Долорес-Её Святейшество

Изъяны. С тех пор как я пришла в монастырь, я стала пугаться себя. Я становилась чрезмерно набожной под влиянием общины, мой прошлый характер и личность исчезали. Из тщеславной принцессы , слуги которой считали желания законом, в бесправную и уповающую только на милость Господа. Но в моём сердце мне всё-таки буйствовала эта аристократичность и бунтарство, хотя внешне я была отречённой от всего мирского. Я казалась совершенным образцом послушницы. Меня хвалили настоятельница и сестры, пациенты лежавшие в госпитале при монастыре. Они с улыбкой на лице льстили мне ,говоря что я хорошая сестра, хотя в глубине себя я находила лишь актрису. Мои мысли были не о Боге, я всего лишь играла эту роль совершенства, и всегда корила себя , если не следовала этому образу. В день обетов нас вырядили Божьими невестами и заставляли приносить клятвы , как будто перед алтарем, но в отличии от свадьбы за мной стояли сотни других невест. Нас спросил отец , делаем мы это с доброй волью ? Я закричала с полной горестью и слезящимися глазами, «Нет!». На меня с полным ужасом посмотрела настоятельница и старшие сестры. Другие же, закрывали глаза и предавались молитве. Послушницы от шока перешёптывались, говоря глазами « Что она здесь делает?» Духовник смотря на меня, ещё раз переспросил. —Вы готовы принять обет, сестра? На что я попыталась сбежать, но меня перехватили сестры и понесли под руки. Помогая ногами замедлить их ход, у меня не получилось и меня уже придерживали за ноги. Меня быстро поставили перед священником на колени, только уже за этим пристально наблюдала настоятельница и шептала угрозы мне на ухо. — Я тебя выставлю из монастыря и тогда пойдешь на фронт, ты поняла меня? — она тихо молвила , но с таким ужасающим и принудительным тоном что мне оставалось только послушаться её. —Да, я готова принять обет. —дрожащим голосом вымолвила, упиваясь слезами. — Потянув за рукава платья, меня повели стричь. Я рыпалась, я готова была сбежать из Империи, это все равно лучше жизни затворницы. Так я и дала свои первые обеты в качестве послушницы. Если я хотела бы остаться в Империи, то такова была моя юдоль в качестве святой: остаться в монастырском госпитале до конца своей жизни. Я как-то устраивала побеги ночью, но на меня сразу доносили сестры, видя меня лазающую по стенам обители. Зашло до такого, что мою келью запирали на ночь, а окна заколачивали досками. Пыталась наложить на себя руки — наказывали чтением Аве Марии* оставляя в алтарной на всю ночь. Все мои попытки были сбежать были тщетны, и за каждый проступок я несла наказание. Аве Марии —католическая молитва к Деве Марии Монастырь находился на юге Империи и пренадлежал ордену Святой Девы Милосердия, на краю города Брондольм. Вокруг обители были лесостепи и просторные луга, что наполняло местность неким мирским одиночеством. Недалеко от монастыря находилась река. В двух часах езды можно было добраться до города. Чтобы попасть к воротам, нужно было пройти по тропинке, ведущую в небольшой лес. Необходимо самому было добираться до монастыря, экипажи у входа не останавливались. Монастырь отличался при входе белокаменными стенами и сверкающей часовней. Попадая в храм, можно было увидеть перегородку отделяющую хор и пресвитерий. За хором были скамейки для прихожан, мирян и родственников монахинь. В хоре также стояли скамьи для уставших сестер. В центре зала, находился алтарь с распятием перед которым происходили мессы и служения. Проходя дальше по клуатру, белые колонны окружали внутренний сад. Сад являлся и хозяйственным местом, где был курятник и колодец. Далее следовал умывальник, где обычно в четверг в качестве наставлений от настоятельницы или старших сестер мы омывали и целовали им ноги. Пройдя чуть дальше , можно найти комнату для разговоров , где через перегородку могли навешать сестер родственники. Из клуатра можно было выйти на второй этаж где находились кельи, комнаты для монахинь и послушниц. Кельи были скромными комнатами, они не были излишне обставлены убранством. В келье была кровать , а рядом находился сундук где мы могли складавать вещи. Рядом с кроватью стояла тумба с тазом и кувшином, с помощью которого мы омывались. В центре кельи стоял письменный стол на него не разрешалось что либо ставить. Комнату мы были обязанны были убирать и ухаживать за ней. В келье обычно весело распятие обычно над кроватью перед которым мы могли исповедаться и помолиться. Мы не могли хранить вещи из нашего прошлого, но я все равно хранила под половицей пола стопку писем которые братья мне присылали раньше тайно в монастырь, так я хранила воспоминания о них. В трапезной сестры ели, а также это был некий ритуал. Сначала мы перед едой читали молитвы, в это время монахини могли совершать наложенные настоятельницей епитимьи. То есть сёстры ложились в полный поклон перед матушкой , разводя