Весной даже сапог сапогу шепчет на ушко что-то нежное.
Алмаз смотрел на распластавшегося по полу Артемия приоткрыв от удивления рот. — Когда ты собирался сказать, что в сорок лет умеешь в шпагаты? — Сорок один, — поправил. — Почти. Завидно? Рот закрылся, Алмаз заметно погрустнел. Дело не в возрасте и не в физической подготовке. Расстроила мелочь — не знал, что Арт уже давно ходит в студию растяжки и может выгибаться руками и ногами не хуже молодых девчонок из любительской секции гимнастики. We don't talk anymore, как поётся в песне. И прочее, прочее, прочее. Февраль — чистилище, выворачивающее каждого наизнанку. Всё хочется думать о плохом и том, как до смерти заебала зима. Ветра, холода, грязный снег в состоянии чавкающей слякоти или подлой ледяной корки, вынуждающей перемещаться пингвиньими шагами в страхе наебнуться где-то посреди пешеходного перехода. В лучшем случае соберёшь синяки, в худшем — не захочешь вставать вообще. Это такая рулетка: или задавите, или надо скорее домой, а то жопа отморозится. Да, сама по себе. Проверив наличие новых уведомлений в шторке iPhone, Алмаз вздохнул разочарованно. Оператор предупреждал о непогоде. Мирон молчал уже третьи сутки. Алмаз работал с утками. Ха. (Если что, утки в оформлении сайта — идея заказчика.) Артемий внимательно следил за переменами в чужом лице. — Не пишет? — Тема шпагатов себя исчерпала. — Это всё зима злоебучая. Помиритесь. Дело было не в шпагатах. Даже не в Артемии. Алмаз отложил телефон. С экрана MacBook на них глядел улыбчивый и лохматый Толя, давно готовый продолжать семейный киносеанс по видеосвязи — прямое включение из Москвы. Этот «спецагент» умудрился где-то надыбать лицензионную версию Дедпула с озвучкой, премьера которого состоялась дня два назад. Даже torrent ещё не успел обзавестись хорошим качеством. И пока Райан Рейнольдс в красном кожаном костюме резал плохих парней, Алмаз даже расслабился. Лучше терапию сложно было придумать. Под конец тянуло расплакаться (как связаны такие настоящие чувства персонажей и чёрный юмор?), а при взгляде на горящие, даже через камеру, глаза Толи, в голове играла «Нежность» — от Макsим. Артемий отвечал тем же. Алмаз вышел на балкон, только бы не травить душу, наблюдая чужое счастье со стороны, и впервые за долгое время достал из заначки сигарету, но так её и не закурил. Тома предлагала позвонить самому, написать. Но проблема в том, что последний раз очередь закончилась на Мироне. Эстафету первого шага он так и не передал. А договоренности — это важное. Не стоит относиться к ним наплевательски. — Что за детский сад, Маз? Но ведь чужая душа — потёмки. И преуменьшение чьих-то заморочек — как-то не по-дружески. Алмаз этого не сказал и просто пожал плечами. Тамара никогда не желает ему зла, просто порой, она знает, её лучший друг способен раздуть из микроба целого мамонта. В конце февраля Толя приезжает лично, Алмаз старается всеми силами отказаться от чужого гостеприимства, активно предлагающего провести время вместе и отвлечься. Смотреть на то, как Толя засыпает Артемия комплиментами и выполняет даже самые глупые его желания — не противно, но ощутимо больно. И завидно. Такой… белой завистью, когда и рад, и всё равно в кой-то мере несчастен сам по себе. Однако, от совместного похода на тюменские источники за чужой счёт отказаться не получается. Толя арендует им отдельный бассейн с комнатамм отдыха, и говорит, чтобы они с Артемием ни в чём себе не отказывали. Щедрость лезет из всех щелей, и когда Алмаз делится этим с Тамарой, та ехидно