но Фуджин понимал чувства брата и не хотел лишний раз задевать его раны.       Внутри дома пахло сосновыми досками, травами, теплом, едва заметно пылью, хотя Фуджин готов был спорить, что даже если полезет в самый дальний угол с белой тряпкой, то ни пылинки не найдёт. Рейден отличался невероятной чистоплотностью, которая даже кошкам не снилась, и чуть ли не еженедельно промывал каждый закуток горячей водой со скипидаром. Тот, к слову, давно уже намертво въелся запахом в доски пола.       Фуджин отодвинул в сторону снятую обувь и прошёл вглубь дома, в затемнённую кухню, где очаг даже не успел остыть. Тёмный камень, из которого он был сложен, всё ещё дышал теплом, хотя из чёрного нутра уже выскребли золу и пепел — следы вчерашнего огня.       Он присел перед очагом на корточки и стал готовить его к растопке. В «домик» из тонких дров заложил сухой трут и заготовленную сухую щепу, та быстро схватилась огнём от спички, и вскоре очаг затеплился вновь. Минуту Фуджин смотрел на него и на то, как крепнущий огонь лижет металлическую решётку. Он стоял уже без малого двадцать лет. Две полновесные декады, которые пролетели в один миг. Фуджин помнил тот день, когда помогал брату закладывать первый камень, так отчётливо, будто это случилось вчера. Для богов время ведь и впрямь текло иначе.       Рейден всё ещё возился во дворе. Чутьё, хоть и притуплённое, не обманывало его, он ощущал близкую грозу костями, и сейчас, браня упрямую Козу, пытался загнать рогатую в загон. Та сопротивлялась. Учитывая, что хозяин и кормилец назвал козу Козой, Фуджин её понимал. Кроме неё здесь жили с десяток кур и Кошка. Да, именно Кошка. С её кличкой Рейден тоже не особенно задумывался. Раньше вместо неё был Кот. Жил с Рейденом почти двенадцать лет, седел, терял зубы и зрение. После смерти Кота, Рейден закопал тело под сосной в небольшом удалении. Расстроенный, но всё же воодушевлённый.       Жизнь, — сказал он тогда, — течёт по кругу. И ты, и я, — сказал он, — это знаем. Умер кот, родится котёнок. Умрёт человек — родится ребёнок. Через год, два, десять. Жизнь, как и время, терпеливы. Да, они терпеливы.       Он говорил так спокойно и в его словах была и мудрость, и здравый смысл. Им ли, бессмертным, не знать, как жизнь бежит по кругу?       Да, он так говорил. Но Кошку взял только год назад, говоря, что просто мыши обнаглели, хотя Фуджин сомневался, что хоть одна мышь поселилась бы здесь. Впрочем, с братом он не спорил.       Он поднялся и зажёг лампу, мягкий тёплый свет высветил кухню, загустил тени в углах. Фуджин по привычке осмотрелся. В любом другом доме, похожем на этот, ему было бы трудно развернуться или выпрямиться в полный рост, но не здесь. Дом хоть и был небольшим, но не тесным, построенным для одного человека, который редко принимает гостей.       «Как гроб — для одного», — подумал невольно Фуджин, но мысль эту быстро прогнал. Вместо этого скользнул взглядом по полкам, паре закрытых шкафчиков, столу, пучкам трав, развешанным на стенах. Как и всегда — аккуратно, вычищено чуть ли не до блеска, одно к одному. В упорядочивании Рейден находил некое спокойствие.       Брань и уговоры с улицы стихли — видимо, Коза сдалась. Упрямое животное всё равно уступало более упрямому Рейдену, и тот вскоре появился на пороге с ещё одной охапкой дров, которую оставил у очага. Стук поленьев разбудил Кошку, та выглянула из-за приоткрытой двери, посмотрела на двуногих зелёными глазами и снова скрылась, решив, видимо, что ничего интересного не происходит.       — Это животное упрямее осла, — ворчал Рейден, пока тщательно мыл руки в тазу. — То не загнать её, то не выгнать.       — Животные всегда похожи на хозяев, — не удержался от подколки Фуджин, и когда брат метнул на него суровый взгляд, только примирительно поднял руки. — Не горячись. Но ты знаешь, что я прав.       