руки в стороны. Этот поклон напоминал позу Христа, мы поклонялись так перед настоятельницей, клириком во время принятий обетов, и перед алтарем, а также во время служений. Также настоятельница назначала службу, наказания и сёстры исповедовались за свои проступки перед едой. Мы просыпались сначала в середине ночи и собирались на бдение в хор. Сестра обычно проходила по всему второму этажу где находились кельи, и звенела небольшим колоколом, призывающий нас на службу. Я омывалась в тазу, а потом собиралась на службу. Как и все сёстры я носила привычку, монашеское одеяние. Сначала я надевала тунику, свободное белое платье из саржевой ткани со складками на шее и драпировкой до земли, иногда я её подкалывала сзади чтобы легче было работать. Засим ,поверх туники был наплечник . Это своеобразный длинный фартук, наполненный символизмом. Он свисал тканью до земли и отличался в зависимости от ордена в котором состоит сестра. В моем случае, я состояла в ордене Святой Девы милосердия и наплечник был небесно-голубого оттенка. Затягивалось всё это поясом с чётками, и завершалось всё подвеской с серебрянным крестом на груди. На голову надевалась «причёска,» хлопчато-бумажный головной убор , закрывающий уши , щеки и шею. И чепец покрывался вуалью , он варьировался цветом для сестер: монахини давшие обеты носили чёрные вуали, а послушницы пока не числившиеся в монахини носили белые. Наряжались мы без зеркала, это было неким знаком тщеславия в монастырях. Так что наше единственное зеркало было глазами другой сестры. Даже отражения воды, окон нужно было остерегаться. Послушницы только прибывшие в монастырь, пользовались помощью сестер пока сами не наловчаться надевать на себя привычку. Потом мы шли в хор, там мы проводили мессу. Раз в две недели, мы исповедовались игуменье в совершенных грехах или проступках. Настоятельница на ответ давала исправительные работы, наставляла читать дополнительные молитвы или страницы Евангеля, все зависило от совершенного деяния. Так же нам давали записные книжечки где мы ежедневно записывали наши проступки. Например: Заговорила с сестрой во время службы, нарушила Великую тишину, не была почтительна к настоятельнице и так далее. После трапезы мы обычно идём в мастерскую или трудится. Мастерская из себя представляла комнату с четырьмя длинными столами, где хранились пренадлежности для шитья и другие инструменты. В мастерской все либо подшивали привычки, либо что-то вязали. Всё это сопровождалось чтением одной сестры стихов из Евангеля либо других писаний или сборников историй Святых. Либо сёстры шли во внутренний дворик и рубили двора, или убирали, мыли полы либо стирали одежды. В одиннадцать часов мы шли на службу, а после этого наставал долгожданный отдых. Сестры читали индивидуальные молитвы в это время в своих кельях. После службы уже двенадцати часов, мы работали в саду. Надевая фартуки поверх привычки, мы сражались с сорняками на грядке. Помню я всегда прогуливала это мероприятия, пока настоятельница не наказала мне соблюдать пост два дня подряд… Следовала засим вечерня, где меня клонило в сон. Один раз я заснула на плече послушницы, мне сделали выговор и потребовали с меня триста молитв Иссусу всю ночь без сна.. Вечером на трапезе мы питались легкими блюдами, если не было поста. За этим шла повечерие или ночная молитва на языке санситас вместо латинского. Затем наступает особое время, Великая Тишина которое длится до следующего дня. В это время мы обязаны молчать, либо получишь выговор. Заместо разговоров сестры читали или молились в своих кельях. После всего, мы отходили ко сну . В качестве пижам мы надевали хлопковые сорочки.. И некоторые сестры использовали хлыст перед сном и утром, который давала настоятельница для самостоятельных наказаний. Хлыст по мнению монахинь, учил смирению и терпимости. Матушка не раз наносила мне увечья за плохое поведение хлыстом. Так же мне запрещали на травмы использовать дар целения, связывая руки. Меня надоумили до такого состояния , что в качестве самоистязания я целенаправлено била себя хлестом , а именно оба плеча где у меня до сих пор остались отметины. В итоге я прожила два года так в роли послушницы. . Этот дом был местом не отрешенности от мирской жизни, а адом на земле где игуменья Бовуар, именуемая матушкой была заменой сатаны. Наказания меня может быть научили смирению из-за страха последствий, но оставили на моей душе травму не соизмеримую не с чем другим. После первого года проживания в монастыре, я притерпелась и следовала всем уставам монастыря, и даже стала идеалом для других. Но в моём сердце до сих пор оставалась огромная скорбь по прошлой жизни. Мысль что я не увижу как уходят мои близкие , ужасала меня. Жизнь в терпимости и притворном целомудрии разрушала меня , и ставила в уничижительное положение. Моя жизнь, к лучшему исходу, не продлилась в монастыре.