замечает, что утверждение про охуенных мужиков геев или женатиков всё-таки правда (мол, они такие охуенные либо уже окольцованы, либо геи). Другие предпочитают тратиться на розочку в целлофане или обед в бургерной (повезёт если счёт не пополам) и после, при неблагоприятном для них исходе, требовать подарки назад — возмещение ущерба. И тут либо два пальца в рот, либо один средний — в зале суда, когда решение принимается в пользу здравого смысла. Персонал, конечно, многозначительно косится на их странную троицу, но приветливо улыбается, когда Толя достаёт безлимитную карточку и платит за дорогую еду и выпивку. Двойные стандарты, все дела. Люди хотят зарабатывать, даже если деньги им предлагает кто-то, кто не вписывается в их представление идеального мира. Толя делает много фотографий Артемия, не смущается его целовать и обнимать за плечи, кормить с рук и с любовью подтрунивать над возрастом, а потом доказывать, что всё это шутки, потому что Арт в свои сорок с хвостиком выглядит лучше, чем Толя на десять лет его младше. Алмаз фотографирует их со стороны, записывает на видео и наблюдает, наблюдает, наблюдает. Снова немного завидует. Но больше, конечно, радуется. — Шо там с мироновским? Думал, мы здесь будем по парам, а ты в итоге один киснешь, — интересуется Толя, когда Арт куда-то девается из вида. — И в инстах от него весточек новых нет. — Не знаю. — Это как так? — спрашивает, будто сам о каждом шаге Арта знает заранее. И подобная халатность для него непонятна. А может быть, так оно и есть. — Вы шо, поссорились? — Хз, — многозначительно. — Так, — Толя раскидывает свои длинные колени, упирает в них острые локти, сцепляет ладони в замок и устремляет на Алмаза немного выпученный, внимательный взгляд. — Рассказывай. Позднее Алмаз не сможет понять, что именно послужило причиной его многословности. Так редко бывает, но плотину прорывает. В какой-то момент Алмаз находит себя рыдающим в голое и тёплое плечо Толи, а тот ласково гладит его по волосам. Сколько успел рассказать? Трудно представить, но с Толей получается проще даже, чем с Артемием. Правило разговора по душам с незнакомцем, хотя Толя таковым не является — как правило буравчика — у всех на слуху. — Малой, ты пойми, надо ли оно, шобы так убиваться. Говори всегда прямо. С ним, но главное с собой. Я вот недавно понял такое, шо надо уходить, если тебе человек жмёт. Я же большой, часто голову в плечи, шобы пройти можно было. Вот, когда такое человека касается, пора валить. — Но мне… хорошо. С ним. Без него плохо. Но и долго с ним тоже плохо. И я не всегда понимаю, где правда, а где он из вежливости меня обнимает. — Батюшки, как у тебя в голове насрано. — Спасибо. — Без обид. Но по мне, стоит просто позвонить. Или написать. Ничего плохого и сложного. Толя был прав. Он был прав как и все остальные. В голове бардак, заёб без причины и следствие — плохое настроение без возможности перезагрузки. Ничего нового из этого разговора Алмаз не вынес. Зато в понедельник, едва просохший после источников стоял на вокзале Екатеринбурга и безосновательно искал Мирона в толпе встречающих. Конечно, его там не было, а февральский ветер забирался под куртку и отмораживал костяшки пальцев — потом кожа превратится в сухой пергамент и будет неприятно шелушиться. — Антон, заберёшь меня с вокзала? — кутаясь в тонкую парку, Алмаз наблюдал за вонючим пьяницей напротив. Зал ожидания здесь заслуживал усиленных проверок и своевременной уборки. Алмаз заслуживал медаль за трусость. — Ты чего там забыл, Алмазик? — удивлённо