Рейден только тяжело вздохнул и на выскобленный стол положил широкую разделочную доску, а на неё — упитанную утиную тушку. Любезный торговец выпотрошил её заранее, а вот разделку оставил на усмотрение покупателя. Рейдену разделывать кого-то было не впервой. Однако эту мысль Фуджин прогнал тоже.       Ножом он орудовал молча и быстро. Время и привычка отточили каждое движение. Жилы и мышцы сдавались под натиском металла, а кости — под натиском ещё сильных рук. В этом было что-то знакомое, но Фуджин не позволял себе об этом думать. Он в целом был очень осторожен даже в мыслях, не позволяя себе углубляться в воспоминания и сожаления. Но всё-таки… всё-таки нет-нет, а всплывала мысль о том, что когда-то вот так же брат мог располосовать не только птичью тушку.       — Будет гроза, — наконец, заговорил Рейден. Нож уже стучал по доске, разделяя мясо на куски поменьше. Фуджин, сидящий напротив и мерно нарезающий овощи в стоящую рядом чашку, отозвался согласием.       — Будет. Думаю, через час грянет. Ветер становится холоднее. Но это не буря, просто гроза.       Рейден промолчал, и Фуджин, подняв глаза, посмотрел в его лицо. В желтоватом свете лампы он казался чуть моложе. Мягкое свечение немного сгладило морщины, но в его глазах, всё больше темнеющих, видна была усталость. Фуджин смотрел на него и его охватывало то самое странное чувство, когда самое знакомое кажется чужим, инаковым. Да, Рейден менялся, конечно, но не так, чтобы совсем не узнавать его. Однако в этот миг…       Фуджин выдохнул и ссыпал вытянутые жёлто-зелёные колечки молодого лука в чашку, к красной и оранжевой соломке сладкого перца и моркови. Нож отложил и поднялся, чтобы вместо слов подкинуть в очаг ещё дров и водрузить сверху потемневшую от огня широкую глубокую сковороду, в которых привычно готовили над открытым огнём.       Избегал ли он смотреть на брата сейчас?       Да. Если честно — да. То, что незримо повисло в воздухе, с каждым разом становилось всё осязаемей, ощутимей. Оно витало в воздухе, несказанные слова оседали едкой горечью на языке. Но Фуджин не знал, что сказать, и не был уверен, что вообще хочет этого разговора. Рейден, вероятно, не хочет тоже. Хотел бы — сказал бы прямо. Он никогда не испытывал недостатка в прямолинейности и не щадил чьих-то чувств. Жестокий и прямой — как удар молнии.       — Займись лучше чаем, — подошедший Рейден оттеснил брата от очага, вручив ему снятый с решётки железный чайник с потемневшими боками, и Фуджин не стал спорить. Он знал, где и что хранится, и потому действовал быстро, даже как-то автоматически, потому что мыслями был в своих тревогах, о которых не хотел говорить.       Позади раздалось шипение раскалённого масла и в воздухе раздался запах жарящегося мяса. Разделанная утка угодила на сковороду. Каждый занятый своим делом, оба брата молчали, и это не была тягостная тишина. В таких отношениях в конечном итоге учишься не только красноречиво и прямо говорить, но и молчать особым образом.       Из распахнутой входной двери повеяло прохладным ветром, неосторожный порыв пересёк порог, но истаял так же быстро, как ворвался. Оставив чай завариваться, Фуджин вышел из кухни и остановился на пороге дома. С севера шли тучи. Едва заметная тёмная полоска у горизонта разрослась до клубящегося свинцом и серебром вала, и тот уже накрыл верхушки дальних гор и половину долины внизу. Если бы Фуджин напряг зрение, то в мареве, которое лежало под тучами, увидел бы косые струи дождя.       Подумав, он спросил, не оборачиваясь:       — Посидим снаружи? Или просто у окна?       — Чай с дождевой водой? — Фуджин почти видел, как Рейден скривил губы. — Интересное сочетание, конечно, но не сегодня.       