спросил, чем-то шурша у динамика. — Приехал. Соскучился. — Буду минут через двадцать. Позвоню. — И сбросил. Без лишних слов. За тем, печально мигнув экраном, iPhone выключился, отказавшись продолжать работать. Алмаз попытался растереть кожу на руках, но та больше напоминала ледяную корку. Выдохнув клубок молочного пара, оставалось расплакаться. Зима злоебучая. Алмаз даже не сказал Артемию, куда навострил лыжи так рано утром. Кто его здесь найдёт? Время такое тянучее-трескучее-вонючее. И скорее бы весна, ведь она всегда обещает спасти всех. Всплывёт грязь, город пополнится сумасшедшими людьми и влюблёнными кошками. А пока февраль морозит пальцы, хочется быть с кем-то и ныть о несправедливости удаления от линии экватора. Но потом обязательно говорить, что здесь лучше, что трава зеленее здесь — до новой зимы и грязной слякоти. — Куколка? — спрашивает осторожно совсем не Антон. Предатель. Подлый друг, думающий, что так будет лучше. На глазах ожидающих и бездомных хочется снова разрыдаться на чужом плече. — Замёрз? — Большие глаза, беспокойные, какие-то особенные, пусть и самые обычные. Мирон садится рядом, приобнимает за плечо, сразу становится жарко. Ледяная корка тает. — Почему не позвонил? — Телефон сел, — даже не соврал. — Пойдём. Алмаз идёт. Так мама тащит тебя за руку через толпу и держит крепко, боясь потерять. А ты брыкаешься и ноешь: «Ну ма-ам». Стыдно почему-то. Хотя именно в тот момент ты не один. Но ты это не ценишь. Мирон больше и сильнее хрупкой Жени, которую Алмаз ещё в свои тринадцать обогнал в росте. Подобное сравнение — не просто. Когда до Мирона таскали за руку, чтобы трахнуть быстро — это не про маму, но про одиночество. Мирон — другое? Так страшно. Метель задувает, прогнозирует простуду, отит. Мирон прогнозирует тепло. Синоптики же часто ошибаются. В G-Wagen пахнет коричными палочками и елью, кресло подогревает, а ремень безопасности застёгивается сам собой. Мирон молчит, и в этом молчании слишком много слов. В молочно-снежной дымке подсвечивается вывеска отеля. Но Мирон везёт их домой. — Будем играть в молчанку? — Ты в этом преуспел. Мирон шумно делает вдох-выдох. Считай — до ста (л). — Сложно было самому позвонить или написать? — Мы договаривались… — Алмаз! Это детский сад. То, что ты говоришь сейчас. Мы взрослые люди, так давай по взрослому поступать, а не перекладывать ответственность. Я не звонил, потому что времени не было. Да, я в этом не прав. Вопрос приоритетов. Но ведь и ты даже не написал. Это сложно? Меньше недели, а страданий, будто вечность не виделись. — Останови машину. — Нет. Мы договорим. Здесь. А потом пойдём домой и отогреем тебя. — Я люблю тебя, — самое неправильное. Грудная клетка настежь. Глаза мокрые. И ты беззащитнее любого младенца. Взрослый без заросшего родничка в области межреберья. Мирон теряется, меняется в лице. Не ждал. Это удар в солнечное сплетение без кулака и ножа. Достаточно слов? Так хочется разделить это помешательство, чтобы не сойти с ума под аккорды февральских морозов и хруст гололёда. Все эти чувства — пальто, которое сносилось до дыр, вытерлось в локтях, пошло катышками, а всё равно жалко так. Не выкинуть, не забыть, ведь купили его недавно совсем. Перепады настроения — недоверие самому себе. Алмаз ужасно запутался, усложнил простое, возвёл в бесконечную степень и страдает будто над последним вопросом главного жизненного экзамена в билете без номера. Машина мигает аварийками на обочине. Часы тикают в режиме таймера — обратный отсчёт. Мирон делился этим проще, будто не вынашивал в себе сутками, в которых больше двадцати четырёх часов. Но так только кажется, конечно. Нельзя сравнивать и говорить: кому проще, а кому — нет. Никогда не угадаешь, не сравнишь. А глаза напротив всё такие же другие и особенные. Мирон тянет руку, Алмаз подаётся навстречу и целует. Оба вздрагивают от неожиданности. Всё ещё не привыкли.***
В горячей ванной шипит содовая бомбочка, за ней расплывается след по цветам радуги, Мирон добавляет пены и командует Алмазу забираться в долгожданный жар. Его прежде укутали в плед, раздели до трусов и организовали какой-то чай из коробки с листьями малины. Алмаза уже от этого развезло. В ванне он расплылся бензиновой каплей. Мирон сел рядом на пол, удобно устроился в высоком ворсе мягкого белоснежного ковра. От откровенной обнажёнки целомудренно отводил взгляд. А потом спросил: — Куколка, почему у нас так? — Как? — Сложно. У меня так не было никогда. — Может быть, в этом и суть? Так никогда не было. Глаза у Мирона тоже бензиновые. Какой-то перелив в крапинку и чёрная точка в центре. Стыдно признать, что сейчас первый раз, когда Алмаз пытается этот цвет разобрать на состовляющие. — Суть в усложнении? Давай не будем вопросом на вопрос. Алмаз, я тоже тебя люблю. Это не пустословие. Может быть, я произвожу не самое хорошее впечатление. Но это не так. Как мне ещё доказать? — Без перегиба, звучит не жалостливо — отчаянно. Алмаз знает, что он хочет, но боится верить. — Я и сам не знаю. Всё, что тебя касается пугает меня. Мне кажется… мы будто в мыльном пузыре. Он красивый, но стоит его коснуться, и мыло попадёт в глаза, будет щипать, всё покраснеет… «Всё, что меня касается…» — А мы будем пузырём от шампуня без слёз, — Мирон облокотился о бортик ванной и упёрся подбородком в сложенные руки. Светлые его волосы забавно взъерошились от шапки и очевидно требовали стрижки. — Для взрослых такие не производят. — Алмаз грустно улыбнулся. — Поэтому у взрослых всё так сложно, — фыркнул Мирон. Зачерпнув пены, он сдул её в лицо Алмазу, а тот безучастно отвернулся, закрыв глаза. — И что ты предлагаешь? — Рука вернулась на бортик, Алмаз открыл глаза и снова встретился с чужим уже серьёзным взглядом. — Переехать в другую страну, обвенчаться где-то в Вегасе? Это больше подходит Артемию и Толе. Два хипстера под сраку лет и всё такое прочее. Разве для подтверждения любви недостаточно слов и желания быть рядом? Алмаз поддаётся инстинкту сжаться в комочек и подтягивает колени к груди. Кажется, вода начинает остывать. Вместе с ней проходит и неповторимое чувство нежности в груди — гордая кошка, которая ластится лишь тогда, когда хочется ей самой. Выразить словами подобное… очень трудно. — А что будет потом? Сейчас ты говоришь, что любишь. А потом? Мирон Мироныч скажет тебе вить гнездо с очередной дочкой какой-то важной шишки. Я не забыл, что ты сказал мне. И я не глупый, чтобы не сложить одно с другим. Выбор ты сделаешь не в мою пользу. Это понятно. Она будет твоей женой, а я любовником, которого ты прячешь на съёмной хате? И ты будешь делать с ней детей, а после приходить ко мне и говорить о любви? Мирон, я так не хочу. — Зачем ты думаешь так далеко? — Да потому, что я устал жить одним днём! — Забывшись, Алмаз подскочил в ванной. Чудом не упал, не разбил голову. Мыльная пена не превратила его Венеру Боттичелли, но со сценой из какого-то фильма с Кирой Найтли он вполне мог посоперничать. Молчание прерывалось звуком падающих капель воды и шороха пены. Мирон запрокинул голову, приоткрыв рот. Провокационно — не поспоришь. Поздно прикрывать срамные места руками, да и странно — так много между ними было, чтобы стесняться. Мирону никто не запрещает нагло пялиться на обнажённое тело перед ним, но он почему-то смотрит Алмазу в глаза. Бензин и чернота. Отросшие волосы тёмными кольцами липнут к щекам Алмаза. Дышать трудно, но причина тому не густой пар и духота. Грудь сдавливают рёбра, руки поддаются внутренней дрожи. Тело подводит, выводит из пены на чистую воду, и это ничем сейчас не скрыть. Мирон медленно поднимается, они становятся одного роста — с Алмазом фора высоты ванной. Вдруг так стыдно, неловко, но если бы Алмаза спросили о возможности исправить что-то в его поступках, чтобы сейчас не оказаться здесь — он бы отказался. Что исправлять? — Мы видимся слишком редко, чтобы обсуждать сейчас будущее, которое может никогда не настать. — Он говорит тихо, гипнотизирует, и Алмаз чувствует себя одной из шлюх, которых видел рядом с Мироном в его Instagram. Без обид, ведь речь даже не про половую принадлежность тех, кто готов лезть в чужие штаны за деньги. Или даже за одно упоминание в сети… — Мне не нравятся другие мужчины, но когда я смотрю на тебя, то хочу взять свой член и трахнуть тебя так глубоко, чтобы внизу живота всё натянулось. Это возможно, физиология позволяет, да и ты у нас тростиночка. Но я не могу. Потому что люблю тебя. Потому что мы оба должны этого хотеть. Но мы продолжаем закрывать глаза на белого медведя в комнате. А потом дрочить тайком друг от друга. — Хмыкнув Мирон всё-таки опустил взгляд вниз, но быстро вернул его и лукаво добавил: — Можешь обманывать меня, но тебе самому не надоело? Дверь ванной комнаты хлопнула слишком громко. Алмазу показалось, что только с этим хлопком (взрывом, без цензуры) он снова вспомнил такую базовую функцию тела — дыхание. У него уже были панические атаки, но сейчас это было что-то вроде того и всё равно другое. Живот сводит не болью, но лучше бы его крутило несварением или похмельем, конечно, чем желанием прижимало к низу живота напрягшийся от одних лишь чужих слов член. Тчк. Где-то снаружи немного погодя хлопнула, закрылась ещё и дверь квартиры. Всё стихло, кроме бешеного сердца в груди Алмаза. Никакой это не ромком. Вас обманули. В жанрах должна быть драма и боязнь собственных чувств. Но без обмана читать не интересно? Прорыдавшись и выбравшись из ванны, Алмаз находит в шкафу с одеждой большой белый халат и кутается в него, с наслаждением вдыхая чужой запах тела. Так лучше, чем запах порошка — так кажется, что его обнимает Мирон. На мягком матрасе всё постельное бельё тоже пахнет как надо. Уют — не всегда про запах чистоты. Снова хочется плакать. Мирон говорил про «мне не нравятся другие мужчины», а Алмаз думал о том, что никакой он сам не мужчина. Жалкое подобие — перепуганный жизнью слабак. Всё замечающий чужие соринки в глазах, без претензий на личные брёвна. Искал нормальных отношений? Предъявлял за повадки мартовских котов? Обижался на обман? А сам? Блядки были не только у Артемия, типа «Питер-Москва-Питер». И вся эта херня про яблочко от яблони касается не только кровных родственников. Вот только Артемий смог себя пережить, а Алмаз так и остался тем, кто после пьянки стесняется смотреть proof снятые на камеру собственного iPhone. Сколько он стёр воспоминаний! Только интернет ничего не забывает, и аккаунт во «ВКонтакте» удалён не просто так! Близкие любят его любым и готовы оправдать даже самые чёрные пятна прошлого. А сам он не готов. И всё это неверие Мирону — на самом деле, неверие себе. Искать и ненавидеть в людях свои черты — бессознательный процесс. На этой мысли Алмаз теряет нить размышлений и проваливается в сон, будто Алиса — в кроличью нору.***