Спорить не было смысла. Фуджин закрыл дверь и отошёл к окну, подле которого стоял низкий стол. Конечно же, пустой, старательно оттёртый от пыли или мелких подтёков на гладкой столешнице. Раньше был пуст и широкий подоконник, но в последнее время на нём появилась чашка с плавающим в воде белым лотосом и стопка книг. Рядом обычно лежала довольная Кошка, да ещё и нагло выпивала воду из чашки, грозя бедному цветку обезвоживанием. Рейден журил её, но злиться на пушистое создание не выходило. Он и не злился, а Кошка, чувствуя настроение хозяина, нагло пользовалась его любовью.       Стопку книг Фуджин сдвинул в сторону, а столешницу обмахнул от пыли — просто на всякий случай, потому что едва ли нашёл бы на столе хотя бы пылинку. В доме стремительно темнело, и пришлось зажечь ещё одну лампу под самым потолком, заливая комнату желтоватым светом. Из стремительно густевшей полутьмы грозового вечера выступило скромное убранство комнаты — пара циновок у низкого стола, скамья вдоль стены, тумба с висящим над ней небольшим зеркалом. Фуджин поймал взглядом своё отражение и сразу же отвернулся. Приходя в этот дом, он усилием воли гасил божественный свет, живущий в его теле. Татуировка — просто фигурный шрам на плече, глаза — обычные, серые, с чёрными глубокими зрачками. Делал ли Фуджин это осознанно или нет — он и сам толком не знал.       Он подготовил стол быстро, сходил на кухню и вернулся с чайным подносом, и пока Рейден был занят, наполнил чашки. Серебристый дым взвился вверх, наполнил воздух травяным чайным духом, и в тот же миг дождь ударил по стеклу. Гроза пришла раньше, чем Фуджин ждал. Примчалась прямо-таки на крыльях и теперь щедро сыпала дождём. Сквозь подтёки на стекле он видел, как взвивается пыль там, где тяжело падают капли. Земля ещё не успела промокнуть вдоволь, но скоро утоптанный клочок пространства перед домом потемнел, жадно впитывая влагу.       С западного края небосвода ещё лилось рыжее тлеющее свечение, но закат быстро заволакивался грозой и солнце уходило на покой бесславно.       С кухни раздавался запах пищи, Фуджин втянул его носом и повернулся, чтобы увидеть, как свет очага очерчивает братову фигуру таким же закатным рыжим.       Кто-то фыркнул бы презрительно. Ха, бывший воин, заделавшийся кухаркой. Фыркнул бы — и остался без зубов в тот же миг. Их пришлось бы долго выплёвывать с кровью и слюной, а потом учиться есть, как младенец.       Воин должен уметь что-то большее, чем просто бряцать оружием.       Глядя на брата сейчас, Фуджин невольно вспоминал далёкое дикое время, которое было ещё до того, как построили Небесный Храм. Боги не нуждались во сне и пище, но в маленьких телесных радостях было что-то притягательное.       Фигура брата, казалось, миг стала облачена в потёртый годами доспех. Вокруг вдруг встала не маленькая кухня неприметного дома на склоне горы, а ночной лес. Очаг стал костром, запах мяса смешался с запахами дыма и земли. То было простое время. Такое славное, такое далёкое.       Наваждение прошло. А Фуджину в который раз стало горько и смешно от того, как иронично сложилась судьба. Это он тянутся к смертным, смаковал сон, плотские радости и привязанности, мимолётность жизни и юности. А Рейден всегда был более возвышенным, далёким, бесстрастным к мирскому. В итоге же именно ему, Рейдену, и выпала смертная доля, которой он никогда не желал.       Смешно, подумал Фуджин. И горько.       — Выглядишь мрачнее, чем гроза, — привёл его в себя голос Рейдена, и богу ветра пришлось моргнуть, чтобы прийти в себя. Рейден, видя это, только беззлобно посмеялся. В его смехе тонкий слух улавливал старческое скрипение.       — Не бери в голову, — отмахнулся Фуджин и вслед за братом занял место у стола.       