Во сне по волосам ласково гладила Женя, она рассказывала сказки на татарском, и Алмаз не мог разобрать ни одну из них. Даже Артемий знал наполовину родной язык Алмаза лучше, чем сам Алмаз. Об этом впервые жалелось так. Вдруг именно в этих сказках есть разгадки на вопросы, которые некому задать? Проснулся Алмаз с головной болью и распухшими от слёз глазами. Во сне не мог успокоиться. Мама не спасла от грусти, Арт только больше обругал. Они были как ангел и демон на плечах, но даже у демона было больше совести, чем у сновидящего. Иронично. В квартире Мирона было тихо. И это было отличным знаком, чтобы Алмазу тихо уйти, чтобы больше не возвращаться. Мирон ведь именно поэтому оставил его — иллюзия выбора. Алмаз снова выбирает неправильно… — Если ты собираешься уйти, то больше не возвращайся, — заключил хозяин квартиры, перепугав своего гостя до усрачки. Спасибо, штаны менять не надо, но без панички точно не обойдётся. — Я думал, что мы распределили роли. Что на мне все косяки и ссыкунство. А в итоге этим занимаешься ты. Давай распределять заново, чтобы всё было честно и ожидаемо. Что говорить? Парад несмешных punchline закончился здесь и сейчас. Как был — в чужом халате, с гнездом на голове — Алмаз замер в коридоре спиной к кухне. На кухне как раз и обосновался Мирон. Умудрился не шуметь, ничем себя не выдал. В красках раннего утра, в синих тонах прохлады — какая-то фигура справедливости или возмездия. Медленно обернувшись, снова замер. Олень без света фар. Конь Юлий бы сказал: «Ой дура-ак», — и схватился за голову. Всё это мракобесие с кроликами, которые спешат в никуда и тянут в свою нору малолетних девочек началось вновь. Со сна трудно соображать, винтики скрипят, но крутятся шестерёнки. Забудьте. Перед сном мы всегда думаем одно, а утром просыпаемся другими человеками. И уж кто кого мудрее — загадка мироздания. — А что будем делать с твоей невестой? — Получилось хуже, чем планировал. Поэтому и возмездие принял с пониманием, даже не дёрнулся. Мирон впечатал его в стену, прижался сам. Душу выбило на раз. И пока Алмаз хватал ртом воздух, ему перекрыли и этот способ снятия стресса. Мирон не целовал, а будто был на грани того, чтобы зубами разорвать чужие губы. Он не требовал ответа — вымещал злость. Видимо, не нагулялся за ночь, о чём вновь бесстрашно умудрился заметить Алмаз между поцелуями, которые таковыми всё-таки сложно было назвать. — Что же ты никак успокоиться не можешь? — Руки живут своей жизнью, срывая кривую пульса, хватают за бока, пересчитвают рёбра через ворот, сжимают волосы, заставляя запрокидывать голову. Кадык врезается в кожу и напрямую угрожает надрывом. Потом всё это будет саднить. Стоит оно того? — Бесишь меня ужасно, — прерывистыми выдохами на ухо, мурашками, мурашками, мурашками. Стоит. У Алмаза удачно вышло сыграть жертву обстоятельств. Собственно говоря, он делал это с самой первой их встречи. Игра в не-мая-не-твая затянулась. Надоело в какой-то момент. Эти ласточки-вокзалы, вечные ожидания. Прикольно. А потом вдруг грустно. Потом опять будет прикольно, но надо же кому-то наводить суету. — Однажды меня трахнули на спор, а я не был против. — Ничего. Шлюхи — тоже люди. Поцелуи голодные эти, слюни, какая-то неугомонная страсть. Даже не противно. От ситуации. А от себя самого? Мирон добирается до узла на поясе халата, распутывает его, Алмаз хватает его за руки. — Не противно? — А тебе от меня? Говорят и друг друга губами касаются. Жарко, кисло пахнет американо с коньяком. Мирон кусает Алмаза за кончик носа. Интересный у него получился завтрак. — Так что с невестой? Батей? Мирон Мироныч будет рад дома пидору? — Договоришься. — Устал, пыл у него поубавился. Просто обнял, прижав за затылок к груди. — Поспорили? — Трахнули? — Алмаз глубоко задышал. Мирон пропах ночным городом и дымом сигарет. Тех, которые без привкуса конфет. Самых обычных. — Давай дальше в слова играть. Тебе на «и». — Научись свои же правила соблюдать. — Выебали меня в три смычка или четыре (не помню уже), а я и рад был. Потом Артемий со мной с красными щеками по жопным докторам ходил. Интересно? А ещё было, что кавалер мой во мне презик потерял. Тоже краснеть на кушетке пришлось перед медсестрой молодой, у которой по счастливой случайности дежурство на меня выпало. Продолжать? Сколько раз за шмотки сосал — не сосчитать! Как у вас таких называют? А ты со мной целовался… — Опять кидается словами, но мокрым от слёз носом в толстовку чужую жмётся. Мирон не комментировал. Спасибо и на этом. — Что-то ещё? Разговоры ноги подкосили. Не устояли, по стенке сползли. Мы так любим дешёвые драмы… Диалог не докрутили, вышла какая-то тарабарщина без вступления, основной части и заключения с выводом. На то и жизнь — не сочинение в какой-то там части ЕГЭ. Мирон на стену спиной опёрся, а Алмаза спиной к своей груди прижал. Устроил между ног без подтекста. И всё такое ненастоящее стало. Всё, что дальше этих рук, кухни и квартиры. Алмаз позволил себе расплакаться до икоты и голоса хриплого. У него осталось ещё много историй, но на сегодня было достаточно сказанного. Мирон его качать стал, как Женя в детстве делала, пытаясь успокоить. — Я вот в лагере детском влюбился, в мальчика из отряда. Позвал его на наше место укромное, признался. Мне ведь никто не сказал, что так нельзя. Потом мне объяснили наглядно, что пацан на пацанские жопы смотреть не должен. А я ведь тогда в глаза тому мальчику смотрел. У него они красивые были. Карие. Как у тебя совсем. Ну перестань уже хныкать, куколка.***
— Ты таскаешь ящики с просрочкой? А я думал, только делаешь умный вид и раздаёшь поручения, — удивлённо и отчасти восторженно заметил Алмаз. Восторгался он скорее ситуацией, в которой удалось наблюдать Мирона за тяжёлым трудом, а не тем, как футболка не оставляла секретов, оголяя чужие вздувшиеся от усердия мышцы плеч и предплечий. Там же проступали вены… В центральном филиале «МирМарт» ранним утром царил беспорядок — в линейке перечня блюд появилось больше двух десятков новых позиций, что требовало пересмотра и пересчёта склада вместе с той же просрочкой и свежей продукцией. Мирону не дали выспаться, Гена, как оказалось не какой-то рядовой работник, а заместитель, вызвонил его и затребовал личного присутствия руководителя. Старшего Мирон Мироныча, конечно, побеспокоили бы лишь в случае конца света. Младший хоть и мог состроить из себя важного начальника, но, по словам Гены, не часто этим пользовался. Алмаз заподозрил заместителя в лести и потворстве тирании, но вслух ничего не сказал. Алмаз попросился с Мироном за компанию. Бесконечно долгие звонки разбудили их обоих, а без тёплых объятий уснуть заново не получилось. Да и опыт работы в сфере общепита и питейных заведений у Алмаза имелся — спасибо подработке официантом в школьные времена и Артемию с его «Пи’рам». Теперь вот повезло найти себя за подтруниванием над Мироном в компании Крокодила