Они молча сделали по глотку и каждый замолчал о чём-то своём, глядя на то, как хлещет дождь. Красноватая молния блеснула в вышине, на миг залив всё белёсым острым светом; гром грянул секундой позже. Гроза набирала силу.       Фуджин боялся посмотреть на брата. Посмотреть — и увидеть горькую тоску в глазах, какую уже видел. В такие моменты он готов был всё отдать, только бы вернуть Рейдену то, что он утерял. Для бога его божественность не просто сила. Больше, чем сила. Это почти жизнь, вечность, образ мыслей, само существо, сама суть!..       Во имя Старших Богов!.. Нет. К чёрту Старших Богов. Пусть хоть сидят на своих престолах, хоть в бездну провалятся. Всё равно ни вреда от них, ни пользы.       Рейден осторожно коснулся его руки, и Фуджин вздрогнул. В растерянности повернулся, чтобы в чужих глазах увидеть тревогу и… на самом деле понимание. Они знали друг друга слишком долго, чтобы пытаться что-то утаить.       Он мог бы спросить всё, что угодно. Мог отругать, мог утешить, мог сказать что-то мудрое, что Фуджин понимал бы умом, но не сердцем. Однако Рейден сказал иное. Улыбнувшись уголком губ, он вдруг проговорил:       — Я помню день, когда увидел тебя с этим лицом впервые. Я тогда понимал, кто ты и что ты для меня. И я рад, что все эти столетия ты был моим братом.       Могло ли быть иначе, хотел спросить Фуджин, но не спросил, потому что знал — могло. Они могли бы найти друг в друге врагов и сражаться, пока не падёт один или оба. Вместо этого они — братья ближе, чем просто кровные, — стали братьями навек. И ни разу, наверное, за все столетия о том не жалели.       — Ты нечасто говоришь такие вещи, — только и смог ответить Фуджин. Слов у него при всём красноречии не находилось.       — Я думаю, что говорил это недостаточно.       И замолчал.       Снова грянул гром, и внутри себя Фуджин похолодел. Не от грома, совсем нет. Ему ли было бояться небесной стихии? Его пугали слова Рейдена. Слишком уж они походили на прощание. Он ждал продолжения, но вместо этого брат только сделал глоток из своей чашки и склонил набок голову.       — Зря ты прячешь свет, брат. Какой бы облик ты не принял, я всегда буду знать, кто ты. Дай мне снова тебя увидеть. Без вот этого, — Рейден сделал неопределённый жест, указывая на глаза, и Фуджин только выдохнул. Значит, всё и без того ясно? Что ж, он понимал.       И он подчинился. Свет, дремлющий в божественном благословлённом теле, разлился по венам, наполнил шрамы-татуировки, залился в зрачки, вытесняя черноту и серость. Рейден фыркнул.       — Так-то лучше. А то всё ходишь вокруг да около, мои чувства щадишь. Я смирился, Фуджин.       «Я не смирился!», — хотелось крикнуть ему, но он промолчал. Время тяжёлого разговора настало, а Фуджин не был к нему готов.       Стелясь тенью над полом, к столу проскользнула Кошка. Бог ветра рад был отвлечься на неё, а та, муркнув, забралась на колени к хозяину и потёрлась об его руку шеей, как это всегда делал покойный Кот. Рейден погладил её за ушами, а потом вернулся взглядом к брату. Тот молчал.       — Жизнь бежит по кругу, — проговорил Рейден, понимая, что ни слова из младшего брата не вытянет. — Мы с тобой это знаем. И я готов к тому, чтобы войти в круговорот жизни. Умрёт старик — родится ребёнок. Меня постигнет эта судьба, Фуджин. Мы и это знаем. И когда это произойдёт, если будет надобность, стань моим наставником в новой жизни. Если так случится… ты согласишься стать для нового меня старшим братом?       Фуджин молчал. Круг жизни, колесо сансары — как ни назови, а суть одна. Жизнь бежала, текла, стелилась по кругу. Оборот колоссального колеса мог бы занять и столетия, но у Фуджина была вечность.       Он поднял глаза и посмотрел на Рейдена прямо.       — Я буду самым лучшим. Обещаю тебе.