Гены (на самом деле, никакой не крокодил, а даже симпатичный мужик с кичкой и серьгами-колечками в обоих ухах). Опыт — для красного словца. Конечно, Алмаз не собирался лезть не в своё дело, ведь здесь должны трудиться те, кому за это платят. А он сейчас на правах того пиздюка, которого родители взяли на работу, и теперь он рисует карандашами на распечатанных на офисном принтере оборотках от документов раскрасках, пока все вокруг него заняты своим делом. — Сейчас ты тоже прочувствуешь на себе роль грузчика, если продолжишь в том же духе, — фыркнул Мирон и, опустив ящик, стёр со лба воображаемый пот. От одного ящика откуда бы ему там взяться. — Птица Говорун отличается умом, но не сообразительностью, — вставил свои пять копеек Гена. — Ладно, нащальника, не ругайся, крепостное право отменили в тысяча восемьсот шестьдесят первом. Свобода слова, всё такое. Говорим чо хотим. — Гена, ты бы не трещал, а по делам шёл. На твоём месте всех опоздавших я бы без премии оставил. — Вот поэтому меня они любят больше, — Гена пожал плечами, но всё-таки покинул склад, махнув Алмазу рукой на прощание. — Так зачем мы здесь? Мирон подошёл ближе. Так близко от него, будто от печки, шёл приятный жар тела. Алмазу пришлось немного запрокинуть голову, чтобы не терять зрительный контакт. — Это всё мой хитрый план. Затащить тебя на склад и… — И? — Да я сам не знаю, — прежний настрой потерялся. Алмаз сморгнул удивление от смены настроений. Мирон раздражённо дёрнул руками. — Болтаться тут и там. Гена хочет, чтобы за ним проверяли всё как за маленьким. На прошлой неделе получил от бати нагоняй, до сих пор обиду зализывает. — Поэтому ты был занят? — Мы с дизайнерами общались. Упаковка, фотки, обновление сайта, потом хотим приложение запустить. Да, поэтому. Но больше такого не повторится, — поспешил заверить. Снова близко подошёл и обнял. — Ты, главное, сам не дуйся, куколка. Кстати, всё хотел спросить, у тебя как с заказами? Алмаз хотел было сказать, что им не стоит обниматься в месте, где их легко найдут, ведь склад маленький и часто посещаемый сотрудниками. Не успел немного, от вопроса внезапного опешил. — Хочешь предложить сотрудничество? — Можно так сказать. Но не с «МирМарт», потому что там давно уже всё схвачено у бати. Мы с друзьями хотим школу открыть. Пока online, но перспективы имеются. — Школу? — Смотрим в будущее, — Мирон отпустил Алмаза из рук. Пригласил выйти, и Алмаз ему не отказал, двинувшись следом тенью. — Выбираем между иностранными языками и IT. Нужен дизайнер сайта. Вот. Ты просто жаловался на заказчиков недавно. Обещаю достойную оплату и порядочное отношение к труду. Алмаз искренне улыбнулся Мирону в спину. Сразу за складом они вышли в залы магазина. Молодые девушки и парни консультанты мельтешили вокруг в сине-белых толстовках на фоне белых стен как комары в пору жарких и влажных летних вечеров. Пахло молотым кофе, корицей и перцем — скорее всего чем-то из азиатского острого меню. — Я подумаю. Можно ещё про курсы истории с Геной поговорить. Мирон посмеялся и кивнул, но не оглянулся. А дальше взялся проверять документы за своим многоупомянутым всуе замом, хотя оказалось, что тот минут пять назад уже сорвался в другой филиал и был таков. Алмаз с барского плеча получил кружку большого cappuccino с мандариновым сиропом и порцию шариков чак-чака. Лучше бы этот барин больше внимания уделял документам, чем лишний раз цеплял по национальной принадлежности. Хотя… может быть, он просто пытался Алмазу угодить? «Всё только начинается, на-чи-на-ет-ся!»